– Вот он, родимый! – просипел Кеша, узрев на экран& оборотня и выходя из прострации.

Хар выпрыгнул из черного «бутона» облезлой драной псиной, у которой брюхо к хребту приросло. И, ни на кого не обращая внимания, бросился к провалу. Только его и видали – мелькнул облезлый хвост, и пропал.

Но не тут-то было. От слежки щупов XXVII-ro века не скроешься. Экраны вдруг померкли, налились синевой, потом позеленели, и все увидели, как в ледяных подантаркти-ческих глубинах, за многие километры от поверхностных наросших за год льдов, плывет, стремительно перебирая мерцающими крылами-плавниками, вовсе не «зангезейская борзая» в красивом ошейнике, подаренном Таекой, а натуральный гиргейский оборотень – страшный, отвратительный и вместе с тем величавый.

– Во дает, Харушка, – прослезился Кеша. И присел перед экраном на корточки. Весь его боевой запал куда-то пропал.

Но плыл оборотень недолго. Неведомо каким нюхом он нащупал в накатившей на него ледяной стене проход, просочился в промежуточный фильтр, потом в другой... и вывалился в лиловую, поросшую шевелящимися полипами утробу. Именно утробу, потому что иначе эту полость во льдах назвать было нельзя – не зал, не помещение, не каюта, не рубка, а именно утроба. Вывалился он в нее каким-то жутким и омерзительным уродом, гибридом облезлой борзой, оборотня и еще чего-то гадкого. Раздулся шаром, забился в судорогах, задергался. Затрясло его будто в лихорадке, заколотило, забило. И вырвало с мучительным кашлем и хрипом каким-то круглым, подрагивающим сгустком – будто само брюхо вывернуло наизнанку.

– Вот они! – прошептала Светлана. Вытянула руку. Только сейчас стали видны, высветившиеся в утробе студенистые гадины со множеством извивающихся щупальцев. Их было не больше трех десятков. Но казалось, что их сотни, тысячи... они переливались, набухали, опадали, змеились, наползали друг на друга, и выжидательно пялились выпученными глазищами без зрачков.

– Мало я их бил. Мало! – сделал вывод Кеша. А Хар в тот же миг змеей выскользнул наружу, пропал в зеленой пучине. Щупы упустили его, вернувшись в утробу. Ибо главное происходило там. Дрожащий сгусток раздувался на глазах, становясь все больше и больше, и наконец лопнул. Дальнейшее походило на кошмарный сон. Из лопнувшего сгустка вырвались наружу вертлявые, бешено вьющиеся вокруг собственной оси крохотные копии студенистых гадин. Они были переполнены какой-то чудовищной, несдерживаемой энергией, и они сами росли, раздувались, они были уже размером с детеныша кальмара, когда первый, самый отчаянный с оглушительным визгом ринулся на офомную гадину, впился ей в студенистую полупрозрачную голову своим кривым хищным клювом, разодрал ме-дузьи внутренности и цепкими щупальцами выдрал из мозга чудовища крохотного извивающегося червячка с кровавыми злющими глазенками. Они тут же упали вниз, в слизистую мякоть утробы. Схватка была закончена – червячок дернулся последний раз, вытянулся напряженной трясущейся стрелкой, и обмяк с прогрызенной головкой, выдавленными потухшими глазками. Но не успело свершиться это действо, как примеру маленького смельчака последовали и прочие. Они вгрызались в головы, в мозги студенистых гадин с беспощадной алчью, будто их всю жизнь держали голодными псами на цепи, они вырывали червей, убивали их без малейшего снисхождения. И смотреть на это было страшно.

Иван щурил глаза. Чудовища пожрут чудовищ! Откуда это, почему вдруг припомнилось? Он поглядывал на Кешу, и тот смущенно улыбался, только они вдвоем знали, что происходило. Трогги! Это трогги-убийцы! Миллиарды лет в борьбе за выживание. И всегда верх, всегда победа! Им нет равных, потому что они перерождаются во врага своего, удесятеряя силу и ярость завоевателя-чужака. Земляне чудом избежали трагической участи. Фриада разобралась, что к чему... Фриада сама была получеловеком. И-эх, из огня да в полымя!

– Теперь на этой зоне будет тихо, – послышалось из-за спины.

Иван обернулся.

Хар смотрел на него преданными глазами. Он был сейчас больше похож на измочаленного, выжатого как лимон бродягу бездомного, чем на зангезейскую борзую, только вислый и драный хвост болтался между ног да клочья длинной бороды больше походили на шерсть. И все же Хар оставался Харом.

– На этой зоне, едрит твою! – проворчал Кеша. Теперь и он начинал понимать, что извести нечисть вчистую лихими налетами и резней не удастся.

Светлана молча глядела на мужа, бывшего Правителя, Верховного, и в глазах ее стыла невысказанная тоска, перемешенная с мольбой– бежать! бежать!! бежать отсюда!!!

Иван покачал головой. До него наконец-то дошло, что первый круг очищения он пройдет не раньше, чем вызволит из адского плена и тьмы всех своих близких, всех, кто верил ему, пошел за ним, и поплатился за это... За это?! Нет, поплатились они все совсем за другое – за беспечность свою и... простоту. Простота хуже воровства! Так говаривал ему Гук Хлодрик Буйный.

– Ну ладно, хватит психовать! – просипел с огромным усилием Кеша. – Мы тут философию разводим, а там в Храме с голоду пухнут. Надо жратву искать, Иван. Ведь остались же какие-то склады, стратегические запасы?!

– Нет, – Иван как ушат холодной воды вылил на ветерана и беглого каторжника, – не осталось никаких складов, все уничтожено. На кораблях были припасы, но их не хватит на беженцев. Больше ничего на Земле нет.

Кеша сник, съежился. Виновато поглядел на Хара. Тот был спокоен и совсем не обижен тем, что его подвигам не придали особого значения. Это все неважно, главное, чтобы королева была довольна – пока она довольна им, он жив, идет подпитка по внепространственной связующей нити. Ежели она забудет про него... что ж, никто не обещает рожденным в пучинах гиргейских вод райских кущ и вечной жизни. Хар был готов ко всему.

Непостижимо-огромный и уродливо-хищный базовый звездолет-носитель Системы неуклюже вынырнул из гиблого омута подпространства в ста сорока тысячах верст от пылающего белым неистовым огнем Армагедона. Таких звезд во Вселенной надо было поискать. Миллионы солнц слились в бушующем белом гиганте, сплелись с миллиардами раскаленных, извергающих термоядерные языки пламени сверхновых. Вокруг Армагедона по безумным орбитам сновали отнюдь не холодные планеты, но исполинские звезды меньшей величины. И все вместе это было водоворотом осатаневшего огня, убийственным капканом для зазевавшегося путника в Мироздании.

Дил Бронкс вывернул из последних сил. Звездолет взревел двумя тысячами извергающих собственные гравиполя двигателей. Рванул. И выкарабкался из лап всеуничтожаю-щего притяжения гиганта.

– Будь все проклято! – зарычал Дил, теряя сознание и проваливаясь в черноту.

Он уже в седьмой раз выходил из подпространства. И все в разных местах. Он не мог освоить управления этой громадиной, никак не мог, его выбрасывало совсем не там, куда он стремился, куда рвалась его страдающая, больная душа. На первый раз его вообще вышвырнуло в какую-то беззвездную пустоту вне галактик и метагалактик. Он и не знал, что такое бывает – он, старый космический волк, десантник-смертник. И тогда пришлось вновь нырять в омут неизвестности. Второе всплытие было удачней. Системного монстра выбросило возле Гадры, старой знакомой планеты

– почти родной. Слезы накатили горючие и светлые. Но Дил не стал предаваться воспоминаниям. Он втиснулся в самый малый шлюп, пошел вниз. Но уже на подлете понял

– нет никакой Гадры, все зря, все напрасно. В унынии он сел на поверхность. Вышел. И замер. Где буйство красок? Где великолепные, смертельно опасные джунгли?! Где сказочный гадрианский мир?! Три часа он бродил среди обугленных стволов, топтал выжженную черную траву, переступал через скрюченные трупы звероноидов. Эти несчастные полуразумные аборигены Гадры не казались сейчас опасными, страшными, напротив, в их нелепых и жалких позах было что-то трогательное, детское. Их убивали врасплох, беспощадно! Дилу было тяжело идти – разбитые, стоптанные ноги гудели, все время ныла левая рука, оторванная по локоть, ныла невыносимо, в кисти и пальцах, которых не было. Но Дил Бронкс терпел. Он должен был видеть все. Развороченные деревья, в чьих необъятных внутренностях жили звероноиды, полудеревья-полуживотные, в симбиозе с которыми находились эти алчные и простоватые дети природы, были мертвы. Пурпурные полуживые джунгли Гадры! Сиреневые стены зарослей до небес! Лишайни-ки-трупоеды! Где они, где все это?! Планета была пуста. Дил пролетел над полюсами, дважды прошелся на шлюпе вдоль экватора. Безжизненная изуродованная суша... Прочь! Прочь отсюда!