– Они нас не жалеют. И мы их жалеть не будем! – вырвалось у Чудовища. – Не уговаривай меня, Отшельник. Это враги!
Отшельник раздвинул свой рот-клювик. Заговорил обычным способом. Большой темный глаз стал грустным, подернулся пеленой.
– Зло порождает зло, Биг. Не надо умножать зла, его и так достаточно в мире. Я заклинаю тебя, не делай опрометчивых поступков. Ты всех погубишь! Любой повод они используют для начала массовых охот, тотальных отстрелов! Понял, Биг?!
Чудовище ответило не сразу. По его телу волнами пробежала дрожь, сотрясая массивные бугристые мышцы под волдыристой и влажной кожей. Горб как-то обострился, стал совсем уродливым. Чудовище переминалось с конечности на конечность, пребывало в явном замешательстве. И все же оно собралось.
– Ты, наверное, слишком много выпил из этой банки, Отшельник, вот тебе и мерещатся всякие страсти. Не пей больше, не надо, я прошу тебя!
Глаз снова засиял.
– Ничего, малыш, ничего. Мои мозги варят, дай Бог каждому! И я не слишком много выпил, я отдаю себе полный отчет, Биг. Меня не берет уже эта дрянь, это паршивое пойло. Оно только возвращает мне силы, Биг.
– Ты скоро умрешь от него… – тихо проговорило Чудовище, проговорило вслух, как бы подтверждая свои мысли таким путем.
– Всякое может случиться, малыш. Но сейчас не об этом. С тех пор, как ты убил охотников, Биг, над поселком нависла угроза кары. Понял? Ты можешь не любить их, презирать. Пусть они безмозглые, жалкие, противные, подлые, мелочные, сварливые, низкие и недостойные. Но согласись, Биг, отвечать за тебя они не должны. Это будет нечестно, Биг, несправедливо. Каждый должен отвечать сам за себя. Кончай свои игры со стекляшками! Не для них же ты появился на свет?! Ты еще не знаешь всех своих способностей, всех возможностей. Они будут открываться постепенно, И они не помешают тебе, Биг. А туристов не бойся. Я вижу будущее, верь, они не убьют тебя. Я тебе это обещаю, я вижу это, они тебя не прикончат… по крайней мере, до тех пор, пока я жив.
– Поживем – увидим, – неопределенно протянуло Чудовище, чего гадать. Только я тебе, Отшельник, скажу прямо: я бил эту мерзость! К буду бить! А когда я расколочу вдребезги последнее, я возьму…
Отшельник тихо засмеялся – будто кашлял или задыхался.
– Знаю, знаю. Возьмешь самый большой и острый осколок и перережешь себе глотку, так?!
– Так!
– Хорошо, Биг, это твое дело. Но это будет потом, а сейчас твоя жизнь не принадлежит тебе. И не бойся, я буду помогать, не такой уж я и хилый, Биг, не такой уж и слабак! Мы еще поживем с тобой!
Отшельник снова надолго присосался к трубочке, банка пустела на глазах.
Чудовище стояло и не знало, что ему делать. Умный Отшельник так ничего толком и не присоветовал, не дал никаких инструкций, а еще говорил, что все-то он знает.
Лишь одно стало ясным и до боли понятным – хочешь, не хочешь, надо возвращаться.
– Возьми-ка эту штуковину, может пригодится!
Отшельник протянул Чудовищу трубку, точно такую, какие были в руках у туристов.
– Не надо, обойдусь, – ответило Чудовище. И отвернулось.
Крышка люка медленно съезжала вправо. Но прежде, чем она полностью освободила проход, раздался громкий хлопок, что-то с силой вжикнуло по металлу и отлетело. Полая железная башня загудела исполинской струной.
Народец заволновался, засуетился. Оцепение с него будто рукой сняло. Все загомонили вдруг, загудели, заголосили.
Очнувшийся Буба высунул голову из-за бачка и завопил благим матом:
– Это все папаша Пуго! Это он! Его хватайте!!!
На Бубу не смотрели.
Все ждали, кто же вылезет из башни? И когда?
Пак в четырех метрах от Чокнутого Бубы молча и сосредоточенно лупцевал Гурыню. Еще бы! Тот своим дурацким преждевременным выстрелом чуть не испортил все дело! А может и испортил! Он бил придурка зло, метко и безжалостно. Но тот не кричал и даже не стонал, сносил побои молча – знал, за дело лупцуют.
Ошалевший Буба, совершенно не понимая, что происходит, присоединился к Хитрому Паку и с остервенением принялся бить Гурыню ногами. Тот не мог стерпеть подобного, да еще не от вожака, а от постороннего, пускай и взрослого мужика, избранника. Он извернулся и вцепился своими костяшками в горло Бубе, повалил его на землю и начал душить.
На площади у трибуны били инвалида Хреноредьева, Бегемота Коко и Длинного Джила. Трезвяк куда-то смотался. Дура Мочалкина с трибуны координировала действия толпы.
– Эй, ты, обрубок, не ты, вислоухий, а вот ты, зайди с другого края! Я те говорю, с другого! Выбрось палку! Бить только кулаками! Раз, два, взяли! Опа!
Из кучи-малы доносилось:
– Едрена-матрена!
– Прощевайте, братишечки!
– Бей супостатов! Громи!
– Попили кровушки, изверги! Души его, души, падлу!
– Мы-ы! Мы-ы-ы!
– Сограждане, покайтесь немедля, едрит вас через колено!
– Щя! Щя мы те покаимся!
– Бей!
– Эх! Ох! Ух!
– На колени, едрена вошь!
– Дави!
– И-эх! Хорошо!!!
И еще многое другое, не передаваемое, но звучное и смачное.
Лишь один папаша Пуго висел на своих веревочках, словно распятый, и ошалело, с радостным оскалом желтых лошадиных зубов, но по-прежнему не открывая глаз, выдавал привычное:
– Гы-ы, гы-ы!
Никто и не заметил, как из дыры в башне показалось нечто невообразимое – большое и страшное.
Один Пак не растерялся. Но прежде, чем навести железяку на появившегося и выстрелить, он от неожиданности закричал во всю свою луженую глотку:
– Ага-а!!! Вот оно что!!! Они все вместе!!! Все заодно!!!
И несколько раз подряд нажал на спусковой крючок. Две пули попали прямо в лоб Чудовищу. И отскочили. Еще одна застряла в плече. Три или четыре прошли мимо, снова заставив полую трубу тяжело и низко загудеть.
Чудовище не ожидало такого приема. И потому растерялось. Когда Отшельник перед уходом дал ему план подземных коммуникаций и указал по какой трубе надо идти, чтобы вернуться в поселок, Чудовище еще не знало, как оно поступит. Лишь по дороге пришла окончательная решимость. Но почему здесь столько народу? И почему вообще труба привела сюда, на площадь, ведь в плане она заканчивалась в развалинах? И почему стреляют?! Прямо вот так, в лоб, без предупреждения, без причины?!
Но больше всего Чудовище поразило то, что в сотне метров от него, там, внизу, у мусорных баков, заваленных неубираемой вот уже десятки лет всяческой дрянью, стоял живой и невредимый Пак Хитрец! Да еще с трубкой в руках! Откуда он здесь взялся?! Ведь суток не прошло с тех пор, как Чудовище держало его на собственных руках – безжизненного, холодного, с огромной дырой прямо во лбу и рассеченным надвое хоботом?!
Пока Чудовище размышляло – а это длилось не больше секунды – Пак снова навел на него трубку. Чуть левее из-за кучи мусора выскочил избитый до предела Гурыня и тоже выставил вперед металлическую трубку. Надо было спрятаться назад, в башню. Но Чудовище опешило – еще один мертвец воскрес!
– Они все заодно! Бей его!!! – выкрикнул Пак.
– Изрешечу, падла! Убью!!! – завизжал Гурыня.
– Я не виноват! Это все папаша Пуго! – закричало следом непонятное существо, представляющее из себя сплошной синяк, залитый кровью, но в котором по особой стати и выправке все же узнавался Буба Чокнутый. – Это все он!!!
– А-а-а! Чудовище! Они напустили на нас чудовищ!!! – заорали из толпы, разом переставшей избивать активистов. – Спасайся, кто может!
– Собрание закрыто, сограждане! – торжественно объявила с трибуны дура Мочалкина. – Прошу расходиться! – и спрыгнула вниз, на покореженного инвалида Хреноредьева.
– Ух ты, едрена-матре-ена-а! – удивился тот. Именно в этот миг Чудовище почувствовало, как в него вонзилось не меньше десятка пуль. Оно тут же полностью вылезло из люка, съехало по трапу чуть ниже. И спрыгнуло на землю.
– Спасайся!
– Убивают!!!
– Вот она, кара! Пришли!!! Праведные!!!
В давке затоптали Бегемота Коко, отдавили ему вес четыре руки. Брюхо у Коко было непробиваемым. Голова тоже. Мочалкина выносила с поля боя Хреноредьева, на руках, как младенца. Длинный Джил сидел на корточках, охватив руками голову, и мычал.