Мысли его тщетно пытались восстановить последовательность всего происшедшего, но обломки их, словно плитки разбитой мозаики, никак не собирались в последовательную картину. И вдруг… даже в сердце кольнуло!.. «Постой! А как же Вера?!» Но логическая догадка, что он не мог выпрыгнуть раньше неё, несколько успокоила. «Да, да… кажется, я на неё даже ругался… Ну, конечно же!.. Она выпрыгнула первой, и я стал вылезать… Господи, боже мой!..» — Он почувствовал стук в висках и испарину на лбу.
— Вы опять бредите… Вам плохо?.. — спросила сестра.
— Нет, нет… Это не бред… Я так…
— Ну раз вы проснулись, давайте сделаем все наши дела: утку, температуру, укольчик…
* * *
При первой процедуре он опять едва не потерял сознания от страшной боли в спине, но у сестры был наготове шприц, и она притупила боль. Из головы все испарилось; как-то мягко стало вокруг, облачно, зыбко, и он будто уже видел себя со стороны, не чувствуя ни к себе, ни к миру ни малейшего сострадания.
Сколько-то длилось забытьё, и, быть может, он даже поспал, но когда все яснее стала проявляться тупая боль, тут и вернулась к нему ясность мысли.
Представилось, что он калека и сможет передвигаться только на кресле… (Вспомнилась даже фотография президента Франклина Делано Рузвельта.) Бросило сперва в жар, потом в холодный пот… «Тогда прощайте, мечты о полётах на птичьих крыльях!.. И кому я такой буду нужен?!.. Да и нет у меня никого близких… А Надя?! О, господи!.. Зачем же губить её, юную, такую прекрасную!.. Нет, если так — к чёрту!.. Все к чёрту!.. Не хочу быть никому обузой!..»
Жалел ли он себя? Он задумался и об этом. Нет, не жалел. Жалел ли Надю?.. Нет. Она молода, и время, в конце концов, лечит. Ему нестерпимо было жаль их обоих вместе, даже, вернее, их такое удивительное понимание, которое становилось таинством.
«Что за нелепость? — сетовал он на судьбу. — Люди ищут друг друга, кажется, что находят, через какое-то время убеждаются, что они антиподы, что их совместная жизнь далее немыслима… И что же?.. Разбегаются?.. Ничуть! Казнят друг друга за то, что оба так жестоко ошиблись… Да ещё и следят, чтобы не дай бог ни одна из сторон не прозрела, не выскочила за пределы стеклянной банки… Потом, попривыкнув и ещё более отупев, начинают расточать свою злобность на все живое, счастливое, весёлое, что ненароком попадается им на глаза. Теперь уж они ненавидят и друг друга, и свою банку, в которой сидят, будто фаланга и скорпион, и весь мир с солнечным светом, с дождиком, снегом, морозом и ветром… „Проклятущее солнце“ растопляет… „Проклятущий дождь“ напоминает о радикулите… „Проклятущий мороз“ ещё более леденит им душу… „Проклятущий ветер“ вовсе валит с ног!
Словно злой рок оберегает их совместную жизнь, чтобы они всё и вся вокруг проклинали и грызли бы друг друга!.. Но стоит Природе по прихоти своей пересечь пути двух людей так, чтобы вспыхнули их сердца пламенем настоящего великого счастья, — и дьявол Уже тут как тут!..
Вспомнилось совсем недавно прочитанное у Куприна:
«…Человек рождается на свет и живёт вследствии одних случайностей, но только умирает по неизбежному закону».
— И «умирает по неизбежному закону !» — повторил он с усмешкой. — Не-ет, милейший Александр Иванович, здесь что-то не так… Было б по закону , если бы каждому предназначался один и тот же срок… Прожил, скажем, семьдесят, и уж тут не взыщи. Делай «переворот через крыло» и исчезай безропотно…
Ан нет!.. И здесь опять же все во власти его величества случая!.. Одни умирают в младенчестве — кто от кори, кто, выпав из коляски… Другие, какие-нибудь Гобсеки, им и за восемьдесят, а они и в ус не дуют. Это Ремарк о них сказал: «Они живут так, словно смерти не существует».
Через несколько дней состоялся консилиум медицинских светил. Главный врач присел возле его койки:
— Вы сегодня молодцом…
Жос напряжённо заглянул ему в глаза:
— Профессор… У меня нет ни матери, ни отца… Вообще нет близких родственников… Скажите мне то, что должны были бы им сказать…
— Вот те раз!.. Все эти дни к вам настоящее паломничество!.. Хоть костылём отбивайся… И все кричат, что они самые ваши близкие!
Жос просиял:
— Наверно, друзья с работы… Может быть, мои студенты… Доктор, если б вы знали…
— Знаю! — перебил врач. — И ещё эта девочка… Как её бишь… кажется, Надя… А назвалась вашей сестрой!.. Все просит, чтоб разрешил ей дежурить у вашей койки, помогать сёстрам, предлагает свою кровь.
— Милая, милая Надя… Профессор, ну пожалуйста!.. Ну разрешите ей приходить, когда сможет: это самый родной мне человечек!
— Надо подумать; я не забыл: при первом её появлении вы потеряли сознание…
Жос взмолился:
— Профессор, дорогой… Это случайно… Двинулся неловко и от боли…
— Ладно, ладно, посмотрим, как вы себя поведёте, когда…
— Она придёт?!
— Да уж непременно! Я же сказал: от ваших «родственников» отбоя нет.
Главный врач встал. Стерильно-крахмальный, с морщинками у глаз и желтоватым цветом лица, с табачным налётом в седеющих усах. Жос задержал его:
— Но вы не ответили мне, профессор…
— Гм… могу сказать пока одно: радуйтесь вместе с нами!
К четырём часам солнце, будто специально подгадав, кинуло косые лучи из-под туч в окно палаты, золотисто осветив белую дверь. Жос задумал, что Надя появится вскоре после четырех, и все смотрел на дверь, а когда обе её половинки озарились солнцем, его даже в жар бросило от сладкого предчувствия, что Надя вот уже здесь где-то, совсем близко. Ему представилось, как Надя входит в вестибюль… Подходит к гардеробщице, называет себя, женщина ей выдаёт белый халат… Завязывая поясок на ходу, Надя поднимается торопливо по ступеням лестницы… Идёт по коридору… Подходит… Открывает дверь… И тут он чуть не закричал: дверь открылась, и появилась Надя!.. Озарённая солнцем, с букетиком роз…
Как ни ждал он, такое сказочное появление буквально ошеломило его. Он захлопал глазами, в висках застучали молоточки. Сестра, увидев, как изменился он в лице, потянулась к его руке. Жос прошептал умоляюще:
— Только не надо колоть! Я сейчас, я сейчас справлюсь… Сейчас, сейчас…
