– А ты? – спрашивал Кевин, без тени смущения, стоя перед ней в обтягивающих тренировочных штанах, со здоровым румянцем на покрытом испариной лице. – Чем ты занималась целый день?

– Я? Помогала Розали оформлять памятный альбом. Он скорчил гримасу, выражая одновременно неодобрение и снисходительность.

– Она его еще не доделала, что ли?

– И не хочет доделывать. Сегодня мы подбирали фотоматериал на тему, как Джен занималась плаванием. На фотографиях видно, как девочка растет и взрослеет из года в год, как меняется ее фигура в синем купальнике. Сердце кровью обливается.

– Угу. – Кевин налил в стакан ледяной воды из кулера, встроенного в холодильник. По его тону было ясно, что он ее не слушает. Лори знала, что муж давно утратил интерес к теме Джен Сассман. – Что на ужин?

Нельзя сказать, что Лори была шокирована, когда Розали объявила о своем намерении присоединиться к секте «Виноватых». Люди в белом пленили ее воображение с первого взгляда. Розали часто вслух задавалась вопросом, трудно ли будет хранить обет молчания, особенно если случайно столкнешься с кем-то из старых друзей, кого не встречал много лет.

– На такие случаи наверняка должно быть предусмотрено некоторое послабление, как думаешь?

– Не знаю, – ответила Лори. – Вряд ли. Они же фанатики. Никаких исключений.

– Даже если это твой родной брат, с которым ты не виделась двадцать лет? Неужели даже поздороваться с ним нельзя?

– Откуда мне знать? Спроси у них.

– Как я у них спрошу? Им же запрещено разговаривать.

– Не знаю. Проконсультируйся на сайте.

В ту зиму Розали часто посещала сайт «Виноватых». У нее завязалась тесная онлайн-дружба – очевидно, обет молчания не распространялся на общение по интернету – с директором отдела по связям с общественностью, приятной женщиной, которая отвечала на все ее вопросы, развеивала ее сомнения и опасения.

– Ее зовут Конни. Раньше она была дерматологом.

– В самом деле?

– Продала свою практику, а вырученные деньги пожертвовала организации. Так многие поступают. Это предприятие требует немалых средств.

Лори читала статью о «Виноватых» в местной газете и знала, что в их «поселении» на улице Гинкго проживало не менее шестидесяти человек. Комплекс из восьми домов в безвозмездное пользование секте передал застройщик, богатый человек по имени Трой Винсент. Сам Трой Винсент теперь тоже жил там, – как рядовой член организации, без особых привилегий.

– А ты как поступишь? – спросила Лори. – Дом свой продашь?

– Не сразу. У них полагается шестимесячный испытательный срок. До его окончания мне не придется принимать никаких решений.

– Разумно.

Розали покачала головой, словно изумляясь собственному безрассудству. Лори видела, насколько сильно взволнована ее подруга тем, что приняла судьбоносное решение.

– Непривычно будет ходить постоянно в белом. Я бы предпочла синий или серый цвет, или еще какой. Белое мне не идет.

– Не могу представить, что ты начнешь курить.

– Уф. – Розали поморщилась. Она была убежденным противником курения, из той категории людей, которые яростно машут руками перед своими лицами, завидев дымящуюся сигарету в радиусе двадцати шагов. – Так сразу и не пристрастишься. Но это как причастие, понимаешь? Надо, и все. У тебя нет выбора.

– Бедные твои легкие.

– До рака не доживем. В Библии сказано, что после Восхищения наступают семь лет Великой скорби.

– Но это было не Восхищение, – заметила Лори, убеждая в том и себя, и свою подругу. – Вовсе нет.

– Давай и ты со мной, – тихим, серьезным голосом промолвила Розали. – Мы могли быть соседками по комнате.

– Не могу, – отказалась Лори. – У меня семья. Семья. Ей стало не по себе уже оттого, что она вслух произнесла это слово. У Розали семьи как таковой не было. С мужем она давно развелась, кроме Джен, других детей у нее не было. Ее мать и отчим жили в Мичигане, сестра – в Миннеаполисе, но она с ними мало общалась.

– Я так и думала. – Розали чуть заметно передернула плечами от безнадежности. – Но все равно решила попробовать.

Неделей позже Лори привезла подругу на улицу Гинкго. День выдался чудесный: светило солнце, щебетали птицы. Дома поселения поражали своим величием. Это были просторные трехэтажные здания в колониальном стиле. Они размещались на участках площадью в пол-акра каждый. И, наверное, когда их построили, они стоили по миллиону долларов, а то и больше.

– Ничего себе, – изумилась она. – Не слабо.

– Ну да. – Розали нервно улыбнулась. Она была в белом, несла небольшой чемодан: в нем лежали, главным образом, нижнее белье, туалетные принадлежности и еще памятный альбом, над которым она так долго трудилась. – Даже не верится, что я это делаю.

– Если не понравится, сразу звони мне. Я за тобой приеду.

– Думаю, все будет хорошо.

Они поднялись по ступенькам одного из белых зданий. Надпись, сделанная обычной краской над главным входом, гласила: ШТАБ-КВАРТИРА. Лори не пустили, они расстались на крыльце. Лори обняла подругу на прощание, проводила взглядом, когда женщина с бледным добрым лицом – может быть, та самая Кон-ни, бывший дерматолог – повела Розали в дом.

Прошел почти год, прежде чем Лори вернулась на улицу Гинкго. Это тоже был весенний день, только чуть более прохладный и не такой солнечный. На этот раз она сама была одета в белое и несла небольшой чемодан, не очень тяжелый. В нем лежали только нижнее белье, зубная щетка и альбом с тщательно отобранными фотографиями членов ее семьи – короткая визуальная история людей, которых она любила и покинула.

Погода в день парада выдалась прекрасная – солнечная, теплая не по сезону; небо – как рай на картинках из книг для чтения в воскресной школе. Не так давно многие сочли бы смешным нервно пошутить по этому поводу – А что, может, глобальное потепление – это не так уж и плохо! – но теперь мало кто вспоминал о дыре в озоновом слое или о белых медведях, без которых опустел бы белый свет. Оглядываясь назад, нельзя было без усмешки вспомнить, что когда-то все беспокоились о чем-то столь сомнительном и неопределенном – боялись экологической катастрофы, которая, может, произойдет, а, может, и нет, в далеком будущем, после того, как и вы сами, и ваши дети, и дети ваших детей проживете отведенный вам срок на земле и отбудете туда, куда там обычно отправляются в конце жизненного пути.

Несмотря на то, что все утро его терзала тревога, сейчас мэр Кевин Гарви к своему удивлению осознал, что им вдруг овладела ностальгия, пока он шел по Вашингтонскому бульвару к школьной парковке, месту сбора участников шествия. До начала парада оставалось полчаса. Колонны уже выстроились, готовые двинуться; оркестр разыгрывался, оглашая округу какофонией нестройных звуков – блеянием и гудением духовых инструментов, вялой барабанной дробью.

Кевин родился и вырос в Мейплтоне и сейчас, сам того не желая, вспоминал парады, проводившиеся Четвертого июля[7], в ту пору, когда в жизни все было еще относительно ясно и понятно. Полгорода выстраивалось вдоль Мейн-стрит, а вторая половина – члены Малой лиги[8], скауты обоих полов, калеки из общества «Ветеранов американских зарубежных войн» и члены женского подразделения этой организации – шествовали по дороге. Они приветственно махали зрителям, словно удивляясь их присутствию, будто те оказались на параде по какому-то странному стечению обстоятельств, а не по случаю национального праздника. В памяти Кевина, по крайней мере, эти парады остались как невероятно шумные, сумбурные и невинные празднества: пожарные машины, тубы, исполнители ирландских танцев, жонглеры в расшитых блестками костюмах, в один год даже были храмовники[9] в фесках, гонявшие на забавных микроавтомобилях. После – софтбол, пикники, череда веселых ритуалов, завершающаяся большим фейерверком над озером Филдинг: сотни восторженных лиц обращены к небу, все охают, ахают, ликуют, глядя на шутихи, с шипением взмывающие вверх, и медленно расцветающие звездные россыпи, озаряющие темноту. Это напоминало всем и каждому, кто они такие, гражданами какой страны являются и почему все это здорово.