Да, зала. Да, громадная. Ярдов восемьдесят или девяносто квадратных, в темноте не разберёшь. Отсюда начинали обход, сюда и вернулись. Всё. Наполненное звуком гулких шагов и созерцанием пустых покинутых помещений путешествие завершилось.

– Том, а где жильцы?

– Мистер Том, а что вы купили? – одновременно спросили меня наши дамы.

– Вот это! – я широко раскинул руки в стороны.

– Что “это”? – озадаченно пискнула Алис, косясь на составленные Бэнсоном перегородки.

– Это! Вот всё э-то! – Не опуская рук, я повернулся вокруг себя; чуточку присев, подпрыгнул.

– О, Томас, – изумлённо и тихо почти простонала Эвелин. – Ты купил весь дом?

– Весь, милая. С чердаком, двором и конюшней.

Ахнула моя невеста, с шумом выдохнули матросы, застонала и захлопала в ладоши Алис. Мистер Бигль воздел вверх руку в белой перчатке и покачал ею в знак восхищения. Алис снова увлекла всех в повторное путешествие, и все ушли, восторженно восклицая и капая воском на заваленный мусором пол. Мы двое остались в темноте. Эвелин подошла, подняла ко мне руки, прижалась, устроившись щекой на груди, и мы молча так простояли, стиснув друг друга, покачиваясь, пока не стали возвращаться ушедшие.

С утра я затеял и двинул вперёд громадное, тяжкое дело: решил перестроить и обновить весь дом. Не просто подкрасить потолки и стены, но и перестелить полы, заменить окна, двери, перебрать печные и каминные колонны, положить на крыше свежую черепицу. Ну и новая мебель, конечно.

Утром как раз приехал из порта Бариль. Я спросил его, сколько людей можно поставить на эти работы. Он неторопливо посчитал, перечислил, а в самом конце добавил:

– И ещё, так уж и быть, пришлю с “Дуката” главного в таких делах.

– Это кто же такой? – заинтересовался я.

– Клабаутерманн, – понизив таинственно голос, ответил боцман.

– Не помню, чтобы был такой матрос на корабле, – с удивлением взглянул я на него.

– Это не матрос. Клабаутерманн – немец, и имя его, если переводить с того же немецкого, означает “конопатчик”. Сам я его не видел, но те, кто видели, говорят, что он маленького роста, в красной рубахе, с короткой и пышной седой бородой. В руке – деревянный большой молоток.

– И он есть на нашем “Дукате”?

– Клабаутерманн есть на каждом корабле. Некоторые этого не знают, некоторые знают, но не верят, но когда в трюмах появляется течь, то вдруг раздаётся стук невидимого молотка – это Клабаутерманн спасает корабль. Тут уж не до гаданий – а бегом инструменты в руки – и за дело. А он ведёт матросов в тёмных трюмах, указывает стуком дорожку к пробоине.

– Так он что же, корабельный домовой?

– Вот-вот, или домовый корабельник. Уж там, где есть стружка и краска, – он незаменим.

– И как же ты его переправишь сюда с “Дуката”?

– Про то сам знаю, – уклончиво ответил Бариль и, спросив позволения, удалился.

Двенадцать матросов, гремя башмаками, сновали над головой и на лестницах. Они выносили и сваливали во дворе мусор и деревянный хлам. А к обеду – очень своевременно – появился решившийся, но всё ещё дрожащий столяр.

– Та-ак, – встретил я его достаточно строгим тоном. – Значит, два года тратился лишь на аренду, а остальной доход с мастерской – в свой карман?

– Верно говорите, мистер Том, правильно, – не стал, к моему удивлению, юлить мастер. – Себе брал денежки, так.

Он вытащил из-за пазухи тряпицу, развернул её – в ней оказались деньги – и присовокупил ещё какие-то бумаги.

– Вот здесь я посчитал, за вычетом моего положенного заработка, какой на мне долг, но сейчас могу вернуть только маленькую часть, сами видите, как всё внезапно…

– Ладно, об этом потом, – проговорил я вдруг севшим голосом. – Как умер старый плотник?

– Ему стало хуже сразу после вашего отъезда, мистер Том. Он и двух дней не протянул. А отошёл незаметно; ему кушать принесли – а он уже холодный. Я его в хорошем месте похоронил, место выкупил – не поскупился.

– Ты похоронил?

– Я сам. Когда прикажете – отвезу на могилку-то. Хорошее место, сами увидите. Сосна сразу за ним, ядрёная, большая, так что ямку ровно между самых корней положили. Да. Всю-то жизнь сосну строгал да пилил, а срок пришёл – сам под сосной-то и лёг. Место дорогое, да как было скупиться-то, ведь всё остальное, считайте, бесплатно. Гробик сами сладили, со старанием сделали гробик, из бука…

– Из бука?

– Да, нашлись в то время сухие обрезки, короткие. Старичок-то маленький стал, как ребёнок.

– Ладно, мастер, – тяжело вздохнул я. – Ты вот что. Ты денежки спрячь. Не возьму я у тебя денег. А долг твой взыщу работой.

– В чём работа? – радостно вскинулся столяр.

– Дом мне отделаешь. Чтобы всё новое – оконные рамы, двери, полы, подоконники. Ну и мебель, конечно. Это уже после обсудим.

– А материал, дерево?

– Материал будет.

– А что моя должность…

– Место остаётся за тобой, и то же жалованье. Удовольствуешься?

– Чего уж там, мистер Том, и мечтать не мог!

Чуть не бегом он отправился в подвал, в мастерскую, а я двинулся, прислушиваясь к своему голодно урчащему животу, на задний двор, к Мэри, предполагая наскоро стащить что-нибудь с плиты. Навстречу мне топала вереница матросов. Они несли наверх вёдра с известью и песком, мел, сито. Значит, уже оба этажа вычистили! Ты, оказывается, молодец, Клабаутерманн. Трудяга.

Но этот невидимый хлопотун успевал, как оказалось, поворачиваться и на корабле! Я убедился в этом, приехав назавтра в порт. “Дукат” скрипел и стонал от переделок, устроенных Барилем и Стоуном. Усиливался и без того надёжный крепёж, швы проливались смесью смолы и серы, смолилась также каболка и пересмаливались наново купленные только что канаты и фалы. Радуясь встрече с добрым, надёжным, трёхмачтовым другом, приятно взволнованный, я принялся шнырять и совать нос во все углы. Стоун с мостика двинулся было ко мне, но я махнул ему рукой: потом, потом!..

В большом камбузе установлена вторая печь, и в ней – второй котёл, всё как я указал. Стоун попыхтел было – кирпичная печь – лишняя тяжесть, ровно на столько же будет недобор товара, но я остался непреклонен. Ведь воду в плавании берегут чрезвычайно, и котёл после жирного не моют, так что компот или чай выходят таковы, что человек непривычный и глоточка не выпьет. Теперь – не так. Второй котёл будет неизменно чист. И матросы станут питаться как на земле, и воду для раненых можно согреть, если они появятся. Маленький, офицерский камбуз – тоже с изменением: в его стене проделана дверца в продуктовый трюм. Не будет на “Дукате” ни провиантмейстера, ни бачковых, ни баталера[3]. Всем этим может и должен заведовать один человек: непосредственно кок. Тогда не станет склок и раздоров среди кормящейся братии и не будут толкаться в камбузе бачковые, приготовляя пудинг каждый для своей вахты. И за продукты будут отвечать не три человека, кивающие друг на друга, а один.

Я вздохнул. Где его взять, такого, чтобы и повар был умелый, и человек чистоплотный и честный. Ни один толковый матрос на эту “женскую” работу не пойдёт: застыдится. Поэтому обычно и царствуют в камбузах людишки легковесные, из тех, что обжираются за счёт команды и подкармливают любимчиков. Не зря у морского люда на их счёт сложились обидные прозвища: “камбузный жеребец”, “тухлый король”, “сальная пакля”. Хороший кок – чудо редкое. А уж как нужен! Ведь Мэри на корабле больше не будет, кому доверить камбуз? Задача.

Так раздумывал я, гулко топая по трюмовым трапам. Очень меня интересовало спальное помещение для команды. Всё ли там так, как я велел? На деле оказалось даже лучше. Расширенное за счёт второй, нижней, пушечной палубы помещение (Стоун заламывал руки и поднимал к небу глаза – но молчал) разделено на левую и правую стороны. Два длинных ряда спальных чуланчиков, словно пчелиные соты. Я зашёл в один. Узенький, – ярда на три, – коридор. По правую руку в нём – деревянная кровать, привинченная к стене, за которой – коридор следующей каютки. Под кроватью достаточно места для сундуков и обуви, в стене – крючки для одежды. Я никогда не был матросом, мне не приходилось спать, отстояв очередь на единственные нары, вмещающие восемь человек, на которые укладывалось тем не менее двенадцать, и все двенадцать сдвигались так плотно, что поворачивались одновременно, по команде. Да, я не матрос, но я человек, и знаю, что на такой вот кровати, а не на болтающемся с дикими взлётами и рывками гамаке, можно действительно отдохнуть и набраться сил для следующей вахты. Да и места занято не так уж много. Двадцать одиночных каюток слева, двадцать справа. Да двадцать матросов на вахте – можно смело брать шестьдесят человек команды. А пушечные портики, если поднять их створки, дадут сколько угодно свежего воздуха. Вот так. Здоровый матрос – это надёжный корабль и удачное плавание.