Жили они на возвышенном берегу озера Стерж. Спал он на сеновале. И каждое утро с замиранием сердца открывал дверь, чтобы увидеть волшебную панораму раскинутого перед ним озера с виднеющейся вдали полуразрушенной церквушкой под переменчивым завораживающим небом. Глаза жадно впитывали красоту и величие природы, переводя увиденное на плёнку памяти. Здесь он много писал этюдов маслом, бродя со своим большим этюдником по десять километров по лесам и полям, из деревни в деревню. Делал графические работы на тонированной бумаге, множество набросков. Питался хлебом, картошкой, молоком и окрошкой. А на лодке он любил уплывать к другим берегам озера, чтобы позагорать, поплавать, пособирать грибов и ягод, а главное – уйти с головой в неземную тишину лесов, раствориться в водных просторах озера и писать, писать, писать свои этюды до изнеможения, стараясь забыть про суетливый город и точащие душу проблемы.
– Неужели я это всё видел, мог прикоснуться взглядом, запечатлеть воочию гармонию и совершенство природы? – сказал он вслух. – А как же слепые от рождения? Им сложнее. Мне повезло, это живёт во мне и помогает работать.
Олег включил диктофон и продолжил:
«Работая на заводе Ломоносова, я стал постепенно разочаровываться в своей профессии. Однообразие рисунков раздражало, а глазурь вызывала быструю усталость глаз и потерю зрения. Оно резко упало, и меня положили в Военно-медицинскую академию, где я пролежал полтора месяца. Поставили диагноз: близорукость, пигментная дегенерация сетчатки, прогрессирующее сужение поля зрения. Назначили через каждые три месяца в течение одного месяца делать каждый день по четыре укола, чего я придерживался до конца зрячей жизни. Как только меня выписали, я, ещё работая сдельно на Ломоносовском фарфоровом заводе, стал искать творческую работу, но не сдельную, на окладе.
Мне повезло. В 1962 году я прошёл отбор по художественному заданию (отмывка космического корабля) в студии «Леннаучфильм» и бъл принят на работу в цех мультипликации с месячным испытательным сроком на должность художника-разрисовщика первой категории. Мне казалось, что я попал в иной мир, совершенно не похожий на тот, в котором я работал раньше. В студии царила доброжелательная творческая атмосфера, задачи ставились разнообразные, давая простор художественной фантазии. Работать можно было спокойно, без торопливости, не так, как на заводе, борясь за сдельный заработок. Я с радостью погрузился в освоение новой профессии. Студия в основном выпускала научно-популярные фильмы. Работа была разнообразная. Использовали темперную краску и цветную тушь, пользуясь аэрографом».
«Какой это был счастливый год, год встречи с Валентиной, начала новой семейной жизни, взята ещё одна ступенька к овладению творческой профессией», – размышлял про себя Олег, остановив запись.
Всё началось с праздника Дня песни, который проводился в Ленинграде каждый год в первое воскресенье июня. Закадычный друг Славка Сидоров достал два пригласительных билета на праздничный вечер, проводимый на конфетной фабрике имени Микояна, и стал настойчиво уговаривать Олега туда пойти. Но он последнее время стал избегать всяких знакомств с девушками из-за своей куриной слепоты. Проводить девушку он мог, но как домой возвращаться вслепую?
Слава всё же уговорил, и они пошли на танцы. Так как Олег в школе занимался танцами, то был спокоен за их исполнение, тренировался со своей сестрёнкой дома. Но, начиная с третьего класса, с момента объединения женских школ с мужскими, до двадцати пяти лет, он никак не мог преодолеть сильного стеснения, разговаривая с девушками. Заливался краской по уши, теряя нить разговора.
Фабрика находилась всего за две остановки от общежития. На вечере он встретил много знакомых ребят, и за обсуждением всяких новостей было не до танцев. И тут объявили дамское танго. К нему подошла скромная девушка небольшого роста, на первый взгляд ничего особенного – не красавица, но и не дурнушка. Танцевала она хорошо, понимала движения партнёра, двигалась легко и ритмично, будто они знали друг друга давно и не раз танцевали. Он испытал удовольствие от этого танца. По окончании танца он проводил её на место и вернулся к своим друзьям. Больше он не танцевал. Но когда опять объявили дамский танец, то она вновь подошла к нему и пригласила. Во время танца, преодолевая стеснение, они постепенно разговорились. В результате протанцевали весь вечер вдвоём. Её звали Валентиной. С каждой минутой она ему нравилась всё больше и больше. Он пошёл её провожать до Литовской улицы.
В Ленинграде стояли белые ночи. Судьбоносная встреча с его единственной любимой женщиной, самым близким другом, состоялась под белым небесным покровом, освещавшим им дорогу, чтобы соединить их, как оказалось, на всю жизнь.
С тех пор не было ни одного дня, чтобы они не видели или не слышали друг друга. Валентина работала старшим лаборантом в Институте токсикологии, который находился недалеко от «Леннаучфильма». Оказалось, что она тоже увлекалась искусством, коллекционировала открытки по русскому искусству, а он – по западноевропейскому. На выставках и на просмотрах кинокартин их вкусы совпадали. Особую радость им доставляли путешествия в Гатчину, Павловск, Пушкин. Архитектура, живопись, садово-парковые императорские ансамбли органично вошли в их жизнь, пронизывая отношения особым чувством и одухотворённостью. Белые ночи, искусство и любовь соединили их судьбы.
Олег вспомнил, как мучительно долго он готовился к серьёзному разговору с Валей. Он должен был сказать ей всю правду о себе, открыть ей горькую перспективу своего будущего, чтобы она могла взвесить свои силы, все «за» и «против», для осознанного принятия его предложения руки и сердца. Разговор для него был сложный, ведь решалась не только его судьба. Сколько ему отпущено зрячей жизни – никто не знал. А если наступит такой момент внезапно, может быть, буквально завтра, то какой обузой он станет для любимой женщины? Одно он точно про себя решил: если после откровенной жестокой правды он получит отказ в любой форме, то больше никаких серьёзных и длительных отношений с девушками позволять себе не будет.
Разговор состоялся. После его признания в любви и долгих объяснений об имеющемся неизлечимом заболевании глаз и неотвратимом финале Валентина легко и быстро сказала: «Да!», добавив при этом:
– Я буду с тобой всегда, а наступит этот час – стану твоими глазами.
Даже сейчас, по истечении пятидесяти лет совместной жизни, двадцать два года из которых он живёт в тотальной слепоте, он не может забыть её слов и, вспоминая их, каждый раз мысленно вздрагивает и преклоняется перед силой любви и мужеством той хрупкой девочки Валюши, без промедления разделившей с ним его горькую участь.
Ему захотелось во что бы то ни стало именно сейчас нарисовать черты её лица, всплывшие в его памяти из тех счастливых дней молодости. Планшет четвёртого формата с вложенным в него чистым листом и карандашом был, как всегда, на своём месте.
Методика рисования была освоена им после полной потери зрения в процессе поиска оптимального решения для осязания рисунка пальцами. Добиваясь нажимом карандаша получения контррельефного изображения, он мог проследить чувствительными подушечками пальцев линию углублённого рельефа и воспроизвести полученный образ в воображении.
К этому решению он пришёл не сразу. Сначала просто пытался шутливо рисовать с внучкой собачек, кошечек и разных зверюшек, не представляя, что получалось. Водил, как по воздуху, шариковой ручкой по бумаге. Никакого контакта с полученным рисунком не было. Потом сделал планшет из твёрдой книжной обложки, вырезав на верхней корочке поле отверстием 16x20 сантиметров. Ощупывал пальцами поле, расстояние пальцев, как в ширину, так и в высоту. Закладывал под верх лист чистой бумаги и рисовал более осмысленно. Стало гораздо удобнее в ограниченном пространстве листа компоновать рисунок.
Но невозможно было контролировать точку отсчёта рисунка и образ в целом. Изображение накладывалось одно на другое, просматриваясь с трудом в ажуре нанесённых линий. Продолжал поиски, начав вырезать из бумаги трафареты основных сюжетных образов, накладывать их на чистый лист и обводить, что-то дорисовывая по наитию. Но и этого было недостаточно. Надо было добиться рельефного эффекта, чтобы пальцы чувствовали линию. Только тогда можно было понять, что изображено. Пробовал давить костяной палочкой брайлевскую бумагу, подкладывать резину, но это зеркальное изображение не помогало. Подбирал разные карандаши и бумагу, но безрезультатно. И, наконец, пришёл к верному решению – закладывать в самодельный планшет линолеум или резину, сверху – бумагу и работать простым карандашом только «М» или «М1» с тупой заточкой. Надо было найти оптимальный вариант нажатия карандаша, чтобы не резалась бумага и не ломался графит. Тренируясь, Олег запоминал усилие нажатия, правой рукой проводя линию, а левой, подушечкой пальца, прощупывал след карандаша в заданном пространстве.
