Вот такой образовался настрой. Уверенность переросла в успокоенность. Я уже чувствовал себя победителем. Осталось выполнить формальности – свести несколько партий к ничьим. А то и прибить соперника еще разок, если представится случай – для пущей убедительности. У меня уже складывалась приятная традиция: выигрывать претендентские матчи досрочно. Неплохо было бы ее подкрепить…
Между тем достаточно было хоть на миг поставить себя на место соперника, чтобы эта концепция развалилась. Ведь Корчной-то видел все иначе! Ведь он считал, что проигрывает не по игре, что меня лишь случай вывел вперед. Он ощущал: нужно еще напрячься, еще чуть-чуть надавить, превозмочь – и будет его верх. Ведь впереди еще шесть партий, из которых ему нужно выиграть только три. Только три! – и вся игра пойдет сначала…
И вот девятнадцатая партия. Я наступил на мину домашней заготовки – и был тут же разгромлен. Корчного эта победа вдохновила; меня поражение огорчило, но не более того. Вот если б он меня переиграл – тогда другое дело, успокаивал я себя. А так это можно расценивать как несчастный случай. С кем не бывает.
Сделав в следующей партии ничью, я без тени на душе и без каких-либо тяжких предчувствий явился на двадцать первую. И был разгромлен страшно. Блицкриг! – уже на девятнадцатом ходу я мог с чистой совестью сдаться, но мне потребовалось еще несколько ходов, чтобы яснее увидеть и осознать происшедшее. По-моему, на создание этой миниатюры я затратил минут сорок, не больше.
Эта партия имела свою предысторию, которая заслуживает, чтобы о ней рассказать.
Как и всегда на таких матчах, каждый из соперников, кроме официальных помощников, имеет еще и неофициальных консультантов, которые помогают – одни из дружеских чувств, другие из идейных соображений, третьи – чтобы твоими руками расквитаться с обидчиком. Среди таких доброхотов у меня особое место занимали Ботвинник и Петросян. Ботвинник симпатизировал мне в то время и охотно поддерживал версию о моем у него ученичестве; по ходу матча он изредка позванивал мне, если считал необходимым поделиться каким-то впечатлением либо дать совет.
Чувства Петросяна были куда сложней. О большой симпатии ко мне с его стороны говорить не приходится – чего не было, того не было. Зато Корчного он буквально ненавидел, и этого было достаточно, чтобы он принимал во мне горячее участие.
Неприязнь их была взаимной и давней; ее возраст был равен срокам их соперничества, корни которого уходили через два десятка лет к непростой поре их совместной юности.
Петросян раскрылся раньше и везло ему больше – он даже побывал в чемпионах мира. А ведь Корчной – вечный претендент – считал себя ничем не хуже.
Здесь нет необходимости описывать длительную и замысловатую историю их вражды, которая вряд ли заинтересовала бы Шекспира – разве что балаганного комедиографа. Напомню только самые последние эпизоды. Очередной раз их пути скрестились в претендентском матче семьдесят первого года. Уже было ясно, что победителю придется играть с Фишером, который по другой лестнице стремительно шел к шахматному трону. Что Спасский с ним расправится – сомнений почти не было, но в спорткомитете решили, что до этого лучше не доводить, желательно остановить его еще на подходе. И вот чиновники вызвали Петросяна и Корчного и прямо спросили, кто из них имеет больше шансов против Фишера. Корчной сказал, что в «обыгранном Фишером поколении» практически шансов нет ни у кого. Но Петросян сказал, что верит в себя. После чего Корчному предложили, чтобы он уступил Петросяну, а в компенсацию пообещали отправить на три крупнейших международных турнира (по тем временам для советского шахматиста царский подарок).
Такая вот история.
Разумеется, никаких документов, подтверждавших этот сговор, нет, но качество игры Корчного, самое главное – поразительный для его натуры факт: проиграв Петросяну, он остался с ним в добрых отношениях, – говорит за то, что Корчной не боролся, а просто отошел в сторону.
Но идиллия не могла длиться долго. Петросян имел знаменитый аппетит, и здесь не захотел отказываться от своих привычек. Корчной хорошо знал Фишера, Корчной вообще знал очень много – так отчего бы не воспользоваться этими знаниями в матче с Фишером? И вот Корчного опять приглашают в спорткомитет и в присутствии Петросяна предлагают помогать недавнему сопернику готовиться к матчу с Фишером.
Этот случай мне известен в изложении самого Корчного. Да и вообще он получил широчайшую огласку в шахматном мире.
Выслушав предложение, Корчной не выдержал и прыснул: «Ну как же я могу быть секундантом Петросяна, если у меня уши вянут, когда я смотрю, как он играет…»
Все. Это был не просто разрыв – это был вызов, и Петросян поклялся, что уничтожит Корчного.
И теперь он старался сделать это моими руками.
Нужно отдать должное нюху Петросяна: чувство опасности у него феноменальное. И после пятой партии, вполне благополучной, он мне сказал: что-то мне не нравится в варианте, который ты сыграл; я с ходу не могу сказать, в чем там дело, но нюхом чую: что-то не то; ты бы дал тренерам – пусть разберут все по косточкам, да и сам бы еще раз посмотрел…
Совет хороший, да вот выполнить его руки не дошли. Ведь во время матча делаешь только самое необходимое, то, что горит, что тянет на себя одеяло, без чего нельзя. А у нас в анализе позиция черных оценивалась как перспективная, мало того – с восклицательными знаками…
И Корчной вряд ли пошел бы на нее опять (консерватизм мышления; доверие ко вчерашнему опыту), если бы не одно обстоятельство: к нему на подмогу прибыли из Англии теоретики Р. Кин и У. Харстон. Вот они-то и подсказали: Карпов играл в пятой партии бракованный вариант.
Когда вновь стал разворачиваться этот дебют, я вспомнил предостережение Петросяна, но теперь было поздно раскаиваться, тем более – пытаться взглянуть на позицию свежим глазом: часы-то тикают! И я решительно пошел навстречу опасности: вот когда Корчной покажет, что припас для меня, тогда и буду разбираться. Не впервой…
Я уже говорил: когда наконец я увидел опасность, сворачивать было некуда, бежать назад – поздно, ловушка захлопнулась.
Это был жестокий разгром; перенести его было непросто. Я никак не мог вспомнить: неужели я не сказал Семену Абрамовичу – вот, мол, Петросян советует еще раз покопаться в этом варианте…
Фурман встретил меня в расстроенных чувствах; а ведь он еще не знал подоплеки, предыстории этого разгрома.
– Семен Абрамович, там пенка в анализе, – сказал я.
– Не может быть!
– Ну как же не может? Я и страничку тетради помню и как записано, и зеленые кружочки, которыми обведены ходы, уводящие именно в это разветвление – перед глазами стоят!..
И почти следом за мною ворвался Петросян. Вот уж кто был разъярен! Можно было подумать, что это он проиграл.
– Сема! – заорал он с порога, срываясь на самый крутой мат. – Да как же ты мог это допустить?
Ведь я же предупреждал: нельзя на этот вариант идти! Нельзя!! Нельзя!!!..
Всего за три партии до этого я вел 3:0, матч был практически выигран, дело сделано; оставались небольшие технические трудности, и я уже заглядывал в завтрашний день. Как же давно все это было! – и душевный подъем, и спокойствие, и уверенность. Три партии, которые еще предстояло сыграть, представлялись мне бесконечным минным полем. Хотя – нет – мин было только три, но на какую я должен был наступить? Впрочем, что это со мной? какие три? разве у меня были основания бояться партий, в которых я играл белыми? Никаких оснований, в белом цвете я чувствовал себя уверенно; но вот черный… Да и за белый цвет можно поручиться, лишь будучи полным сил, когда не знаешь сомнений. Всего три партии назад я был именно таким, но не теперь, не теперь… И все же белый цвет в те минуты, когда я мог объективно оценивать обстоятельства, был нестрашен. Достаточно быть спокойным, четким, техничным. Достаточно настроиться на жесткую профессиональную игру – остальное придет само. Но одну партию я должен был сыграть черными, и как ее проскочить – пока не представлял. А ведь если не проскочу – все сначала…
