Уставившись на себя в зеркало мисс Мактавиш, Элизабет услышала только последнюю фразу. Джеймс не терпел в доме зеркал и даже выиграл по этому поводу битву с Мэри, призвав на подмогу доктора Мюррея, после чего Мэри пришлось держать зеркало у себя в спальне. Элизабет догадалась, что слово «красавица» частенько срывается с языка мисс Мактавиш и льется бальзамом на душу легковерных клиенток. В своем отражении Элизабет не усмотрела ничего красивого, разве что убедилась, что она и вправду брюнетка. Почти черные волосы, очень темные брови и ресницы, темные глаза, самое заурядное лицо.

– Ах, что за кожа! – ворковала мисс Мактавиш. – Белая-белая, ни родинки, ни пятнышка! Только, бога ради, никому не позволяйте мазать вас румянами – они все испортят. А шея! Лебединая!

Сняв с Элизабет мерки, мисс Мактавиш провела ее в комнату, где на полках хранились плотно свернутые рулоны тканей – тончайшего муслина, батиста, шелка, тафты, гипюра, бархата и атласа. И целые катушки лент всех цветов радуги. И перья, и шелковые цветы.

Просияв, Элизабет кинулась прямиком к огненнокрасному шелку.

– Вот это, мисс Мактавиш! – воскликнула она. – Это!

Бывшая белошвейка, а ныне модистка покраснела, как выбранная материя.

– Нет-нет, дорогая! – сдавленно выговорила она.

– Но ткань такая красивая!

– Она алая, – возразила мисс Мактавиш, отодвигая от края полки злополучный рулон. – Вам она совсем не пойдет, милая Элизабет. Я держу эту ткань для особых клиенток, чья… нравственность оставляет желать лучшего. Разумеется, они посещают меня в особые часы, чтобы избежать неловкости. Помните, в Священном Писании – «жена, облеченная в багряницу»?

– О-о-о!

Элизабет пришлось довольствоваться тафтой оттенка ржавчины. Безупречный выбор.

– Пожалуй, – сказала она мисс Мактавиш за чашкой чаю, когда ткани были выбраны, – отцу ни одно платье не понравится. Они не про мою честь.

– Дело вашей чести отныне, – убежденно заявила мисс Мактавиш, – измениться до неузнаваемости, Элизабет. Вы просто не имеете права явиться к жениху, который прислал вам тысячу фунтов на наряды, в шотландке с местной фабрики да в бурых тряпках. Вас ждут рауты, балы, катание в ландо, визиты к знакомым – женам других состоятельных господ. Деньги, которые прикарманил ваш отец, принадлежат вам, а не ему.

Произнеся эти слова (а они так и вертелись на кончике языка – ну и сквалыга этот Джеймс Драммонд!), мисс Мактавиш налила себе еще чаю и уговорила Элизабет съесть кекса. Такая красавица – и могла пропасть ни за грош в Кинроссе!

– Не хочется мне в этот Новый Южный Уэльс, и замуж за мистера Кинросса тоже, – горестно призналась Элизабет.

– Вздор! Считайте, что вам выпало приключение, милочка. Поверьте, во всем Кинроссе не найдется ни единой девушки, которая не завидует вам. Вы только подумайте! Здесь вам и вовсе не найти мужа, лучшие годы вы потратите впустую, ухаживая за отцом. – Ее блекло-голубые глаза увлажнились. – Уж я-то знаю, каково это! Мне пришлось ухаживать за матерью до самой смерти, а умерла она, только когда последние мои надежды на замужество улетучились. – Она вздохнула и вдруг просияла: – Александр Драммонд! Да ведь я его помню! Ему не было и пятнадцати, когда он сбежал из дому, но в Кинроссе все дамы и девицы на него заглядывались.

Элизабет навострила уши: она поняла, что наконец-то нашла человека, который хоть немного расскажет ей о будущем муже. В отличие от Джеймса у Дункана Драммонда было всего двое детей – дочь Уинифред и Александр. Уинифред вышла за священника и переселилась под Инвернесс еще до рождения Элизабет, поэтому повидаться с будущей золовкой нечего было и мечтать. Расспросы собственных родных, которые помнили Александра, почти ничего не дали: казалось, по какой-то причине в семье запрещено даже упоминать об Александре. Отец, наконец сообразила Элизабет. Ее отец боится упустить такую удачу и не желает рисковать. Кроме того, Джеймс Драммонд верил, что неведение – залог блаженства в супружеской жизни.

– Он был хорош собой? – живо спросила Элизабет.

– Хорош? – Мисс Мактавиш поморщилась и зажмурилась. – Нет, красавцем я бы его не назвала. Но ходил он по-особому – не ходил, а вышагивал. Он вечно был весь в синяках от трости Дункана, и, наверное, ему нелегко было расхаживать так, будто ему принадлежит весь мир, но он не сдавался. А его улыбка! Она… разила наповал.

– Он сбежал из дому?

– В день своего пятнадцатилетия, – подтвердила мисс Мактавиш и продолжила повествование о давних событиях: – Сердце доктора Макгрегора, тогдашнего священника, было разбито. Он часто повторял, что Александр – умница, каких мало. Он знал и латынь, и греческий, и доктор Макгрегор надеялся послать его в университет. Но Дункан на это ни за что бы не согласился. Он подыскал сыну работу на фабрике в Кинроссе – после расставания с Уинифред хотел, чтобы хоть Александр остался рядом. О, каким он был упрямцем, этот Дункан Драммонд! Знаете, он ведь сватался ко мне, но я не могла бросить мать и потому без сожалений отказала ему. А теперь вы выходите за Александра! Это сон, Элизабет, удивительный сон!

Последнее замечание походило на правду. Когда за работой Элизабет удавалось хоть ненадолго задуматься, ей казалось, что ее будущее – вроде облаков и туч, проплывающих по высокому и бескрайнему шотландскому небу: то легких, воздушных, то унылых и серых, а иногда и черных, предвещающих грозу. Близилось путешествие, чем оно кончится, никто не знал, а ограниченный мирок, в котором Элизабет прожила свои шестнадцать лет, не мог дать ей ни утешения, ни знаний. Краткий трепет предвкушения сменялся горькими рыданиями, вспышки радости – головокружительным падением духа. Даже после тщательного штудирования географического справочника и «Британники», принадлежащих доктору Мюррею, несчастной Элизабет было нечем измерить крутой и необратимый поворот своей судьбы.

Платья были сшиты – все, вплоть до свадебного, аккуратно переложены листами бумаги и бережно упакованы в два сундука. Аластэр преподнес сестре сундуки, Мэри – фату из белого французского кружева, мисс Мактавиш – пару белых атласных туфелек. У каждого члена семьи, кроме Джеймса, нашелся подарок для Элизабет, будь то флакон одеколона, костяная брошка, подушечка для булавок или коробка конфет.

Респектабельная пара пресвитериан из Пиблса откликнулась на объявление, поданное Джеймсом, и после непродолжительной переписки сообщила, что за пятьдесят фунтов охотно возьмет невесту под свою опеку.

Аластэру и Мэри было поручено доставить Элизабет дилижансом до Керколди, где все трое сели на паровое судно, курсировавшее между Ферт-оф-Фортом и Литом. Оттуда конка должна была довезти путников до Эдинбурга и станции на Принсез-стрит, где им предстояло встретиться с мистером и миссис Ричард Уотсон.

Если бы не утомительное плавание, Элизабет сгорала бы от любопытства: за всю свою жизнь она не уезжала от дома дальше Керколди, и если уж провинциальный городок поразил ее в самое сердце, то громадный Эдинбург должен был окончательно потрясти. Кэтрин и Роберт жили там и могли бы показать Элизабет местные достопримечательности. Но ее ничуть не прельщала суета Эдинбурга, его суровая красота в обрамлении лесистых холмов и лощин. Когда конка доставила троицу путешественников к станции Северной Британской железной дороги, Элизабет устроили в крохотном, похожем на шкатулку купе второго класса, в котором ей предстояло добраться вместе с Уотсонами до Лондона. Аластэр то и дело выскакивал на перрон, высматривал в толпе пассажиров запоздавших компаньонов сестры.

– А здесь недурно, – заметила Мэри, оглядевшись. – Сиденья мягкие, даже ковры есть.

– Кому я не завидую, так это пассажирам в третьем классе, – сказал Аластэр, заталкивая два квадратика картона в левую перчатку Элизабет. – Смотри не потеряй, по ним ты получишь из багажного отделения сундуки. – В другую перчатку он сунул пять золотых. – От отца, – усмехнулся он. – С трудом убедил его, что тебе ни в жизнь не добраться до Нового Южного Уэльса с пустым кошельком. Смотри, не трать зря ни фартинга.