Никто не спал, в хоругвях шептались; «Все, завтра быть сече. Господь поля омывает перед битвой! Молись, братья, кто грешен, святи душу!» II тысячи молитв, и тысячи просьб простить большие и малые вины посылались к господнему престолу. Дождь прекратился, но буйные ветры рвали воздух до самого рассвета, словно гнали прочь от стоянки войск отпущенные богом грехи. С первыми лучами солнца трижды пропели трубы, и хоругви выступили в дневной поход. Пройдя восемь верст, у Любеньского озера стали разворачивать на стоянку обозы, и тут дозорные принесли ожидаемую, подтвердившую ночные предчувствия весть — между деревнями Людвиково и Танненберг, всего в трех верстах, сплошной стеной стоят немцы.
Шляхта и бояре заспешили одеваться к бою, полки стали быстро выдвигаться из приозерного мелколесья.
Андрей, шедший в первых рядах полоцкой хоругви, неожиданно увидел летевшего к нему в галоп Росевича. Мишка сблизился, крикнул всем братьям Ильиничам «Здорово!» и торопливо, жарко высказал наказ:
— Андрюха, если погибну, Софью не обижай, как другие бояре, бывает, бьют, кричат, терзают, рвут косы; ее защитить некому, а мы ее любили. И Гнатку, Андрюха, если останется жив, забери к себе, он без Софьи тут же помрет, святая душа...
— Хорошо! — ответил Андрей.— А меня убьют, так скажи Софье, что крепче всего ее любил. Пусть иной раз помолится за меня в церкви.
— Ну, Андрюха, хорошо мы с тобой дружили,— сказал Росевич.— Прости, если чем обижал...
— И ты меня прости! — ответил Андрей.— Давай, на всякий случай, простимся на этом свете.
Обнялись, прижались стальными панцирями, расцеловали друг друга — и Росевич ускакал, затерялся в людском потоке, среди тысяч одинаковых шишаков, копий, кольчуг и лат.
Дрожала под конской лавиной земля, ржали кони, молчали люди, прислушиваясь к глухим звукам мокрого, словно провожающего их слезами, леса. Деревья после дождя курились, белесые испарения окутывали стволы, лучи неяркого еще солнца с трудом пробивались сквозь молочный туман. Выбрались на опушку и застыли — в полуверсте, на затуманенных холмах, далеко и вправо и влево виднелись, как дурное видение, закованные в железо, отблескивающие доспехами широкие клинья немецких хоругвей.
ГРЮНВАЛЬДСКИЕ ХОЛМЫ. 15 ИЮЛЯ
На опушке леса, у дороги, ведшей к деревне Танненберг, сыпал приказы князьям и панам Витовт; одни отъезжали, подлетали галопом другие; хоругви спешно двигались на указанные места. Направо от дороги ставились гуфы виленцев и трочан. Прошла лугами и примкнула к виленскому гуфу половина татарской конницы под началом хана Багардина. Заметные халаты татар привели в радостное возбуждение крайний клин немцев, имевший на знамени красный крест на белом поле. Вышло из леса и зарысило в стык с поляками крыло Семена Ольгердовича — смоленский, мстиславский, полоцкий, витебский, слуцкий, оршанский, лидский полки и полк великоновгородцев. Киевской хоругвью князя Гольшанского и новогрудской хоругвью Сигизмунда Кейстутовича Витовт замкнул дорогу. Рядом с новогрудцами стал волынский гуф, а между оршанцами и волынцами — сильнее всех рвавшаяся в бой хоругвь волковысцев. Выдвигались вперед подольские полки князя Ивана Жедевида. Летели гонцы к Ягайле узнать действия поляков. Позади первой выстраивалась вторая линия полков, и уже поодаль Петр Гаштольд порядковая хоругви запаса, Витовту привезли из обоза доспехи; он соскочил с коня, облачился, поднялся в седло, и ему стянули латы шнурами.
Немцы, к общему удивлению, в бой не трогались, упуская удобнейшую, как всем казалось, возможность посечь выбиравшиеся из мелколесья в поле, и в эти минуты разрозненные, полки руси и литовцев. Великий князь поскакал вдоль первой линии войск — на полутора верстах стояло с небольшими разрывами четырнадцать хоругвей. Шла последняя суета построения: выезжали наперед предхоругвенные; занимали первые ряды бояре с равным немецкому оружием, стоймя держали шестиметровые, толщиной в руку копья; хорунжие разворачивали и поднимали стяги. Князь весело скакал вдоль полков, отмечал знакомые лица, бегло думал: «Виленцы выдержат, новогрудцы должны выдержать, волковысцы — злы — выдержат», поглядывая на клинья немцев, жалел, что так неожиданно завязывается сражение и нет времени пустить в дело остающиеся в обозе бомбарды. Примчался боярин, ездивший к Ягайле: «Король Владислав молится!» — «А поляки?» — «Построились, ждут сигнала!» К великому князю съехались Иван Жедевид, Семей Ольгердович, Гаштольд, Монивид: «Готовы!» Вместе прошли на рысях по улице между первым и вторым гуфами хоругвей. Во втором ряду их было тринадцать — Мстиславская, третья смоленская, великоновгородцев, слуцкая, полоцкая, брестская, гродненская, киевская, минская, молдаван, медницкая, вторая тройская и третья виленская. Здесь ратники держались шумнее, чем в передних хоругвях, которым предстояло принять первый удар, сшибиться с лавиной крыжаков, сломить о свои щиты и груди их тяжелые копья.
— Что они замерли, а, Семен? — спросил Витовт, указывая железной перчаткой на немцев,— Чего дремлют, дают развернуться? Почему медлят?
— Черт их знает,— пожал плечами Мстиславский.— Выгодно стали: нам в горку, им с горки идти. Хитрят что-то.
Разглядывали десятки немецких клиньев, словно заснувших четкими рядами на холмах, недоумевали, какая хитрость может скрываться за таким терпеливым, неподвижным их выжиданием.
Ягайла никаких вестей не подавал, и великий князь помчал к шатру короля. С правой руки ему открывались боевые порядки крыжаков — клинья имели по тридцать — сорок рыцарей в ряд и рядов двадцать в глубину; виднелись в разрывах бомбарды, арбалетчики в широкополых шлемах, а за ними поодаль стояла вторая полоса немецких хоругвей — все под развернутыми ветром знаменами. Считал знамена, многие узнавал: вот черный крест на белом поле — хоругвь Вал лен-рода; вон с широкой белой полосой на красном поле хоругвь великого комтура Лихтенштейна; вот та, с белым ключом, хоругвь орденского казначея; вот красный волк — это хоругвь комтурства Бальги; вот белый лев с желтой короной, а под ним черный крест — это кенигсберские рыцари, а под двумя красными рыбами, конечно, стоят шонзейцы, а красный орел на черном поле — это бранденбургская хоругвь. Но многих знамен, без которых никак не мог явиться сюда великий магистр, не видел: не было большой орденской хоругви с черным крестом и черным орлом на золотом щите, не было краснобелой в четыре квадрата хоругви тухольцев, не было самбийской хоругви и прочих, хорошо помнившихся с молодых лет. («Ловчишь, Ульрик, припрятал за холмами,— думал Витовт.— Будем знать. И мы кое-что придержим».
На вершине холма стояли толпой фон Юнгинген, Валленрод, Куно фон Лихтенштейн, комтуры и поодаль рыцари охраны магистра. Смотрели на торопливое, напряженное построение с правой руки польских, с левой — русских и литовских хоругвей. Все видное глазу и скрытое лесами движение войск Ягайлы и Витовта было понятно великому магистру и утешало его. Тревожные опасения утра, что король и Витовт не пожелают принять бой на этих холмах, вновь оторвутся, как произошло на бродах под Кунжетником, и опять, дав круг, двинутся вперед, сжигая на пути замки и города, развеялись. Вражеские клинья уже стояли напротив орденских, сражение было неминуемо, считанное время отделяло войска от столкновения, а от победы — те несколько часов, которые требуются, чтобы рассыпать и посечь зарвавшихся поляков, русь и литву. С приятным чувством превосходства магистр думал, что не они — он навязывает бой, что они, Ягайла и Витовт, вынуждены подчиниться его замыслу битвы, что они не ожидали его здесь приготовленным к бою и если не подавлены, то, по меньшей мере, удивлены, смятены этой искусно исполненной встречей в лоб, встречей, надо думать, последней. Давно разгадал, прочел, как по ладони, все их незатейливые, но дерзкие расчеты — перейти вброд Дрвенцу и устремиться в сердцевину прусских земель. И потому еще в день праздника посещения пресвятой девы Марии, когда они собирались стаями к Червиньскому монастырю на берегу Вислы, он приказал закрыть броды палисадами, стянуть туда все орденские и наемные хоругви. Но не иначе, бесы преподнесли братьям хитроумный совет обойти Дрвенцу сушей, за что поляки заплатили им, бесам, сожжением Гильгенбурга и мордованьем христиан, о чем в ближайший час горько пожалеют. Беглый взгляд на карту показал, что Ягайла и Витовт обязательно проследуют через Танненберг и Грюнвальд — других открытых дорог на желанные им Остроду и Мальборк не было. И он, великий магистр, привел свои шестьдесят хоругвей к Танненбергу днем раньше. Вчера на закате дня, когда Ягайла п Витовт спокойно ложились спать у разрушенного Гильгенбурга, он вместе с комтурами вот с этого холма озирал место будущей битвы. То, что мысленно виделось вечером, исполнилось сегодня: двумя дорогами от Любеньского озера обреченные поляки и литвины выползают из спасительного леса и суетливо строятся вдоль опушки. Одно было неизвестно вечером: с какой руки окажется Ягайла, с какой — Витовт, хотя это не имеет никакого значения. Оказалось, что па поляков ударит Куно фон Лихтенштейн, на Витовта — Фридрих фон Валленрод.
