международной политической борьбы. Чутьем рабочего он

быстро распознавал друзей и врагов и искал человека,

чтобы высказать ему свои мысли.

На заводе постоянными его собеседниками были

Шикии и Петр Ипатьевич. Как-то, выслушав сетование

Сергея Архиповича на союзников за то, что они долго

собираются с открытием второго фронта, Шикин сказал:

— Отец мой в «плотниках ходил. И вот, помню, был

у них в артели один парень, работать — ленив, а жрать —

шустрый, беда! Носил он с собой всегда две ложки: за

правым голенищем большую, за левым—маленькую.

Как жирное подают — большую ложку, стерва, достает,

а как постное — маленькую.

Так, гляжу я, и союзники. Из горькой плошки * мы

большой ложкой хлебаем, а союзники, язви их в нос,

маленькой ложечкой швыряются. После победы они

наверняка большую ложку возьмут. Беспременно!

173

Теперь, читая газету, Сергей Архипович вспомнил

Шикина.

— Так оно и есть, — сказал он жене. — Потянулись

господа за большой ложкой.

Как ни сопротивлялся, сломила Сергея Архиповича

неотвязная хворь. Два месяца пролежал он в постели.

Многое передумал он. Всю свою жизнь в памяти

перебрал. Долгая она была! И вся в труде, в простом

рабочем труде.

В юности работал он в слесарной мастерской у

хозяина. Заработаешь рубль,— копейку получишь. А уж

спорить не смей — выгонит. Как возьмешь пилу в руки,

да как запоет она по металлу — все обиды забудешь. В

труде душа отдыхала. Мастер посмотрит, крякнет и

пойдет к хозяину похваляться: вот, де, какому искусству

обучил я Серегу.

А после революции советская власть его мастером на

большой завод определила. Сергеем Архиповичем стали

величать, что ни выборы, — то непременно в завком

выберут.

Хозяйствуй, проверяй, показывай, милый человек, —

власть-то твоя, советская.

И загорелась душа Сергея Архиповича новой,

большой страстью к труду. «На себя работаем, на весь

трудовой народ. Понимать это надо!» — часто говорил он

молодым рабочим.

— Ежели сделал ты плохо от неуменья — беду

поправить можно, а ежели из обмана, либо из лени, — не

человек ты, а гриб-поганка!..

Так в труде и шел в гору рабочий человек. Но и годы

не стояли. Стал он разом ронять силу. Защемило сердце,

глаза и в очках чертежи разбирать перестали, — линии

там тонкие, будто паутина.

Пошел к врачам. Послушают в «трубку, постукают

пальцами по ветхой его груди, — и начкуть калякать

между собою по-латыни.

«Ежел'и все ваши ученые названия собрать в кучу,

то по-русски куча эта как называться будет — старость,

так?» — испытующе прищуриваясь, говорил он врачам.

И тут же про себя отмечал: «Смеются. Стало быть,

угадал. Человек, брат, не станок: деталь ежели

износилась— ие заменишь. Ступай-ка, Серега, на слом!»

174

Весь июнь над Волгой шумели грозы. Молнии

золотыми чайками кидались в реку и пропадали в темных

волнах. От могучих раскатов грома дрожала земля.

Шли дожди — тихие, теплые, ласковые...

— Быть нынче урожаю, — сказал Сергей Архипович,

задумчиво глядя на плачущее окно.

Аннушка приметила, что муж с утра не найдет себе

нигде места. Сел на свою табуретку, навощил нитки на

дратву, потом повертел в руках рваный сапог, отбросил

его в сторону и вышел во двор.

А сейчас достал из шкафа новый пиджак и долго

водил по нему щеткой, хотя он был совершенно чистый.

— Куда собрался, Сережа? — спросила она, глядя

ему в спину. Он обернулся, глаза его блестели.

— Вот что, мать! Пойду я на завод... не могу больше...

Аннушка подошла к мужу, несмело тронула его за

плечо:

— Не серчай, Сережа. — Она стояла перед ним

строгая и прямая. — Поглядела я на тебя, как с завода

ты ушел, — чахнуть стал, будто сухой стебель

картофеля. А я своим коротким умом не дошла... Нет тебе без

завода жизни, Сережа.

— Твоя правда, Аннушка, — сказал он глухо. Потом,

увидав, что она ладонью утирает слезы, виновато

зачастил:

4 — Не плачь, Аннушка! Я ведь бабьих слез пуще

крови боюсь...

Подходя к заводу, Сергей Архипович увидал Шикина,

который, сидя верхом на воротах, прибивал к ним

длинный шест со скворечником.

— Здорово, Володя.

— Здравствуй, Серега! Давненько мы с тобой не

видались,— обрадовался встрече Шикин. — Видишь, я на

старости лет озоровать стал — по заборам лажу.

— Я и то гляжу, — отозвался Сергей Архипович,

растерянно улыбаясь.

— Скворцы — к счастью. Добрая птица, полезная

человеку.

— Добрая птица, — подтвердил Луговой, все еще не

понимая, почему вдруг Шикин стал заниматься этим

делом.

175

— Ты слыхал, нашему заводу новое задание дали?

Комбайны делать.

— Комбайны*?

— Ага. Да еще какие — самоходные! Мозговитая,

брат, штука.

— Ишь ты! — воскликнул Сергей Архипович

восхищенно и вместе грустно: его-то уж нет на заводе.

— Выпускали мы военные всякие штуковины. Надо

было! А душа все ж таки другого дела просила. Не наше

это ремесло — смерть вырабатывать. А теперь, гляди-ка,

что поручили на*м — сердце петухом поет!

Широкое, веснушчатое лицо Шикина озарилось

улыбкой. По щекам и у глаз побежали волны веселых

морщин.

— Давеча колхозники приезжали. Давайте, говорят,

товарищи рабочие, поскорей комбайны. На полях нынче

будет золотое море!

— Доброе дело, — сказал Сергей Архипович. — А

все-таки скворечник тут причем?

— Как так причем? — удивился Шикин.— Когда

хозяин новую избу ставит, о скворце не забывает? Вот и

мы его жилплощадью обеспечили. Беспременно!

Шикин захохотал, сдерживая свой густой сильный

голос.

— Помолодел ты, Володя, и впрямь тебе впору со

скворцами возиться, — заметил Сергей Архипович.

— Некогда о старости думать, Серега. Я полагаю,

ты оплошку дал, что завод бросил, — громко сказал

Шикин, слезая с забора. На лице его было торжественное и

вместе таинственное выражение. — Обчество мы

сколачиваем — стариков. Учить молодежь, как по-настоящему

работать. Беспременно! Давай, Серега, в члены.

Председателем у нас Петр Ипатьевич. А я пристяжным. И еще

Ипатий с нами. Рано нам на печь лезть. Ржавчина

источит!

— Правда твоя, Володя, источит ржавчина! Меня

она уже маленько задела... — Глаза Сергея Архиповича

улыбались: — Спасибо, Володя. Добрый ты товарищ!

Глава шестая

Чардынцев вспомнил свой разговор с председателем

медицинской комиссии.

— Пуля сидит у вас в правом легком и извлечь ее

176

оттуда сейчас нельзя. Это значит, дорогой мой, что

нужно беречь себя: не бегать, стараться не ходить в гору...

— Не ходить в гору! Тот, кто катится под гору,

доктор, это уже не человек, а неодушевленный предмет.

— С вами трудно разговаривать, полковник. Вы во

всем видите два смысла.

— Неправда, доктор. Смысл один: я не хочу быть

неодушевленным предметом.

Теперь, обходя цехи вместе с Мишиным, оглушенный

грохотом тяжелых штамповочных прессов,

пронзительными взвизгиваниями электродрелей, гулкими

выстрелами горелок сварочных аппаратов, Чардынцев снова

подосадовал на мимолетный разговор с врачом. Беречь

себя. .Спать по двенадцати часов, кутаться в пуховый

платок и в ветреный день не высовывать носа на улицу!

Бр-р! Разве можно, мудрейший доктор, жить эдакой

старой, облезлой, изнеженной кошкой? Разве можно

беречь себя от жизни, от работы, от людей, от свежего

ветра! Не пора ли пересмотреть всю вашу систему

лечения? Не пора ли, чорт возьми, понять, что лучшей

психотерапией,— которую вы нынче превозносите, и