— Пять процентов сверх нормы! — восклицал

Добрывечер. — Ого!

— Да ну, Иван Григорьевич... Смеетесь вы! —

смущенно бормотал паренек.

— Нисколько не смеюсь! Помножь эти пять процентов

на весь цех, на весь завод — сколько получится? Это,

брат, большое дело. Поздравляю! Теперь ты уже,

извиняюсь, не дятел.

Добрывечер искал нового «подшефного». Так находил

он скрытый капитал, и в этом был один из главных

секретов первенства второго цеха.

Домой он приходил неизменно веселый. Усталость

как рукой снимало. Лиза встречала его мягкой улыбкой.

Он целовал ее в губы, потом они долго сидели обнявшись,

прислушиваясь, как вьюжили чувства.

Если бы у него художник спросил, как рисовать

счастье, он не задумываясь ответил бы: рисуйте Лизу.

Однажды, строго глянув ему в глаза, Лиза сказала:

— Не кажется ли тебе, Иван, что наша медовая пора

затянулась? Соловьи и те поют какой-нибудь месяц, а

потом умолкают.

— Разве молчание лучше песен? — спросил он,

улыбаясь, но сердце его тревожно екнуло.

— Песни хороши тем, что они коротки. Ты забыл, что

я все еще студентка.

Лиза была права. Он оторвал ее от учебы, не сдержал

своего слова помочь ей стать инженером. Но смутный

страх просачивался в его душу.

Он боялся потерять любовь Лизы. Как человек,

неожиданно обретший огромное богатство и чувствуя, что оно

им незаслужено, он опасался так же неожиданно лишить-'

ся его.

— А может погодим годок-другой, — осторожно

вставил Иван, пробуя ее решимость.

208

— Пока будем годить, — успеем детей народить. А там

уж не до института.

Пришлось, скрепя сердце, уступить настойчивому

требованию жены. Она стала заниматься на втором курсе

вечернего отделения авиационного института и поступила

на завод технологом во второй механический цех.

Соловьиная пора миновала. По вечерам Лиза поздно

задерживалась на семинарах, занятиях студенческого

научного общества, комсомольских собраниях.

Дома не было прежнего уюта, радиоприемник поседел

от пыли. Приходя с работы, Иван заставал на столе

приколотую к скатерти записку: «Картошка на балконе,

масло в шкафу. Погрей и съешь. Если мало — вскипяти

чаю. Л.»

Иван, не раздеваясь, валился на кровать, положив-

ноги на стул. «Картошка на балконе, Лиза в институте», —

молча иронизировал он, вздыхая. Нет, не картошки

нехватало ему, а самой Лизы, ясного света ее глаз, теплоты

улыбки.

«Эгоист! — ругал он себя, — ты думаешь только о себе.

А ей ведь тоже надо учиться». К сердцу подбирался

ледяной холодок ревности.

«Ох, Лиза, нелегко любить тебя... нелегко!»

Иван лежал с открытыми глазами. Поздно ночью,

заслышав звук отворяемой двери, он облегченно вздыхал^

Не ночь, а солнечное утро сверкало уже во всем мире!

На очередной «диспетчерке» к Добрьввечеру подсел

Сладковокий.

— Вы что-то похудели, Иван Григорьевич, — сказал

он, приветливо улыбаясь, а зеленые глаза глядели цепко»

и холодно, будто прицеливались.

4— Старею, Виктор Васильевич,—пытался пошутить

Добрывечер, но осекся: он не был расположен к шуткам,

да и старая неприязнь к Сладковскому придавала их

разговору мрачную окраску.

Сладковский заговорил о росте брака в механическом

цехе и о том, что, по его мнению, Добрывечер не

представляет себе всей опасности, вытекающей из этого факта.'

— Брак вас может потащить ко дну, Иван

Григорьевич. Скорее снимите со своей шеи этот камень. И все

оттого, что безбожно нарушаете технологию.

ф-414 — 14 209

Потом снова, прицелившись взглядом, Сладковский

спросил:

* — Лиза, я слышал, опять занимается в институте?

— Да, — едва слышно ответил Добрывечер.

— Кстати, я недавно узнал, что Лиза — превосходный

конькобежец. Она завоевала первое место среди женской

команды города. Неожиданный талант, не правда ли?

Добрывечер не умел скрывать своего душевного

состояния. Нахмуренные брови его поднялись кверху, лицо

Еыразило удивление и растерянность.

«Лиза — победитель в городском соревновании? Не

знал. Почему она мне не сказала?»

А Сладковский продолжал меткий прицельный огонь:

— Говорят, у нее отличный тренер. Заслуженный

мастер спорта. И, представьте, совсем еще молодой

человек. Не знакомы?

Добрывечер встал.

— Куда вы, Иван Григорьевич?

— Я забыл на столе сводку, — солгал он. Ему нужно

было побыть на морозе. «Чтоб не перегрелись

подшипники», — мрачно шутил он сам над собой.

А зеленые, нагловатые глаза Сладковского провожали

его до порога.

Через неделю после этого мимолетного разговора со

Сладковским, Лиза попросила Ивана помочь ей

разобраться с центровкой самолета.

— Нам объясняли несколько способов центровки, но я

ни один из них не запомнила, — призналась она,

задумчиво кося глазами.

И эта легкая тень задумчивости, и едва улов-имый

вздох больно укололи Ивана.

— Ты, наверное, во время лекции с кем-то

разговаривала, — сказал он, давясь волнением. Стыд и гнев

дрожали в его лице.

Она зорко глянула на него, будто заметила нечто

такое^ чего не ожидала увидеть.

— Представь себе, да! — проговорила она упрямо и

чуть насмешливо сверкнув глазами. — Но что из этого

следует?

— Из этого следует, — он задохнулся и, чувствуя, что

ему не сдержать уже себя, не потушить обиды, продолжал

все более распаляясь: — Из этого следует, что ты пошла

в институт не учиться, а сверкать своей красивой мордоч-

210

кой, вместо лекций слушать вздохи влюбленных, щекотать

свое бабье самолюбие дешевым успехом!

Он с силой хлопнул дверью и выбежал на улицу с

непокрытой головой. Ветер растрепал его мягкие волосы,

холодным потоком лизнул шею через расстегнутый ворот

рубашки.

Иван постоял немного в нерешительности, потом

пошел на завод: он один мог помочь размыкать тоску.

Глава одиннадцатая

Воспоминание иногда опаляло душу жарким ветром,

и тогда Лиза становилась вдруг задумчивой, глухой ко

всему, кроме своей, казалось, уже отзвучавшей печали.

Она, Виктор и Степан были друзьями детства. Они жили

на одной улице, учились в одном классе и в стрехмительном

беге дней не замечали, как быстро тянулись вверх.

Однажды на уроке математики у учителя Ильи

Абрамовича, который был страшно близорук, Виктор срезал

болтавшиеся на шнурке очки. Никто не видел, когда он

это сделал.

Учитель обыкновенно поминутно их надевал и

сбрасывал.

— Ну-тес... — сказал учитель, проводя рукой по груди

.и, не нащупав очков, стал искать их на полу, под столом,

в карманах. Лицо его стало таким растерянным, а в

больших, совершенно вылинявших серых глазах была такая

{усталость и беспомощность, что Лизе стало его

нестерпимо жаль.

— Я, вероятно, потерял очки... в учительской. Пойду,

поищу... извините меня...

Илья Абрамович вышел, сутулясь и шаркая ногами.

Среди неловкой тишины раздался вдруг

самодовольный хохоток Виктора:

— Все, на кого Пифагоровы штаны наводили ужас, —

радуйтесь! Я спас вас от безусловного «неуда!»

В руках Виктора блестели очки Ильи Абрамовича.

В классе стало совсем тихо. Лиза, не дыша, испуганно

глядела на смеющееся лицо Виктора.

И вдруг, словно подхваченный ветром, к Виктору

подскочил Степан. На побелевшем лице гневно темнели глаза.

— Т-ты негодяй! — сказал он хрипло, и в классе,

как выстрел, грохнула пощечина.

14* 211

Вернувшись вскоре, Илья Абрамович увидал на столе

очки. Ън спокойно привязал их к шнурку и, водрузив на