И закончил он нагнетающей уныние фразой: «Нажим красных сильный».

— Говорите, нажим сильный? Кто же это нажимает? — Командарм глядел на свою карту, лежавшую на соседнем высоком столе.

— На Крюково — полковник Городовиков, а на Бобровку — генерал Сверчевский, — продолжал начштаба.

— Странно. Калмык Городовиков и поляк Сверчевский воюют за Советскую власть, — глядел он на разведчика, вошедшего к нему.

— Дальше, экселенц, на стыке 78-й и 337-й дивизий генерал Железнов пробовал форсировать Вазузу, но мы были предупреждены, и его десанты сбросили в реку и потопили.

— Это меня радует. Полагаю, не в меньшей мере и генерала Рейнгардта... Позвольте, Железнов уже генерал?

— Генерал, экселенц.

— Надо ожидать, что после такого афронта Сталин его снова обратит в прежнее состояние. — Усмешка скользнула по лицу Мюллера. — Так, что же дальше?

— Тяжелая обстановка складывается в секторе Ржева. Здесь с трех сторон напирают четыре дивизии Калининского фронта.

— Четыре, — повторил командарм. — Что еще?

— Теперь доложит полковник.

Начальник разведки расстелил свою карту и на ней показал, где таится главная опасность прорыва. Командарм усомнился.

— Прошлый раз вы пророчили прорыв в междуречье Осуги и Вазузы и начало наступления 26-го, а в действительности русские начали 25-го и нанесли удар южнее. Может быть, и теперь вашу агентуру вводят в заблуждение? — И больше не слушая объяснений полковника, обратился к начштаба: — Пожалуй, полковник прав. Конев, наверняка, все свои подвижные средства будет вводить здесь, — положил он линейку так, что поверх нее получились надписи — «Мал. Кропотово», «Совх. Никитино», «Катерюши». — Следовательно, погрузку дивизии, назначенной под Сталинград, приостановить. Ну, об этом я сам поговорю с фельдмаршалом Клюге. А вы пока что вытягивайте сюда 212-ю дивизию и второй эшелон 102-й. Проинформируйте начштаба 3-й танковой и предложите им активизировать действия на своем правом фланге. Ведь чем черт не шутит, когда бог спит. — И командарм, довольный своей шуткой, чуть-чуть улыбнулся. Но разведчик своим сообщением об обстановке в тылу армии снова испортил ему настроение.

— Что, что? Опять «Дядя Ваня», «Родина», «Народный мститель» и «Вадинцы»? — вспыхнул было генерал, но подавил в себе гнев. — Вызовите генерала фон Шенкендорфа.

Не прошло и минуты, как фон Шенкендорф был на проводе. После любезных приветствий генерал Модель с особым нажимом недовольства на своего начальника охраны тыла доложил о чрезвычайных происшествиях в тылу армии, полагая, что тот, известный своим зверством, заставит своего подчиненного огнем и мечом навести порядок.

— Где это видано, чтобы под носом штаба бригаденфюрера партизаны взрывали мосты, минировали дороги и, как кукиш под нос — полностью уничтожили заслон РОА, прикрывавший дорогу к моему штабу. А обер-сержанта, говорят, надежного вашего агента, взяли в плен. Поверьте, генерал, ни я, ни мой штаб, при таком обеспечении охраной, не можем спокойно работать. Не ровен час, в одну из ночей заявится со своим отрядом бандит к нам и перестреляет вот так, как перестрелял солдат Власова, да еще на спине за ремнем оставит записку: «Смерть немецким оккупантам! Дядя Ваня».

Расчет генерала Моделя был верен. Генерал фон Шенкендорф рассвирепел, нагнал страху начальнику охраны тыла армии, и даже кое-кого из комендантов снял с должности, и в эти же сутки поднял по тревоге по одному полку 1-й СС и 286-й охранных дивизий, и на машинах бросил их в район Сычевки и Андреевского. Но это не спасло положения охраны 9-й армии: партизаны с той же силой продолжали действовать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

На этот раз Куделин, как и все красноармейцы полка, не знал о форсировании до самой разбивки по рейсам плотиков и лодок. А после разбивки расчеты первого броска сразу же под покровом темноты вывели на исходное положение к берегу. Из-за такой скрытности и поспешности Куделин уже не имел времени сообщить о форсировании Еремину и теперь, находясь на берегу, метался, не зная что делать. Оставалось только одно — просигналить врагу.

Зоркий и волевой Сеня Бесфамильный, старший плотика «ТЗИ», в расчет которого входил и Игнат, боялся, как бы кто-нибудь не струхнул, крепко держал своих людей в кулаке и никого ни на шаг от себя не отпускал. И вот, когда он занялся наладкой плотика, Куделин улизнул в черноту прибрежных кустов. И только было хотел вскинуть пистолет и выстрелить ракету, как перед ним словно из-под земли вырос Семен:

— Игнат! Ты?

Эта неожиданность настолько сильно ошарашила Куделина, что тот, чтобы сказать, зачем он здесь, в первую очередь схватился за штаны и нечаянно упустил из рук ракетницу.

Та цокнулась о ледок, откатилась прямо к ногам Семена. Он поднял ее.

— Пистолет? Какой-то странный. — Сеня удивился его размерам. — Откуда? Похож на ракетницу.

— Трофей. Память еще о битве под Москвой, — стремясь взять себя в руки, более-менее спокойно ответил Куделин, хотя готов был броситься на Сеню и тут же задушить.

— На взводе? — поразился Сеня и тут же его разрядил. На ладонь выпал странный патрон.

Патрон да еще и то, что Куделин как-то неестественно просил вернуть пистолет, у Сени вызвало подозрение, и он схитрил. Сунув патрон в карман, Сеня стукнул носком сапога по гололедке и ахнул:

— Ах чертовщина!

— Ты чего?

Бесфамильный удрученно ответил:

— Да понимаешь ты, черт возьми, патрон уронил.

— Эх ты, раззява! — невольно вырвалось у Игната. Он опустился на колени и так же, как и Семен, стал усердно шарить по земле руками. Это больше закрепило у Семена подозрение.

— Семен! Игнат! — прокатился по кустам сдавленный голос Айтаркина. — К плотику!

— Черт с ним, — выругался Куделин и поднялся. Поднялся и Бесфамильный и протянул ему пистолет:

— Возьми свой трофей. А за патрон уж извини, пожалуйста. Нечаянно.

У плотика их встретил с руганью Подопригора и тут же доложил комиссару полка Милютину о готовности роты к форсированию.

— Очень хорошо, — совсем тихо сказал Милютин и, пожимая каждому из расчета руку, продолжал: — Желаю вам, друзья, успеха и победы! На том берегу встретимся.

Сеня, зажав патрон в кулаке, незаметно отошел от Игната подальше, так, что ему последнему комиссар протянул руку и, почувствовав в своей ладони что-то, чуть было не спросил, что это такое, но Сеня прошептал ему в самое ухо:

— Это патрон от пистолета Куделина.

Вскоре, минут через пять, словно шум ветра, на берегу пронеслось из уха в ухо: «Шторм! Шторм! Шторм!» И словно по мановению дирижерской палочки из укрытий поднялись люди, схватили и понесли кто плотики, кто лодки, тихо спустили их на воду, так же тихо погрузились в них и двинулись на решительный штурм противоположного берега.

На душе у Куделина было неспокойно. Не раз его рука тянулась за пазуху к ракетнице. И как нескончаемо он был рад, когда с того берега взлетела ракета и осветила зеркало воды.

Не успел еще заглохнуть в небе ее хлопок, как всполошенный берег врага ожил ружейно-пулеметной трескотней и бисером огневых вспышек. Но полковник Куликов тут же навалился смертоносным огнем артиллерии — «катюш», минометов и одним залпом потушил этот бисер, и первый десант успел высадиться, зацепиться за берег противника и прикрыть собою переправу следующих десантов.

Со вторым эшелоном полка подполковника Карпова на захваченный плацдарм переправился с оперативной группой и генерал Железнов.

И теперь уж никакая сила не смогла сбросить железновцев обратно в реку.

Здесь же у паромной переправы крутилась, доставляя к берегу переправочные средства и боеприпасы, неутомимая Ирина Сергеевна.

К утру артиллерийский огонь гитлеровцев заметно ослабел — то ли потому, что выдохлись снарядами, то ли из-за плохой видимости: с рассветом задул северо-восточный ветер и погнал крупные хлопья мокрого снега.