Кругом засмеялись. Коноплев смущенно теребил

ворот своей (наглаженной серой рубашки.

— Взяли бы) лучше и показали, как надо копать, —

проговорила Зоя, бросив уже подобревший, со

смешливыми лучиками взгляд на колхозного комсорга.

Саня взял теплый от зоиньих рук черенок лопаты.

— Держать надо так. Получается наивыгоднейший

рычаг...

В полдень электрик Максим Нартов привез со

станции генератор.

Комсомольцы качали Максима и громко кричали ура.

Глядя, как толково и немногословно руководит

работами Коноплев, как слушаются его комсомольцы», Глеб с

завистью подума-л:

«Почему нельзя и мне так... дружить и работать?»

Обида ожгла его, будто крапивой.

Глеб рыт подводящий лоток. Он украдкой

взглядывал на Наташу. Казалось, она целиком бьпла занята

работой: часто выбрасывала лопатой землю, строго

покрикивала на Зою и Гульнур, громко хохотавших от

каждого слова ребят из бригады Яши Зайцева. Но по тому,

как под его взглядом занималось ее лицо румянцем, как

светились мягкой затаенной улыбкой ее глаза, Глеб

понял, что она любит его, — любит попрежнему. Это

наполняло его такой гордой, давно неиспытанной силой,

что он не замечал ни холма земли, выросшего слева от

него, ни мокрой от пота — хоть выжимай! —рубашки...

— Стоп! — скомандовал в рупор Коноплев.—Для

турбинной камеры гаубина котлована достаточна.

Спасибо, товарищи!

— Ура-а! — прокатилось по реке десятками голосов.

Ребята стали раскладывать костер, а девчата собирали

цветы и плели венки.

Дым костра смешивался с пустеющими сумерками.

Река блестела ровным зеркалом, отражая чистое

закатное небо. В распадке между холмами сосновая рощица

зябко куталась в белый платок тумана.

360

Зайцев выпросил у Гульнур венок и преподнес его*

бойкой, беспокойной Танюшке.

— За хорошее руководство по строительству ГЭС,—

сказал Яша. — По традиции положен венок из лавровых

листьев, но уверяю вас, что ромашка ничуть не

хуже!

Все засмеялись.

— Нет, — хитренько |улыбнулась Таня. — Если уж на

то пошло, то такие почести положены нашему

комсоргу.

Она шагнула к Сане Коноплеву и возложила ему на

голову венок.

— Что вы! — покраснев, запротестовал Коноплев и

снял венок, не зная, что с ним делать. — Еще предстоит

постройка здания ГЭС, монтаж турбины и генератора,

установка трансформаторов...

Из-за холма выскочила гнедая лошадь, запряженная

в телегу. На 1мешке сидел дед Никифор, лихо

размахивая кнутом. В бороде деда запутался резной кленовый

листок, похожий на подпалинку.

Он остановил коня у самого костра и, широко

улыбнувшись беззубым ртом, нараспев сказал:

— Картошки привез. Старуха моя говорит: отвези

комсомольцам картошки. Уж больно хороша она,

печеная-то.

Комсомольцы встретили эту весть с бурной радостью.

Таеюшка под смех и веселые восклицания взяла из рук

Коноплева венок и надела его на седую гриву деда

Никифора.

Яша стал развязывать мешок и громко запел:

Дым костра, огня сиянье,

Пионеров идеал.

Все задорно подхватили полузабытую шуточную

песенку:

Тот не знает наслажденья,

Кто картошки не едал!

Пламя костра разгоралось все жарче. С болота за

рекой тянуло сладковатой прелью осоки.

Глеб сидел рядом с Наташей и, обжигая пальцы,

очищал от золы картошку.

А Яша Зайцев под тихий, хватающей за сердце

перелив гармоли пел 1уже новую песенку:

351

Услышь меня, хорошая,

Услышь меня, красивая..

Его поддержали:

Заря моя вечерняя,

Любовь неугасимая.

«Услышь меня, хорошая...» — повторял про себя Глеб,

^мысленно обращаясь к Наташе.

Несмотря на позднее время — стрелка часов

близилась к полуночи, в сборочном цехе около самоходного

комбайна собралось iMHoro людей. Здесь были

представители всех цехов и отделов, мастера, рабочие.

Чардынцев кивнул Наташе, стоявшей рядом с

Зайцевым-у бункера комбайна.

— А вы что тут делаете? — с напускной строгостью

спросил он, — завтра рано вставать на работу.

Проспите.

— Мое присутствие обязательно, — ответила Наташа

и упрямая заботливая складка собралась между широко

я смело распахнутыми бровями. — А вдруг какая-нибудь

наша деталь откажет...

— На это есть начальник цеха.

Наташа взглянула наДобрывечера, разговаривавшего

с Быстровым, и, отбросив назад голову (как любил в ней

это движение Яша Зайцев!), сказала:

— Начальник цеха ответит перед директором, а мы с

Яковом — перед комсомольской организацией.

— А-а... ну, тогда другое дело,— серьезно проговорил

Нардынцев и вдруг не выдержал — засмеялся задорно и

радостно.

— Комбайн к обкатке готов,— доложил директору

Быстров. — Разрешите приступить?

Мишин мягко отстранил его плечом и, шагнув к

комбайну, сел за руль.

— Сам будет пробовать! — восхищенно

зашептались вокруг. — Наш директор — мастер на все руки...

' Мишин запустил мотор. Ровный гул заполнил цех.

Тонко вызваьгавали стекла окон.

Наташа оперлась на руку Якова и в волнении крепко

352

сжала его пальцы. Яков не дышал. Ему было вдвойне

страшно— и за комбайн и за это непередаваемое ната-

шино рукопожатие. Эх, в какие далекие дали пошел бьр

он рядом с ней вот так — с солнцем в глазах и с песней в

сердце!..

«Только было бы все хорошо, — бледнея, думала

Наташа. — Первый комбайн!»

Мишин пробовал ходовой механизм. Машина

свободно двигалась по цеху. Рядом с комбайном, не отставая,

шел Быстров. На его усталом, счастливом лице, казалось,

собраны были чувства всех,-кто присутствовал при

обкатке комбайна.

Мотор и все агрегаты работали безупречно.

Испытание продолжалось трое суток. Трое суток

допоздна не выходили из цеха Быстров, Борис Рубцов и

ибрагимовская бригада. Первое детище завода родилось.

Гул мотора доносился до соседних со сборочным цехов, и

люди удовлетворенно улыбались, понимающе

переглядывались друг с другом.

— Гуде-ет,— басил дядя Володя.— Младенец — что

надо: килограммчиков на три тысячи потянет!

На исходе третьих суток, утром, из рук в руки

передавалась листовка:

«Молния — рапорт.

Москва. Министру.

Завод досрочно выполнил свое социалистическое

обязательство. Двадцать первого октября собран первый

комбайн. Двадцать пятого октября закончена его

обкатка».

Сборщики вышли из цеха, усталые от трехдневного

нервного напряжения. Свежий утренний воздух был

сладким и хмельным.

На высоком пьедестале Владимир Ильич, раздвигая

рукой сумерки, смотрел на восток, где заря поднимала'

свои алые знамена.

Глава шестнадцатая

Валентина все больше отдалялась от комсомольской

организации: пропускала собрания, не платила членских

взносов. Зайцев вызвал ее на заседание бюро. Все члены

бюро долго увещевали ее, она отмалчивалась, притворно

вздыхала, а когда взяла слово Наташа и сказала, что

Ф-444 - 33 353

Калькбва похожа ha пустоцвет, Валентина окинула ее

презрительным взглядом и, прикусив нижнюю губу,

чтобы не расплакаться, вышла в коридор. Ей объявили

строгий выговор. Но Валентина и не думала

исправляться.

— Исключать будем,— сказал Зайцев Totfe.—В Каль-

ковой не осталось ничего комсомольского.

— Погоди, Яков. Я с ней поговорю сама,—ответила

Тоня. Валентина и ее встретила в штьжи.

— Не лезьте ко мне с моралью. У меня свой ум.

Тоня помолчала, будто решила выждать, покуда

уляжется ярость Валентины, и строго спросила:

— Ты» знаешь, как тебя зовут рабочие?