— Он норму выполняет на двести двадцать процентов, — вставила Любаша. — Он делает пуле...

— Ты что! Это военная тайна! — чернявенькая рукой закрыла подруге рот. Потом протянула руку Якову Ивановичу.

За ней потянулась и рука Любаши.

— Ах вы, мои дорогие, дайте я вас за это расцелую! — Яков Иванович наклонился, обхватил ладонями чернявую головку, хотел поцеловать девочку в лоб, но нечаянно угодил в бант. Хватов схватил Любашу за острые локотки, поднял и поцеловал в зардевшуюся щеку.

Трогательное внимание этих девчушек до глубины души растрогало Железнова и Хватова. Они понимали, что родители девочек, наверное, живут сейчас в нужде и сделали им подарок из своего скудного пайка.

— А где же твой папа? — спросил Яков Иванович беленькую девочку.

— На фронте, — ответила Любаша.

— Ну а как ты учишься? Двойки получаешь?

— Что вы, что вы! Разве так можно? Сами знаете, война.

— За двойки, — перебила чернявенькая, которую звали Клавой, — враз на собрании отряда проработают, а то и из пионеров исключат!..

— Вот что, девочки, давайте с нами чай пить, — предложил Хватов, вынул из своей тумбочки две плитки шоколада, оставшиеся от подарка, который принесли ему к празднику работницы «Трехгорки», и протянул девочкам: — А это вам от нас.

Любаша спрятала руки назад и попятилась к дверям, Клава энергично замахала руками:

— Не надо, не надо!.. Мы здесь всей школой... Нам уже надо уходить. Мы сегодня в обед у вас в клубе выступаем.

Хватов поймал Любашину руку и вложил в нее плитку шоколада.

— Раз мы приняли ваш подарок, то и вы от нас примите, иначе мы на вас будем обижаться!..

Яков Иванович в свою очередь сунул Клаве под мышку сверток с конфетами и печеньем.

— Вы нам свои адреса скажите, — попросил Яков Иванович и раскрыл свой блокнот. — Может быть, мы с фронта вам напишем.

Когда девочки ушли, в палате вдруг стало пусто и по-осеннему холодно. Два бывалых воина задумались и загрустили.

— Эх, Яков Иванович, — вздохнул Хватов, — состарились мы с тобой. Смотри, как ребята нас растревожили.

— Нет, Фома Сергеевич, не состарились, а ребят давно не видали. Они напомнили нам ту жизнь, от которой мы в водовороте войны отвыкли...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Следующий день в госпитале тоже начался не совсем обычно.

Сразу после обхода врачей в палату вбежала веселая, по-праздничному одетая Маруся.

— К нам приехал член Военного совета фронта! Сейчас с нашим начальником обходит раненых красноармейцев, — объявила она и огляделась вокруг. — Как у вас тут, все в порядке?

— Конечно, в порядке, — ответил Хватов.

Маруся быстро поправила постели, встряхнула на столе салфетку, убрала все лишнее в тумбочки и, еще раз окинув взглядом комнату, строго сказала: — Смотрите здесь не курите! — Потом уже от дверей повернулась и добавила: — А подарков привезли целую машину!..

Часа два спустя Маруся снова отворила дверь в палату Железнова и Хватова и впустила группу военных. Один из них, тот, что шел впереди, был в защитного цвета гимнастерке, но без знаков различия.

— Поздравляю с праздником! — сказал он (это и был член Военного совета) и пожал Железнову и Хватову руки. — Ну, как вы здесь живете? Не обижают вас?

— Что вы, какие тут обиды! — сказал Железнов.

— Обижаться можем только на фашистов, что нам здоровье попортили! — пошутил Хватов.

Член Военного совета сел, положил руку на стол, посмотрел в глаза Железнову.

— Мы ведь приехали к вам в гости по торжественному случаю, — сказал он и перевел взгляд на начальника отдела кадров Алексашина, который стоял поодаль.

Тот подошел к нему и положил на стол красную коробочку.

Член Военного совета поднялся и вынул из коробочки орден.

— Дорогой Яков Иванович, — сказал он. — Когда вы вместе с полковником Лелюковым строили на Днепре переправы, дрались за Соловьево и Радчино, Военный совет фронта внимательно наблюдал за действиями вашего отряда. Мы понимали, что от вашего руководства и от стойкости ваших людей зависела судьба переправы двух армий, а значит, и фронта. Вы эту задачу выполнили с честью. За этот подвиг правительство присвоило полковнику Лелюкову звание Героя Советского Союза, а вас наградило орденом Ленина. — Он протянул Железнову орден. — Вручая вам орден, поздравляю вас с высокой наградой и желаю быстрого выздоровления, доброго здоровья и скорейшего возвращения в строй!..

К Железнову сразу потянулось несколько рук.

— У меня для вас еще одно радостное сообщение, — сказал полковник Алексашин. — Он достал из кармана гимнастерки конверт и протянул Железнову:

— От вашей дочери!..

Яков Иванович впился глазами в знакомый неровный почерк.

— Простите меня, ради бога! Я до сих пор не имел никаких сведений о своей семье... — Он надорвал конверт и вынул письмо.

Дверь снова открылась. Красноармейцы внесли в палату два фанерных ящика.

— Это подарок Военного совета в честь праздника и вашего награждения, — сказал член Военного совета. — Какие у вас ко мне или начальнику отдела кадров просьбы?

— Единственная, — ответил Хватов. — Просим вашего приказания отправить нас немедленно на фронт. Мы совершенно здоровы.

— В госпитале я не командую! — Член Военного совета посмотрел на начальника госпиталя, как бы спрашивая: «Что вы ответите?» Начальник госпиталя отрицательно покачал головой. — Вот видите, нельзя!.. Так что придется подождать!..

Как только дверь за гостями закрылась, Яков Иванович развернул письмо и стал читать:

«Дорогой папочка, я счастлива! Сейчас мне принесли письмо, начальник отдела кадров фронта пишет, что ты жив, здоров и что через него можно тебе написать...»

Яков Иванович вдруг бросился к двери, опрокинул стоящий на пути стул.

— Ты куда? — удивился Хватов.

— Хочу догнать полковника и поблагодарить его! Представь себе, это он сообщил Верушке, что я жив и здоров. И чтобы она не волновалась, дал ей не мой адрес в госпитале, а свой...

— Да ты дочитай прежде письмо, чудак-человек, а благодарность твоя не опоздает! — Хватов обнял Железнова и усадил в кресло.

— Какая молодец! Ведь она — летчица! Понимаешь ты, Фома Сергеевич, летчица! — не отрываясь от письма, воскликнул Яков Иванович.

Но вдруг лицо его заметно погрустнело.

— Ты что это вдруг скис? — спросил Хватов.

— Как же быть с женой? Если я напишу ей, что Вера летчица, они с матерью с ума сойдут! Нина до смерти самолетов боится!.. — Письмо в руке Якова Ивановича дрогнуло.

За окном вдруг загрохотали разрывы бомб, раздались залпы зенитной артиллерии. Пятиэтажное здание госпиталя несколько раз тряхнуло, как при землетрясении.

Хватов открыл дверь, позвал Марусю и сунул ей в руку самый большой апельсин и плитку шоколада:

— Это вам от двух раненых! — сказал он. — Скажите, пожалуйста, Петру Николаевичу, чтобы, как освободится, зашел к нам.

Через некоторое время в палату вошел Петр Николаевич.

— Вы меня звали? — спросил он и, увидев празднично накрытый стол, на котором было все, что получили в подарок от Военного совета Железнов и Хватов, развел руками: — Да у вас тут пир горой!

— Просим, Петр Николаевич! — Хватов усадил его за стол и протянул стакан вина: — За победу!..

— За победу можно, но только один глоток! — Петр Николаевич чокнулся с Железновым и Хватовым, отпил немного вина и поставил стакан на стол. — Я, друзья мои, уверен, что мы победу завершим в Берлине!.. Вы спросите, откуда у меня такая уверенность. За четыре с половиной месяца войны я сделал около четырехсот сложных операций. И почти каждый раненый, если только он был в сознании, перед операцией спрашивал меня: «Товарищ доктор, а я смогу снова вернуться на фронт?..» Вы слышите?! Он, может быть, уже при смерти, а думает о том, чтобы возвратиться в строй. Вот, друзья мои, это и создало во мне такую уверенность в нашей победе!