— Так хорошо. — Помьяе натянул камлейку. Коричневый, черноволосый, он застенчиво подошел к Сашке, который сидел на оленьей шкуре.

— Возьми пожевать, — посоветовал Сашка. — И не спеши. У меня ничего не болит.

Помьяе поднял свою неизменную палку и вышел. В белой камлейке легко, точно в полете, он плыл над тундрой. Руки, закинутые на палку, белели, как чаячьи крылья.

А Сашка Ивакин сидел, прислонившись к стенке яранги. Он был в расстегнутой на груди ковбойке, загорелый и подсохший от подвижной оленеводческой жизни. На коричневом лице странно выделялись, светлели глаза, и неожиданно стали видны тонкие складки в углах рта и морщины вокруг глаз.

В ярангу вошел Сапсегай.

— Убежал Помьяе. Хорошо убежал. Как олень.

— Вот и все, Сапсегай, — сказал Сашка. — Вот и конец маршрута.

— Нет, — не согласился Сапсегай, — начало.

— Какое, к чертям, начало?

— Следующий переход начинается там, где кончился первый. Разве не так?

Сашка ничего не ответил.

Сапсегай с кряхтением опустился на землю.

— Уставать стал. Раньше совсем не уставал. Все бегал и бегал. Как Помьяе, я бегал… Немножко лучше, — подумав, добавил он.

— Ты, наверное, лучше бегал.

— А сейчас устал. Налей чаю.

— Согреть? Или просто налить? — напряженно спросил Сашка.

— Свежего заварим. Ты больной, я старик. Будем пить свежий хороший чай.

Сашка встал. Потрогал стенку яранги. Потрогал другую. И неуверенно направился к чайнику.

Зажав в кулаке трубку, Сапсегай наблюдал за ним.

— Ты не слепой, — сказал Сапсегай. — Это глупость, что ты слепой.

Сашка ничего не ответил. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе, он строгал «петушка» — ершик из стружек, которым так удобно разводить костер.

— Анютку отправлю с тобой. Ей в школу. Пусть привыкает к домам и людям.

— Это ты хорошо придумал, — отозвался Сашка и чиркнул спичкой. Неожиданно он засмеялся. — Говорят, что немцы самый педантичный народ. Интересно им будет узнать, что гораздо педантичнее их — кочевники. Каждая вещь веками кладется на свое место. Я это давно заметил. Придется мне как кочевнику жить. Поставлю ярангу и…

Он не договорил. Огонь разгорелся, Сашка подкладывал прутики, сидя на корточках. В полумраке яранги он чем-то напоминал того бронзоволицего бога земли, что сидел на завалинке аэропорта в бухте Тикси.

В маленькой поселковой больнице была тишина, белые стены и пустота.

Сашка лежал с забинтованными глазами. Вошла молоденькая медсестра, сунула Сашке градусник.

— Хорошо, что вас положили, — сказала она. — А то пусто так.

Сашка молчал.

— Запрос отправили за вашей карточкой. Наверное, в Ленинград повезут. С сопровождающим. Вот счастливый человек! В Ленинград!

— Я счастливый? — спросил Сашка.

— Нет, сопровождающий. Вы несчастный. Врач говорит…

— Шли бы вы к чертям, — перебил Сашка.

— Нервный какой…

— Ко мне должна прийти девочка, — сказал Сашка. — Пустите ее сразу. В любое время.

— А она в коридоре с утра. Сидит и молчит.

…Анютка сидела у Сашкиной койки. Сидела, благонравно сложив руки на коленях.

— Как живешь? — спросил Сашка.

— Хорошо живу. У тети, — тихо сказала Анютка.

— Надо нам, Анютка, выбираться отсюда.

— Надо, — подтвердила Анютка.

— Поэтому сделай вот что, Сходи в аэропорт и найди Витю Ципера. Механика Витю.

— Я его знаю, — сказала Анютка, — Кто на вертолете, я всех знаю.

— Умница! Скажи, чтоб пришел сюда.

— Сейчас?

Лучше сейчас.

Анютка встала, оглянулась в дверях на Сашку, Каблуки застучали по коридору.

Сашка размотал бинт с лица. Вынул из-под подушки очки. В зыбком тумане плавали белые стены. Даже в очках теперь он почти ничего не видел. Сашка сгреб с тумбочки лекарства. Подумал и поставил их на место. Сел на койку и стал ждать.

Анютка бежала по поселку мимо деревянных домов, спящих на тротуарах собак. Из-за дальних домов со взлета пошел вверх оранжевый самолет. Она остановилась, посмотрела на него и побежала дальше.

Витя Ципер в кожаной куртке с неизменной своей улыбкой появился в палате.

— Такие дела, — сказал Сашка. — Выручай.

— Все, что можно.

— Раздобудь мне одежду. Возьми у кого-нибудь из ребят. Будем сбегать из больницы.

— А цель? — спросил Витя Ципер.

— Бога нет? Как считаешь?

— Вроде бы нет. А что?

— А райисполком есть. Понял? И отдел народного образования тоже, — тихо ответил Сашка.

— Полежать бы тебе, — осторожно сказал Витя Ципер.

— Я полежу. Сколько надо, столько и полежу. Но надо все обусловить. У тебя деньги есть?

— Есть. Сколько тебе?

— Полтинник. Буханку черного хлеба купить. Представь себе, что в тундре я его во сне видел. Черняшку. Черняшку и липы. А больше ничего не видел.

Было еще темно. На востоке небо уже окрасилось в светло-лимонный цвет, но в поселке, между домами, еще держалась темнота. Сашка вышел на крыльцо. Было тихо. Сашка сошел с крыльца и подошел к умывальнику во дворике. Рядом стояло ведро. Сашка пощупал корочку льда на ведре, пробил ее кулаком и налил воды в умывальник. Стянул с себя рубашку. Он долго плескался, потом тер себя полотенцем.

Взбалмошная гусиная стая подлетела к поселку, в тревожных трубных звуках разбился строй, потом гуси взмыли вверх, выстроились и пошли дальше, тяжелые и уверенные птицы. Сашка стоял с полотенцем через плечо, пока не затих последний гусиный крик.

…По поселку он шел, держа в руке короткий прутик и похлопывая им бездельно по тротуару. Трудно было угадать в нем слепого человека. Разве что по неестественно прямой фигуре и излишне четкому шагу.

Был класс. Ребячьи глаза осмотрели Сашку. На доске висела карта полушарий. Как бы поправляя карту, Сашка ощупью нашел один край карты, другой. Повернулся к классу.

— Прежде чем мы будем изучать, что такое горизонт, как велика Земля и сколько материков, я хочу сказать вам о географии. Это лучшая из наук, потому что эта наука о чудесах.

— Как фокусы? — спросил белобрысый мальчишка.

Конопатый отчаюга с выбитым зубом, не отрывая от Сашки обожающих глаз, влепил белобрысому локтем в бок.

— Мы узнаем с вами о людях, которые ходят босиком по раскаленным углям, о реке Амазонке, где живут интересные рыбы пираньи, о летучих мышах величиною с собаку, о водопадах, горах, пустынях и льдах.

Для вас вся карта мира состоит из «белых пятен», загадок и тайн. Таким образом, мы с вами отправимся в великие и опасные путешествия по земле, и в этом есть смысл географии…

Прошло время, и наступил день, когда весь Ленинград встречал дизель-электроход, доставивший домой очередную антарктическую экспедицию.

Была толпа на причале, вечно волнующий миг швартовки, были объятия, шампанское, слезы, и поцелуи, и смех.

Встреча развеяла на какое-то время продутую антарктическими ветрами дружбу, и Васька Прозрачный спускался по трапу один, ибо никто его не встречал и не мог встречать.

Полтора года полярной жизни сделали жестче его лицо, исчезла деревенская его припухлость, и тем более выделялись глаза его, наполненные изумлением перед миром.

Зимовка и антарктическая работа убрали лишнее и оставили основное.

Он успел загореть во время перехода через тропики, успел «прибарахлиться» во время захода в Танжер и Касабланку, и теперь это был загорелый крепыш Васька Прозрачный в сногсшибательном костюме, плащ через руку, в другой чемоданчик, — всегда он был легким, не отягощенным собственностью человеком.

Он растерянно покрутился среди обнимающихся, целующихся, тараторящих людей и пошел к выходу.

— Вась, Василий! — крикнул ему вслед бородач, обнимающий за плечи старушку маму. Но Прозрачный сделал вид, что не слышит.

Он остановил такси. Сел на переднее сиденье рядом с водителем.

— Поедем в аэропорт.

Пожилой таксист окинул его привычным взглядом, тронул машину с места.