— Не отдам! Нет! Нет! Пусть глаза мои от слёз померкнут, пусть волосы по волоску выпадут и язык онемеет от горя... Не отдам дорогую мою девочку на погибель! Комарам на кусание! Медведям на съедение!..
Витьке стало жутковато от этих слов, однако сдаваться она не хотела.
— У мамы же отпуск! И у меня тоже... летом детский сад выходной, забыла?
Но и бабушка Фатья сдаваться не думала. Она выпрямилась так, что Витька сразу съехала с колен, и сказала командирским голосом, которого, говорят, боялся даже дедушка, боевой танкист:
— Не поедешь! Нет, я сказала!
— Но Серёжа очень соскучился по Викуше, — попробовала заступиться Людмила Петровна.
— Соскучился, сам приедет. Незачем ребёнка на край света тащить.
— Никакой опасности нет. Поймите, мама, это раньше Сибирь краем света считали.
— И слушать не хочу! Не отпущу — и конец разговору!
Витька поняла, что настал «крайний» случай.
В «крайних» случаях она плакала. Нет, не плакала — ревела. С причитаниями, как бабушка, только громче и отчаянней. Так, чтобы если ты стоишь на лестничной площадке под дверью или на соседнем балконе, то было ясно, что здесь, в хорошей квартире со всеми удобствами, обижают маленького человека. Какое нормальное человеческое сердце не дрогнет? Витька по опыту знала, что дрогнет. У тёти Диляры или дяди Самеда — даже наверняка.
И Витька начала...
— Не любит бабуля внучку... К дорогому папочке не пуска-а-а-ет!.. В зелёную тайгу... не пуска-а-а-ет...
На этот раз она не успела перечислить даже все свои достоинства и бабушкины недостатки, как раздался звонок. Ура! Чьё-то сердце не выдержало!
Витька набрала побольше воздуха и затянула на самой высокой ноте, которую могла достать: а-а-а!..
— Что здесь происходит? Море сердится? Или Кура вышла из берегов?
Ах, как замечательно, что пришёл дядя Ариф! Он умеет разговаривать с бабушкой!
— Сергея не отпустили, — пояснила Людмила Петровна. — И мы хотим поехать в Нефтеград, а...
— ...а мама Витю не пускает, — догадался дядя Ариф. — Как нехорошо! Как нехорошо!
Витька притихла. Она знала, что дядя Ариф сейчас будет развивать мысль. Он всегда хорошо её развивал. А эта Вике очень нравилась. Так что послушать стоило.
— Сергей Турабов, передовой мастер, лучший по профессии буровик, орденоносец и бывший делегат Всесоюзного съезда комсомола будет очень огорчаться, если узнает, что его родная, любимая мать, в мудрости которой не сомневаются даже ближайшие соседи, так отстало себя ведёт...
Дальше дядя Ариф рассказал, какой прекрасный край Сибирь, куда собираются поехать Людмила Петровна с Витькой, какое там синее небо (почти как над их родным городом), какой дремучий лес (тут бабушка Фатья охнула, и дядя Ариф поспешил перейти к другим вопросам), какая это совершенно героическая земля. О ней пишут все центральные газеты, её показывает телевидение по воскресеньям после футбола, и туда все рвутся поехать; даже знаменитый певец рвался, но его не пустили заграничные концерты. Но всё равно он замечательно поёт о Сибири: «Увезу тебя я в тундру, прямо в снежную пургу!..»
И вообще, закончил дядя Ариф, он бы сам съездил с удовольствием, но игры, к сожалению, не закончились, а достойного дублёра ещё не воспитали.
Речь произвела на всех сильное впечатление. Бабушка вздыхала — верный признак, что её одолевают сомнения, Людмила Петровна улыбалась: у неё появилась надежда на благополучный исход, — а Витька забыла, что на «всякий пожарный» ей следовало бы ещё немного повсхлипывать.
Известно, события никогда не надо торопить. Идея должна «вызреть». Поэтому Людмила Петровна пошла на кухню готовить ужин, дядя Ариф улегся в кресло и погрузился в чтение газеты А Советский спорт», бабушка Фатья задумчиво разглаживала многочисленные складочки на своей обширной юбке, а Витька ничего не делала, молчала.
Разве не о чем помолчать шестисполовиной-летней девочке перед таким дальним путешествием?
Волнистые попугайчики находились в соседней комнате и ничего не слышали. Степан Иваныч сидел у Витькиных ног, но понял, видимо, не всё, потому что, как только установилась тишина, задал вопрос:
— Мяу?.. Мяу? — настойчиво повторил кот, нетерпеливо погружая когти в пушистый ковёр.
Это могло означать: «А я?» или — «Что вы решили?»
— Дядя Ариф, а Степан Иваныч с нами поедет? — спросила Витька.
— Перевозить животных по воздуху или другим видом транспорта без особого разрешения запрещается, — донеслось из-за газетного листа.
— Слышал? Запрещается. Значит, здесь останешься.
Степан Иваныч не верил собственным ушам. И хвост, и спинка выражали собой один сплошной вопрос.
— Да ты не расстраивайся! — Витька постаралась разгладить этот вопросительный знак. — Мы приедем скоро, кисанька, умненькая моя, красивенькая моя...
Кот насторожился. Таким голосом Витька обычно говорила, когда хотела улизнуть на улицу одна, без него.
Кот возмутился: он замуркал самым хриплым, противным голосом, прижал уши и задвигал хвостом из стороны в сторону.
— Не сердись, миленький Степан Иваныч! Ты не один будешь. Попугайчики тоже не едут. И бабушка не едет. Она с вами остаётся. Правда, баба Фатья?
Сморщенные бабушкины руки давно уже не сновали туда-сюда, а спокойно лежали на коленях. Слушала она, о чём говорили дядя Ариф с Витькой и Степан Иванычем, или, может, задремала?
Но бабушка Фатья не дремала.
— Вчера сон видела. Будто тётя Дунья тутовник обирает, а ягоды в руках так и лопаются, лопаются... Вредный сон. Как бы не померла тётя.
— Это тётя из Карабаха? — уточнила Витька. — Которой уже сто пять лет?
— Она, она, несчастная. Старая очень. Ехать надо, повидаться надо...
Первой оценила обстановку Витька.
— Бабушка! А как же Степан Иваныч? А попугайчики?
— С собой возьмите, — чистые бабушкины глаза наконец-то посмотрели на Витьку. Но показалось ей, что не очень они сегодня чистые: дрожало в них что-то хитрое, весёлое.
— Но ведь их нельзя по воздуху... И другим видом транспорта тоже нельзя! — всем своим существом Витька чувствовала приближение беды.
— Очень старая тётя Дунья, — вздохнула бабушка. — Отвезёшь меня в Карабах завтра, Ариф.
До чего несправедливо устроен мир! Когда нужны, ужасно необходимы слёзы, их ни за что не выжмешь, как ни зажмуривай глаза. А когда, наоборот, они ни к чему, а «к чему» твёрдые, убедительные слова, слёзы вылезают изо всех щёлок, и не сдержать их никакими силами. И ничего из-за них не видно, и слышно почему-то плохо...
Оставалось только убежать.
Плакать «по-правде» Витька убегала зимой — в чулан, а летом — в виноградную беседку. И там, и там всегда было сумрачно. Плачь, сколько слёз скопилось — никто не увидит.
Сейчас было лето, и Витька направилась в беседку...
ВЕРНЫЙ ДРУГ НАЗИМКА
Поплакать не удалось: беседка оказалась занятой.
— Кто тут? — спросила Витька, вглядываясь в полумрак.
— Я, Назимка, — раздался тихий голос. Витька облегчённо вздохнула: хорошо, хоть
человек надёжный.
— Ты чего здесь сидишь? — спросила она.
— Переживаю.
— Про что?
— Что уезжаешь. Дядя Самед сказал.
— Всё, больше не уезжаю. Не берут. Из-за Степан Иваныча.
Назимка, конечно, ничего не понял. Витька пояснила:
— Степан Иваныча самолётом нельзя. Без специального разрешения. И попугайчиков — тоже. А бабушка Фатья хочет, чтобы взяли. А раз — нельзя, то и мне нельзя. Зверей одних не оставишь! Их кормить надо. Каждый день причём.
А бабушка к тёте Дунье в Карабах едет. Сон плохой она вчера увидела.
— А может, она сегодня хороший увидит? И не поедет?
— Не увидит. Вот, если только я останусь...
— Вредная старуха, — заключил Назимка.
— Да не вредная. Просто с железным характером. Не хочет отпускать, потому что боится — комары меня съедят. Или медведь вдруг...
Глаза у Назимки стали круглые, даже в темноте было заметно.
— А они, правда... могут?
