Переезд матча в Москву родил неожиданные осложнения с обустройством. Не секрет, сколь много успешное выступление шахматиста зависит от усилий спонсоров и организаторов. Прежде армейские шахматисты не знали горя: министр обороны маршал Малиновский был болен шахматами, особо выделял их, следил за успехами армейских шахматистов и ни в чем им не отказывал. Но ко времени этого матча Малиновского уже не стало, новый министр – маршал Гречко – всем видам спорта предпочитал теннис. К шахматам он относился неплохо, но не интересовался ими. Помощники это знали, поэтому наши проблемы до министра не доходили; все решалось (если решалось) ниже. Во всяком случае, мною никто заниматься не хотел. Корчному профсоюзы уже выполнили все его пожелания, а я еще понятия не имел, где и как обустроюсь со своей командой.

К счастью, Павлов оказался крепким на память и твердым на слово. Нам была предоставлена служебная дача в поселке Отрадное по Пятницкому шоссе. О роскоши говорить не приходится – условия были близки к спартанским, да и питание вызывало много нареканий, и все же воспоминания об этом месте у меня остались самые добрые. Среднерусская природа, которую я так люблю: тишина, высокая сочная трава, березы и ели, неподвижные, словно вырезанные из камня, темный пруд и маленькая, словно застывшая речка. Правда, донимали комары, а где-то с середины матча и сверчок, который поселился у меня в комнате и скрипел ночами; но и в этой живности был свой смысл; подозреваю, не будь этих докучливых соседей, я бы не ощущал столь остро прелесть этого места.

Едва я мало-мальски обжился, как уж сдвинулся и пошел набирать обороты матч.

Складывалось хорошо. Я сразу захватил инициативу. Во второй партии – отличная победа; но Корчному хоть бы что: явился на третью как ни в чем не бывало; набычился – и попер на меня рогами. Ладно, думаю, поглядим, каков ты будешь после второго удара. Второе поражение он получил в шестой партии – и опять не дрогнул. Вот тогда я окончательно убедился (я видел это по игре), что он в отличной форме, и впервые заподозрил, что матч будет куда упорней, чем мне могло показаться после первых партий.

Кстати, обязательно следует отметить эпизод с Рудольфом Загайновым – первый в серии парапсихологических акций Корчного.

Загайнов отвечал за его физическую и психологическую подготовку. Но, как оказалось, этот психолог претендовал на более активную роль. Видимо, он обещал (а может, и вправду мог) непосредственно воздействовать на мое мышление. Не берусь судить, насколько удачно это у него получалось, но одно несомненно: я обратил на него внимание в первый же день. Что-то было в его взгляде. Иначе как объяснить, что я его заметил и выделил? Ведь весь зал на тебя смотрит; поднимаешь глаза – и встречаешь десятки устремленных на тебя глаз. Много знакомых, еще больше чужих; разная степень внимания и интереса; вся гамма отношения – от восторга до ненависти. Ко всему этому быстро привыкаешь и уже не обращаешь внимания, а вот этот взгляд зацепил…

Потом я его видел и чувствовал на второй партии, потом – на третьей. Не скажу, чтобы он мне сильно досаждал, но отвлекал – безусловно, и после партии я спросил у Фурмана, не знает ли он, что за тип сидит в ложе, неотступно преследуя меня взглядом. Фурман объяснил. И добавил, что ему тоже не нравится поведение Загайнова.

Я сразу понял истинный смысл этой акции (повторяю: я неплохо изучил Корчного). Дело было не столько в Загайнове и его нематериальных контактах с моим подсознанием – это было только средством. Цель же была иная. Ее предметом была психика самого Корчного. При всем своем внешнем апломбе, показной силе, демонстративной уверенности, он всегда был довольно слабым, неустойчивым, сомневающимся человеком. Естественно, от этого страдала игра, падали спортивные результаты. И вот он эмпирически пришел к заключению, что ему всегда нужен взятый откуда-то со стороны стержень. Точка опоры. Если не истинная, то хотя бы мнимая, но, чтобы Корчной мог в нее поверить, чтобы он мог внушить себе, что на нее возможно опереться. И тогда сразу возникал всем знакомый Корчной – уверенный, напористый, амбициозный.

Да, только в этот момент мне вспомнилось давнее его высказывание (теперь уже не верилось, что когда-то мы работали над шахматами вместе), что для уверенности он должен иметь какое-то очевидное, реальное (мысль: я играю сильнее, – была для Корчного недостаточной) преимущество перед соперником. Он должен был владеть чем-то, чего у соперника нет.

Сам Загайнов меня не смущал; пусть бы глядел! – я знал, что адаптируюсь к его взгляду быстро. Но меня не устраивала его роль в сознании Корчного. Нужно было придумать что-то такое, чтобы лишить Корчного этого козыря.

Я объяснил Фурману смысл ситуации. Нейтрализовать Загайного – задача Фурману была понятна, но совершенно незнакома. Ведь Фурман был не просто шахматистом; кроме шахмат, он ничего не умел, вне шахмат он становился беспомощным как дитя. Но он мне сказал: «Не бери в голову. Играй спокойно. Мы разберемся с этим парапсихологом».

Потому что он уже знал, кому перепоручить это дело: Гершановичу, моему доктору на этом матче.

Не знаю, почему Фурман с такой уверенностью положился на Гершановича – из-за его хватки, практической сметки или же из-за обширных знакомств в медицинских и околомедицинских кругах, – но выбор оказался удачным. «Нет ничего проще, – сказал Гершанович. – У меня есть приятель (со времен, когда мы вместе работали в Военно-медицинской академии), доктор психологических наук профессор Зухарь, кстати, капитан 1-го ранга. До недавнего времени он работал с космонавтами, а сейчас вроде бы мается от безделья. Попрошу его: пусть разберется с коллегой».

Уже на следующей партии Зухарь сидел в зале. И Загайнова не стало. То ли он затаился, то ли исчез совсем – только я больше ни разу не ощутил его навязчивого присутствия.

Матч между тем катил в одни ворота.

Внешне это было почти незаметно – борьба шла вроде бы на равных, – но в решающие моменты мне удавалось пережать, передавить, переиграть – и с позиции силы шаг за шагом приближаться к победе в матче.

Корчной не уступал. Проигрывал – но не уступал. Он чувствовал, что ему недостает какой-то малости, какого-то «чуть-чуть», и искал это чуть-чуть, а с ним и свой шанс – с невероятным упорством.

Тринадцатая партия – разве когда-нибудь ее забуду? Корчной имел колоссальный перевес, он уже видел победу, предвкушал ее. Он работал за доской яростно, даже раскачивался, физическими действиями сбрасывая избыток пара… и где-то переспешил. Или слишком рано уверовал в победу – и на миг ослабил хватку. А мне большего и не нужно было – я тут же выскользнул. Ничья. Для меня равная победе, для него – тяжелей иного поражения.

Потом семнадцатая – опять у Корчного перевес, который с каждым ходом становится убедительней, а мое поражение – неотвратимей. Но и меня в этот день посетило вдохновение. Моя изобретательность в защите была сродни чуду. Я висел над пропастью даже не на пальцах – на ногтях! – но при этом еще и умудрялся придумывать для соперника все новые задачи, запутывал игру, тащил ее на подводные камни. И добился-таки своего! Разгадывая мои скрытые планы, планируя мои мнимые угрозы, Корчной вполз в цейтнот – и проиграл. Еще несколько минут назад счет должен был неминуемо стать 2:1, а вместо этого получилось 3:0

И я решил, что дело сделано.

Только этим я объясняю свою игру в следующей партии. Со стороны могло показаться, что ничья с позиции силы; мало того, стараясь оправдать себя в собственных глазах, я и себя успокоил такой же трактовкой. На деле же было другое: я ослабил усилия, перешел с режима максимальной мобилизации на экономичный.

Я решил, что пора вспомнить о Фишере, что нужно приберечь для борьбы с ним и силы, и идеи.

Элементарный математический расчет подтверждал правоту такой установки. В восемнадцати партиях я не проиграл ни разу; три выиграл, в пятнадцати – ничьи. В шести оставшихся партиях достаточно набрать два очка – и я в дамках. Так неужто не наберу? Запросто! Кого бояться?.. Спокойно, без суеты дотопаю до победы – ничто меня не остановит.