розовых мочек ее ушей.

На стадионе завода было много молодежи.

Встреча двух сильнейших команд — комбайнострои-

телей и кожевников комбината «Спартак»—решала

вопрос, кому из них будет предоставлено право играть

со сборной волейбЪльной командой города.

Судья занял свое место и, подняв руку, свистком

объявил начало игры. Неподалеку стояла Наташа: она

была капитаном женской команды.

Гости вначале чувствовали себя неуверенно. Их

особенно смущал высокий крутоплечий парень в команде

комбайностроителей. Его мячи были до того

стремительны, что спартаковцы не успевали их брать даже с

подачи.

Первая часть игры закончилась со счетом

пятнадцать — шесть в пользу комбайностроителей.

— Десять мячей моих! — с гордостью, прозвучавшей

258

совсем по-детски, сказал Глеб Наташе, кивком головы

откидывая назад длинные волосы.

— Это-то и плохо, — быстро ответила Наташа. Глеб

обиделся, хотел что-то сказать, но Натащу окружили

спартаковцы, и он отошел подальше от площадки.

Копируя фотокорреспондентов, запрыгал перед Глебом и

засуетился, щелкая фотоаппаратом, Павлин Точка.

— Прошу поднять голову. Еще! Умоляю,

улыбнитесь! Пожалуйства, прошу вас. Улыбка чемпиона — что

может быть прекрасней! Благодарю вас! Готово!

— Брось дурака корчить! — недовольно огрызнулся

Глеб.

— Как ты сегодня играл, Глеб!—не унимался

Павлин. Он закатывал глаза и прижимал к груди руки. —

Весь стадион говорит: «Не будь этого рыженького, гости

навтыкали бы нашим!»

После перерыва спартаковцы стали играть

уверенней, дружней. Они поняли, что в команде комбайно-

. строителей, по существу, играет один, а остальные

только подыгрывают ему. Спартаковцы блокировали Глеба,

следя за каждым его движением. Это не преминуло

сказаться на результатах.

Глеб несколько раз доставал иа прыжке

«фантастические», как он говорил, мячи и пытался сам послать

на поле противника.

Ибрагимов не выдержал и крикнул Глебу*.

— Ты играешь в одиночку!

Глеб промолчал, но продолжал носиться по

площадке и отбивать мячи, словно ни на'кого из партнеров

серьезно положиться было нельзя.

— Глеб! Тьб путаешь всю нашу тактику! — снова

запальчиво крищул Ибрагимов. Глеб только нахмурил

брови. Наташа в смутной тревоге следила за ним. К

следующему перерыву спартаковцы сравняли счет.

Стадион бурно приветствовал гостей, и в этих аплодисментах

волейболисты-комбайностроители чувствовали немой

упрек себе.

Глеб стал одеваться.

— Куда ты? — подбежал к нему Ибрагимов.

Наташа глядела на Глеба с испугом и

осуждением.

— Я не хочу путать вашу тактику! — бросил Глеб,

сверкнув синью взбешенных глаз.,

и» 259

—- Т-ты понимаешь, что делаешь? — воскликнул Иб-

рагимоз, беря его за плечи.

— Уйди! — угрожающе промолвил Глеб.

Наташа подбежала к нему и, задыхаясь от обиды,

сказала:

— Глеб! Ты будешь играть... ты никуда не уйдешь!

— Нет! — ответил он и, резко отстранив ее руки,

пошел к вьиходу. Вся команда застыла в изумлении. У

ворот стадиона Глеба догнала высокая девушка с

сережками и взяла его под руку.

Игра продолжалась. Глеба заменили «запасным» —

Сережей Поздняковым. Наташа с трудом сдерживала

душившие ее слезы.

Игра, как и следовало ожидать, окончилась победой

гостей.

Глава пятая

Казалось, утро было обычным: прозвучал гудок,

возвещая начало работы. Нарастая и ширясь, заполнил

цех низкий гул включаемььх электромоторов, бойкая

разноголосица станков.

Но для Наташи это утро было необыкновенным. Она

впервые сама встала к станку.

Где твердое, налитое силой плечо Глеба, где

искрящиеся смехом, но внимательные глаза его?

Наташа вспомнила недавнюю размолвку. Как

странно вел себя Глеб! Бросил игру. Подвел команду, весь

завод. И потом к нему подбежала та... с сережками!

Нет, это неслыханная подлость! Пусть та красивее,

пусть! Но нельзя же так невнимательно... так жестоко

относиться к девушке, с которой много проведено

вечеров, много говорено горячих слов...

Наташа сердито передернула плечами, будто

сбрасывая с себя груз неприятных воспоминаний. «Много

слов говорено... Вот именно, много слов». А настоящая

любовь — Наташа читала не раз — не терпит

многословия.

«Бывают слова, похожие на падающие по осени

листья: они красивы, но мертвы», — вспомнила она где-

то прочитанное. Да, бывают... Она больше никогда не

заговорит с ним, не взглянет на него, никогда!

260

Наташа до боли сжала рукоятку суппорта. От этих

мыслей ее одиночество сейчас казалось еще ужасней.

Хотелось уйги куда-нибудь в темный угол, в раздевалку

что ли, и долго-долго плакать...

Наташа прикусила губ»у. По цеху, гордо закинув

назад голову, шла та, что тенью встала между ней и

Глебом.

— Иван Григорьевич велел, — сказала она, — с

сегодняшнего дня выписывать наряды не на Бакшанова, а

еа вас. Как вас звать-то?

Голос ее был официально-холодный, а в глазах

сквозило надменное выражение.

Наташа, с ненавистью взглянув на ее длинные

тонкие пальцы, державшие карандашик, громко ответила:

— Наташа!

И вдруг, еще раз внимательно глянув, как забегал

по бумаге карандашик секретаря начальника цеха,

пришла в какое-то безотчетно-злорадное настроение.

— А вас как звать? — спросила она, отбрасыва.я

назад непокорную прядь волос.

— Валентина.

Наташа выпрямилась, в глазах пробежала озорная

волеа:

— Вот что, Валентина, маникюр — маникюром, а

под ногтями все-таки надо чистить!

Валентина задрожала от острой обиды. Она хотела

оскорбить Наташу, закричать на нее, но, поиграв

бровями, сказала, понизив голос, почти прошипела:

— А Глеб все-таки гуляет со м.ной!—и медленно, с

достоинством пошла по цеху. Только сережки метались

и прыгали у покрасневших ушей, выдавая кипящую

ярость Валентины.

Наташа вставила шершавую заготовку валика и,

закрепив ее, пустила станок. Резец мягко взял первую

стружку, за ней вторую, третью... Потом Наташа

остановила станок, проверила скобой толщину валика по

всей его длине и вьшула готовую деталь.

Горячий валик обжигал руки, но она держала его,

сверкавшего чистой белизной обнаженного резцом

металла, как в детстве, бывало, держала пойманную

птицу, дивясь и радуясь теплу ее тела, частому перестуку

крохотного сердца и своей власти над трепетавшим от

страха существом...

261

Да, то была первая деталь, сделанная Наташей

самостоятельно, — первая ласточка!

И с тем же чувством восторга, с каким в детстве

выпускала она на волю птицу, Наташа положила валик

в ящик для готовых деталей. Торопясь снова испытать

это необыкновенное чувство, Наташа вставила в станок

нов»ую заготовку. Она вытачивала уже десятый валик и

все еще не верила, точно ли ею, Наташей, сделаны они

без посторонней помощи.

Первым человеком, кто поздравил Наташу в этот

знаменательный для нее день, оказалась Аннушка.

Аннушка подошла к Наташе и легонько обняла ее

за плечи:

— Счастливо работать, девочка!—и, будто

застеснявшись своего порыва, круто повернулась и торопливо

зашагала к конторке.

Все это произошло столь быстро и внезапно, что

Наташа не успела поблагодарить ее.

^ От молочно-белой эмульсии, в которой купался

резец, тянуло чем-то одуряюще приятным, стружка

сбегала ровной и тонкой змейкой.

— Наташа!—услышала она звонкий голос. — Я вас

еле докричался.

Наташа повернула голову. К ней подходил невысокий