Комфорт.

Убежище.

Любовь.

Я пропала. Этот мужчина дарит мне намного больше комфорта и предлагает намного больше защиты, чем мой привычный образ жизни когда-либо мог. Когда он не издевается надо мной и не напоминает о моих манерах, он переполняет меня обожанием, и даже раздражающие его черты до глупого уютные. Я влюблена в псевдо-джентльмена так же сильно, как во внимательного любовника. Я люблю его – люблю целиком.

Уголки его губ дергаются, но это нервное. Могу сказать это с уверенностью.

– Ненавижу саму мысль о тебе в таком положении. Ты никогда не должна была в нем оказаться.

– Я сама поставила себя в такое положение. Я напивалась, проходя через это, даже если это делало меня глупой. Уильям прогонял меня, когда узнал кто я, но я была полна решимости. Я была дурой.

Он не спеша моргает, пытаясь выдержать мою атакующую его реальность. Прошлое моей матери. И мое прошлое.

– Пожалуйста, вернись внутрь.

Я киваю едва заметно, и он облегченно выдыхает, кладя руки на мои плечи и притягивая к своей груди. В тишине мы не спеша возвращаемся в его квартиру.

Усадив меня на диван и поставив под столик мою сумку и туфли, он решительно направляется к шкафчику с алкоголем и наливает какую-то темную жидкость в стакан, быстро опрокидывает ее в себя и наполняет снова. Руки напряжены, голова опущена. Слишком тихо. Неуютно. Мне нужно знать, что крутится в его запутанных мыслях.

После долгой трудной тишины он берет свой стакан и подходит ко мне, съежившейся, садится на стеклянный столик и ставит стакан, чуть-чуть передвинув. Наконец выдыхает.

– Ливи, я изо всех сил стараюсь, чтобы это не выбило меня из колеи.

– Да, – соглашаюсь я.

– Ты так… ну, очаровательно чиста в самом хорошем смысле этого слова. Я люблю это.

Хмурюсь:

– Потому что ты можешь вытирать об меня ноги?

– Нет. Это просто…

– Что, Миллер? Это просто что?

– Ты другая. Твоя красота начинается здесь, – он наклоняется и проводит ладонью по моей щеке, гипнотизируя меня пристальным взглядом синих глаз. Потом проводит по моей шее и опускается к груди. – И идет прямо сюда. Глубоко сюда. Она сквозит в этих сапфировых глазах, Оливия Тейлор. Я увидел ее в ту же секунду, как взглянул на тебя, – меня душат эмоции, упоминание сапфировых глаз оживляет воспоминания о дедушке. – Я хочу полностью в тебе раствориться, Ливи. Хочу быть твоим. Ты мой идеал.

Я в шоке. Но не произношу этого вслух. Для Миллера сказать, что я его идеал, учитывая его безумно идеальный мир…просто сумасшествие.

Он берет мои руки и целует костяшки пальцев.

– Мне плевать, что происходило годы назад, – он хмурится и качает головой. – Нет, прости. Мне есть дело, я, нахрен, ненавижу, что ты это делала. Не понимаю, зачем.

– Я чувствовала себя потерянной, – шепчу я. – Дедушка не давал всему развалиться, когда мама исчезла. Он годами сражался с горем бабушки и прятал свое. А потом он умер. Он все это время прятал мамин дневник, – я перевожу дух и продолжаю, пока не потеряла ход своих мыслей или Миллер не потерял рассудок. С каждой секундой он выглядит все более и более шокированным. – Она писала обо всех тех мужчинах, что засыпали ее подарками и вниманием. Может, найди я его, нашла бы и ее.

– Твоя бабуля любила тебя.

– Нан была неспособна на что-либо после смерти дедушки. Она проводила каждую секунду каждого дня, плача и моля об ответах. Она не видела меня в своем горе.

Миллер крепко зажмуривает глаза, но я продолжаю, несмотря на его явную борьбу.

– Я ушла и нашла Уильяма. Он меня не принял, – теперь Миллер стиснул зубы. – У него не заняло много времени сложить два и два, и он отослал меня. Но я вернулась. Теперь я представляла, как это работает. Во мне стало еще больше решимости выяснить что-нибудь о своей маме, но я так никогда и не выяснила. Все, что я почувствовала – это стыд, когда позволила одному из них поиметь меня.

– Ливи, пожалуйста, – щеки Миллера раздуваются, и он медленно выдыхает, очевидная попытка успокоиться.

– Уильям отвез меня домой, и я нашла бабулю в еще более худшем состоянии, чем она была, когда я уходила. Ей было так плохо. Я почувствовала себя виноватой и поняла, что теперь моя работа – заботиться о ней. У нас были только мы. Я больше не возвращалась к Уильяму, и с тех пор больше ни с кем не была. Нан не узнает, где я была и чем занималась. Она не вынесет.

Затуманенным взором вижу распахнутые синие глаза и мужественное лицо. Теперь ничего нет. И оно не вернется.

Он, кажется, встряхнулся, возвращаясь к жизни, и крепко сжал мои руки.

– Обещай мне, что больше никогда так не унизишься. Я умоляю.

Я не колеблюсь:

– Обещаю, – это самое простое обещание, которое я когда-либо давала. Это все, что он хочет сказать? В его взгляде нет ни презрения, ни отвращения. – Я обещаю, – подтверждаю я. – Я обещаю, обещаю, обе… – мне не позволяют продолжить. Одним стремительным движением он укладывает меня на спину и захватывает вниманием своего рта, целуя до тех пор, пока я, буквально, не вижу звезды. Он стонет мне в шею, прокладывая дорожку поцелуев вдоль моей щеки, врываясь языком в мой рот. Он повсюду. – Я обещаю, – слышится мой стон. – Обещаю.

Он борется с рубашкой на мне, расстегивая ее и открывая себе доступ к моему телу.

– Тебе же лучше, – предостерегает он серьезно, спускаясь губами по моей шее к груди. Его рот обхватывает мой затвердевший сосок и всасывает его жестко, я выгибаюсь, руки движутся сами собой. Они останавливаются на его сильных плечах, ногти врезаются в его кожу, а потом я чувствую его пальцы между бедер, он раздвигает мои ноги, и его голова начинает спускаться. Он безумно, уверенно и жарко лижет мое лоно, после чего поднимается, снова накрывая собой мое тело и обрушиваясь на мой рот. – Так готова, – шепчет он.

– Внутри. Хочу тебя внутри, – я требую, отчаянно желая, чтобы он стер последний час отравляющих признаний и осуждений. – Пожалуйста.

Он рычит, углубляя свой поцелуй. – Презерватив.

– Возьми его.

– Черт! – рычит он, вскакивая и поднимая меня на ноги. Тянется и закидывает меня на плечо, стремительно врываясь в спальню и бросая меня на постель, поспешно стягивает свои боксеры, достает презерватив и быстро его раскатывает.

В нетерпении смотрю на него, желая, чтобы он поспешил, пока я не потеряла чертов рассудок.

– Миллер, – зову, тянусь наверх и провожу рукой по центру его живота.

Он толкает меня на спину и опускается на кулаки, поставив их по обе стороны от моей головы. Он не дышит, волосы спадают на лоб, в глазах голод.

– Вот о чем все это, – двигает бедрами и погружается в меня со сдерживаемым вдохом, оставаясь глубоко внутри и пытаясь стабилизировать неровное дыхание. Я вскрикиваю. – Это наслаждение, – он отстраняется и толкается с новым потоком воздуха, выбивая из меня еще один вскрик удовольствия. – Это чувство, – почти выходит и снова погружается. – Именно так это будет всегда, – его движения неукоснительны, точны и идеально рассчитаны. – Это мы.

– Я хочу, чтобы так было, – выдыхаю, встречая каждое его движение постоянным подмахиванием своих бедер. Его глаза улыбаются, а потом, подобно солнечному свету, пробивающемуся сквозь серые тучи, туманный день Лондона, его губы улыбаются тоже – идеально ровные белые зубы во всей красе, неистовый блеск в его глазах. Он принимает меня. Все во мне.

– Я рад, что мы это выяснили, только не то чтобы у тебя был выбор.

– Я и не хочу выбирать.

– Знаешь, от этого появляется идеальное чувство, – он опускается на руках, и мы оказываемся нос к носу, снова и снова обмениваясь потрясающими, глубокими движениями. Руки беспорядочно блуждают по его спине, ноги согнуты в коленях и широко разведены, а его рубашка – смятое месиво, прилипшее к моему телу. – У меня очаровательная привычка, – говорит он, изучая мое лицо.

– У меня тоже.

– Она самое прекрасное создание.

– Моя привычка интригует, – стону я и поднимаю лицо, ловя его губы. – Он замаскирован.