И эта мысль согревала мое самолюбие, пока я уныло бродила по зданию банка, прощаясь со знакомыми сотрудниками, шепотом выражавшими мне свое искреннее сочувствие.

Наконец все дела были закончены. Получив в кассе конверт с выходным пособием и даже не заглянув внутрь, я направилась в кабинет начальника охраны, чтобы сдать пистолет и проститься с Петром.

И тут меня поджидал очередной удар судьбы — на месте Петра сидел здоровенный весельчак с нахальными глазами, который представился мне в качестве его заместителя.

— А где же сам Петр? — вежливо поинтересовалась я, с трудом сдерживая разочарование.

— Он уехал в командировку.

— Надолго?

— Да почти на месяц.

— Серьезно? — Я была безумно огорчена. — Но какие у него могут быть командировки, куда?

— А это уж, извините, наша служебная тайна, в которую категорически запрещено посвящать посторонних. Но, кстати, я могу его в чем-нибудь заменить?

В данном вопросе прозвучал столь откровенный намек, что на него нельзя было не отреагировать.

— Можете, — холодно огрызнулась я и в сердцах добавила грубейшую фразу, воспользовавшись тем, что мы были одни: — если… себе побреете!

Однако, выйдя из кабинета в сопровождении восхищенного взгляда: «Ай да стерва!» — я сразу загрустила.

Какое разочарование, Бог мой! Я так надеялась, что после того, как мы начнем работать вместе с Петром, это деловое сотрудничество рано или поздно обязательно перерастет в нечто большее…

Но, в конце концов, не рано ли я расстраиваюсь? Мой телефон у него есть, так что, если захочет — позвонит.

Оставалось сделать последнее — и самое тяжелое дело! — то есть съездить и извиниться перед Ксюшей за свое предательство, которое не принесло счастья ни ей, ни мне. Впрочем, разве предательство может принести какие-то иные последствия, кроме запоздалого раскаяния?

Купив по дороге бутылку шампанского, связку бананов, коробку шоколадных конфет и даже — вот до чего дошло мое самоуничижение! — килограмм свежей наваги для проклятого Томино, я взяла тачку и поехала к ней.

К моей величайшей радости, Ксюша не только впустила меня в дом, но и повела себя совершенно спокойно. Внимательно выслушав мой сбивчивый рассказ обо всех предыдущих и последовавших событиях, связанных со вчерашней кражей папки, она сделала только одно замечание:

— Неужели эта стерва Херувимова так безнадежно испортила твое чудесное платье?

— Увы! — вздохнула я и невольно улыбнулась. — Представляю, как ошалеют в том бутике от Версаче, если я и в третий раз приду к ним покупать одно и то же платье! Но ты, Ксюшечка, меня действительно простила?

— Тебя не за что прощать и тебе не за что извиняться, — с удивительно мудрой снисходительностью заявила моя чудная подружка. — Более того, ты все сделала правильно, за что тебе мое огромное спасибо!

Я отказывалась верить своим ушам — в кои-то веки Ксюша признала мою правоту! Да тут, наверное, сдох не один медведь, а целая стая!

Мы выпили шампанского, посмотрели в глаза друг другу и рассмеялись.

— Ах, бедные мы с тобой девушки, — шутливо заявила я, обнимая Ксюшу, — снова мы остались одни!

— Почему это одни? — лукаво вопросила Ксюша, высвобождаясь из моих объятий. — Только вчера ко мне на улице привязались два очаровательных молодых человека.

— И ты с ними познакомилась?

— Конечно! Более того, я рассказала им о тебе, и они предложили встретиться вчетвером. Что ты на меня так смотришь?

— Опять?! — только и пролепетала я, изумленно качая головой. — Ну, подруга, когда ты только угомонишься!..

Увы, но даже месяц спустя Петр так и не позвонил! А я так ждала этого звонка… Не зная, что делать дальше, я вернулась в свое старое издательство, и меня тут же приняли на прежнюю должность.

После этого потянулись серые редакционные будни, по сравнению с которыми все предыдущие события теперь казались красивой авантюрной историей, произошедшей с кем угодно, но только не со мной.

И вдруг — в который уже раз! — все резко изменилось. Поздний и слякотный апрельский вечер, я возвращаюсь домой после работы и возле гаражей вижу безобразную сцену — два пьяных подонка пинают ногами лежащего мужчину.

Первым моим порывом было желание немедленно вмешаться, и я лихорадочно полезла в сумочку за газовым пистолетом, который теперь всегда носила с собой.

Подбежав к негодяям, я схватила пистолет обеими руками, наставила на ближайшего ко мне верзилу и, подражая героиням дамских детективных романов, громко крикнула, сама поразившись звонкой силе своего голоса:

— Ни с места! Я из милиции! Руки за голову!

Верзила изумленно вскинул голову, но, увидев перед собой элегантную молодую женщину в светлом плаще и с распущенными по плечам каштановыми волосами, презрительно сплюнул в мою сторону:

— А руки на… тебя не устроит?

Столь юмористической реакции я никак не ожидала, поэтому слегка растерялась.

Что делать дальше? Выстрелить? Но ведь на улице газ может подействовать только в том случае, если по очереди сунуть дуло пистолета прямо в ноздрю каждому из преступников. А так они только прочихаются да еще попросят у меня носовой платок…

Нет, стрелять — значит расписаться в собственной беспомощности. Но тогда что? Лезть в драку, понадеявшись на свою подготовку? Однако в длинном пальто, да еще в юбке, да еще в сапогах на высоких каблуках, я сама шлепнусь в грязь — и к первой жертве добавится вторая.

Тем временем избиение возобновилось, а я все кусала губы, не зная, на что решиться. И тут мой растерянный взгляд случайно наткнулся на… О, против этого классического народного средства никто не сможет устоять! Скинув с плеча сумочку, я поспешно нагнулась и, подхватив обеими руками огромную жердь, с трудом оторвала ее от земли.

Наверное, со стороны это выглядело достаточно смешно, поскольку напоминало знаменитую сцену из предвыборной поездки Ельцина, когда он с завязанными глазами разбивал шестом горшок на татарском празднике Сабантуй. Впрочем, в моем случае это смотрелось еще смешнее — проклятая жердь оказалась настолько тяжелой, что повела меня из стороны в сторону. Зато эффект от ее воздействия оказался просто потрясающим!

Наметив себе в качестве цели спину того самого юморного верзилы, который не внял моему грозному предупреждению, я даже не стала пытаться ударить, а просто отпустила жердь в свободное падение.

— Уй, бля! — возопил он, когда мое орудие с треском обрушилось вниз.

Удар был настолько силен, что опрокинул его на колени. Пока верзила почесывал поврежденную спину и изумленно оглядывался, я вновь напрягла силы и сумела вернуть жердь в вертикальное положение.

— Атас, Толян! — испуганно завопил напарник сокрушенного мной негодяя. — Она опять!

— Не опять, а снова! — прохрипела я, чувствуя, как проснувшийся боевой задор заметно укрепил мои силы.

Увидев над своей головой вновь занесенную жердь, верзила среагировал очень быстро. Сначала, встав на четвереньки, он по-заячьи отпрыгнул в безопасное место и лишь затем выпрямился во весь рост.

— Куда же вы, ребята? — И, чувствуя себя хозяйкой положения, я шагнула в их сторону, с трудом удерживая в руках свое грозное оружие, которое то и дело грозило свалиться в непредсказуемую сторону.

— Пошли, Толян, ну ее на хрен! Ты же видишь — совсем озверела баба!

— А это че — ее муж, что ли?

— Да хрен ли нам разбираться, пошли!

— Ну пойдем, хрен ли тут стоять! — пьяно икнув, согласился верзила — к моему вящему облегчению.

Оба негодяя презрительно повернулись ко мне спиной, обнялись и, пошатываясь и напевая: «Атас! Так веселей, рабочий класс…» — удалились.

— Осторожно! — испуганно воскликнул избитый ими человек, который на протяжении всей этой сцены беспомощно сидел на земле.

От звука этого — столь хорошо знакомого и любимого — голоса я вздрогнула и тем самым невольно ускорила падение жерди, о котором он меня и пытался предупредить.