– Каждый раз, когда я касаюсь тебя, – шепчет он, – я чувствую, что должен делать это с невероятной осторожностью.

– Почему? – спрашиваю тихо, немного ошарашенная.

Он делает еще один долгий вдох и обращает ко мне свой взгляд, медленно моргнув.

– Потому что боюсь, что ты исчезнешь.

Его признание выбивает весь воздух из груди:

– Я не исчезну.

– Ты можешь, – бормочет он. – Что мне тогда делать? – его глаза изучают мое лицо, и я шокирована от вида абсолютной серьезности, может даже тени страха.

Чувство вины говорит, что не должна, но я ничего не могу с собой поделать, молча радуясь такому вопросу. Он тоже падает, так же стремительно, как и я. Чувствую его неуверенность и крепко обнимаю, сцепляя руки вокруг его шеи, а ноги вокруг талии, как будто пытаюсь силой придать ему уверенность.

– Я уйду, только если ты меня прогонишь, – наверное, это то, что он имеет в виду. Я не смогла бы просто исчезнуть.

– Есть кое-что, чем я бы хотел с тобой поделиться.

– Что? – спрашиваю, оставаясь все в том же положении и пряча лицо в изгибе его шеи.

– Давай заканчивать с ванной, и я тебе покажу, – он тянется к затылку и убирает мои руки, заставляя меня покинуть свою зону комфорта. – Ты будешь первой.

– Первой?

– Первым человеком, кто увидит, – он разворачивает меня в своих руках с задумчивым выражением лица.

– Увидит?

Кладет подбородок мне на плечо:

– Обожаю твое любопытство.

– Это ты делаешь меня любопытной, – возражаю, прижимаясь щекой к его губам. – Что ты собираешься мне показать?

– Увидишь, – поддразнивает, отпуская меня.

Я поворачиваюсь и снова смотрю на него, соскальзывающего и опускающего голову в воду, втирающего в волосы шампунь, после чего он ополаскивает голову и наносит кондиционер.

Удобнее устраиваюсь на другой стороне ванной и наблюдаю за тем, как он втирает кондиционер в кудряшки.

– Ты пользуешься кондиционером?

Его руки замирают, и в течение нескольких секунд он внимательно изучает меня, прежде чем заговорить:

– У меня очень непослушные волосы.

– У меня тоже.

– Тогда ты должна понять мои мучения, – он соскальзывает вниз и ополаскивает волосы в то время, как я улыбаюсь как идиотка. Он смущен.

Когда он снова появляется, я все еще улыбаюсь, так что он закатывает глаза и поднимается, мой взгляд неотрывно следует за ним до тех пор, пока он не нависает надо мной, а я пялюсь на его мокрое обнаженное совершенство.

– Оставлю тебя мыть свою непослушную гриву, – он не улыбается, но абсолютно точно хочет.

– Благодарю, о милостивый сударь, – продолжаю восхищаться его мокрой наготой, пока он выходит из ванной, его ягодицы напрягаются и восхитительно покачиваются. – Миленькие булки, – тихо говорю себе под нос, глубже опускаясь в пену.

Он медленно разворачивается и склоняет голову на бок.

– Умоляю, не выражайся, как твоя бабуля.

Тут же вспыхиваю и, за неимением лучшего сокрытия своего смущения, исчезаю под водой.

Закончив обрабатывать кондиционером собственные дикие локоны, неохотно покидаю теплую безмятежность огромной ванной Миллера и вытираюсь. Убедившись, что спустила воду, избавилась от пенки и все за собой убрала, захожу в его спальню и вижу черные боксеры и серую футболку, аккуратно разложенные на постели. Одеваясь, сама себе улыбаюсь, его боксеры едва ли держатся на моей талии, в футболке вообще утопаю, но они пахнут Миллером, так что я мирюсь с раздражающей необходимостью поддерживать боксеры, когда иду на его поиски.

Нахожу его в кухне, вид, захватывающий дух: черные боксеры и футболка в тон той, что он дал мне. Видеть Миллера без идеального костюма, подчеркивающего идеальное тело – редкость, но привычная пропасть, к которой как обычно толкает его обыденный наряд, всегда приветствуется. Меня начинают злить его костюмы, для меня это маска, за которой он скрывается.

– Мы подходим друг другу, – говорю, подтягивая боксеры.

– Так и есть, – он приближается ко мне и пробегает пальцами по моим влажным кудряшкам, зарывается в них носом, глубоко вдыхая.

– Мне нужно позвонить бабуле, – говорю, закрывая глаза и впитывая его близость – его кожу, его тепло… его все. – Не хочу, чтобы она волновалась.

Он отпускает меня и приглаживает мои волосы, задумчиво рассматривая.

– Ты в порядке? – спрашиваю тихо.

– Да, прости, – он качает головой, прогоняя мысли. – Просто думал, как мило ты смотришься в моей одежде.

– Она большевата, – замечаю, глядя вниз на материал, в котором тону.

– Идеальна на тебе. Звони бабушке.

Как только заканчиваю с Нан, он едва уловимо касается моей шеи и ведет меня мимо полки, где лежит его айфон. Нажимает несколько кнопок, после чего уводит меня с кухни, не сказав ни слова. Композиция «Ангелы» группы The XX сопровождает нас, мягкая и гипнотизирующая где-то неподалеку, тихо раздаваясь из встроенного приемника. Мы проходим мимо спальни Миллера и поворачиваем налево, а потом он отпирает дверь и ласково подталкивает меня в просторную комнату.

– Вау! – выдыхаю, замерев на пороге. – Ох, вау!

– Заходи, – он проводит меня внутрь и нажимает выключатель, который освещает комнату мощным искусственным светом. Тру глаза, раздраженная тем, что ослепла на долю секунды, а мои глаза привыкают.

Перестав щуриться, опускаю одну руку, другой подтягивая боксеры, и осматриваюсь в полном восхищении. Я лечу. В небесах… я в шоке.

Поворачиваюсь к нему и одариваю непонимающим взглядом:

– Это все твое?

Он кажется почти смущенным, когда его плечи равнодушно вздрагивают:

– Это мой дом, так что полагаю, что да.

Я медленно поворачиваюсь к причине своего шока и принимаюсь изучать. Стены покрыты креплениями от самого пола и навесными фронтальными картинами. Их десятки, может сотни, и на всех них мой обожаемый Лондон, его архитектура и пейзажи.

– Ты рисуешь?

Он прижимается к моей спине и кладет руки мне на плечи:

– Как думаешь, смогла бы сказать что-то так, чтобы это не звучало как вопрос? – он слегка кусает мое ухо, отчего обычно у меня перехватывает дыхание, только я еще его не восстановила. Это не может быть правдой.

– Ты написал их все? – обвожу рукой всю студию, изучая все по второму кругу.

– Снова вопрос, – на этот раз Миллер кусает мою щеку. – Это было моей привычкой до того, как я нашел тебя.

– Это не привычка, это хобби, – снова смотрю на картины на стене, думая, что такое великолепие нельзя называть простым хобби. Их следует выставлять в галерее.

– Ну, теперь ты мое хобби.

На осознание уходит секунда, а потом меня вдруг передвигают и уводят из студии в зону отдыха, пока я не оказываюсь перед одним из масляных холстов, украшающих его стену. На нем Лондонский глаз¹⁸, затемненный, но ясный.

– Ты сделал это? – снова говорю с долбанной вопросительной интонацией. – Прости.

Он подходит ко мне слева и останавливается рядом, рассматривая собственное творение.

– Я.

– И эту? – по-прежнему поддерживая дурацкие боксеры, указываю на противоположную стену, на которой Лондонский мост привлек мое внимание.

– Да, – подтверждает он и ведет меня обратно в студию. На этот раз я прохожу дальше, окруженная картинами Миллера.

Здесь пять мольбертов, на всех белые холсты с еще незаконченными работами. На огромном, по всей длине боковой стены, столе из дерева стоят банки с кисточками, краски всевозможных цветов, и повсюду разбросаны фотографии, некоторые приколоты к пробковым плитам холстов. Старый, мягкий диванчик стоит перед окнами высотой от потолка до пола, лицом к стеклу так, что можно сидеть и восхищаться видом на город, что почти также восхитительно, как картины вокруг меня. Типичная художественная студия… и это абсолютно точно бросает вызов тому, как живет Миллер.

Экспрессивно, даже шокирующе, ужасный беспорядок. Такое чувство, как будто я под гипнозом, момент из Алисы в стране чудес, и я с по-настоящему наивным любопытством начинаю оценивать все более внимательно, пытаясь выяснить, есть ли какой-то особый способ того, как он здесь все расставил. Как будто нет; все выглядит очень произвольным и хаотичным, но чтобы убедиться, я подхожу к столу и беру банку с кисточками, небрежно поворачивая в руке, а потом ставлю ее бессмысленно, прежде чем повернуться и посмотреть на его реакцию.