— Не знаю… — растерянно проговорила Меланья. — А что с ней дальше было?

— Все родители в поселке заботились о Мухе. Понимали, что для их детенышей-северенышей она лучше любой игрушки, лучше сказки любой. Один кочегар при котельной ей закуток отвел. Там она в пургу согревалась. Из столовой ведрами отходы ей носили. А она и зимой на работу ходила. Станет возле горки, возле сугроба и ждет ребятишек.

— А потом?

— А потом новый начальник заставы приехал. Молодой лейтенант, татарин. Оденется в гражданское — и к Мухе. Полные карманы сахару да моркови ей таскал. Гладит ее по шее и говорит, говорит что-то по-своему. Извинялся, наверное. Но на заставу она так и не вернулась. Люди заметили, что часто лейтенант к Мухе ходит. Так кочегар прямо ему и сказал, не мешай, мол, не смущай, прошлого не вернешь, поломанного не починишь. Так и жила она у кочегара, как собака ручная была. Лед помогала ему возить, воду, уголь. А потом… потом не знаю, что с ней стало. Нашу партию на север перевели.

— Она, наверное, старая была, — сказал Николай.

— Конечно…

— Чайка молодая. К нам она сразу привыкнет. Вот увидишь.

— Хорошо бы.

Все сидели притихшие. Магда совсем опьянела, прослезилась. Слышно было, как за окном шумит ливень.

Меланья тихо перебирала струны гитары.

Проснулся дед. Смотрел ясными веселыми глазами.

— Магда! — шептал он ей на ухо. — Поставь-ка чай. В такую погоду чай с коньяком — первое дело! Веселей гляди, Меланья! Сыграй для души! Отдыхаем завтра! Воскресенье! Как, начальник?

— Отдыхаем. Теперь торопиться бесполезно.

— Во! Хорош у меня начальник, а? — И обращаясь к Николаю: — И то, чего торопиться? Никто нас не ждет. Никто! Кроме начальства. Так я говорю?

Аникей кивнул.

— Совсем никого у вас в Анадыре нет? — удивленно спросила Меланья.

— У нас с дедом никого, — улыбнулся Аникей. — Сироты мы.

— Потому давай плясать! — закричал дед. — «Цыганочку» давай, Мила! «Цыганочку»!

Меланья «ударила» «Цыганочку». Смотрел на нее Аникей, удивлялся, как вдохновенно она играла.

Афанасьич вылез из-за стола, вышел на середину комнаты, топнул ногой:

— И-эх! Давай, кудрявая, давай, черноглазая! Веселей, чавелла!

Он пошел по кругу. Ухал, притопывал ногой, половицы скрипели, громадные начищенные сапоги (он сменил резиновые на выходные, кирзовые) матово поблескивали в темноте.

— Эх, раз! Еще раз! Знамо, лучше сорок раз!

Плясал дед самозабвенно, старался — дом качался. На его ватных брюках беспомощно болтались пустые самодельные ножны. Ножны вздрагивали от его прыжков, от топота, от коленец. Обрубки пальцев Афанасьича ходили над головой, наверное, если б пальцы были целы, слышалось бы прищелкивание.

— И-ех! Давай, кудрявая! Та-та-та-и-та-тта!

— Намучились вы, наверное, там, в поле-то? — спросила Магда у Аникея и кивнула в сторону пляшущего деда.

— Бывало…

— А то… переходите ко мне. Хоть оба… хоть кто один. Чего здесь, не устроено, а у меня хорошо… — шептала Магда Аникею.

— Спасибо, — так же шепотом ответил Аникей. — С нами хлопот не оберетесь. Мы к приличным домам непривычные.

Магда засмеялась:

— Сами одинокие, а одинокую женщину не понимаете. — И притворно надула губы.

«Вот так все и начинается», — подумал Аникей.

Расходились под утро. Аникей провожал Меланью, Афанасьич — Магду. Оба вскоре вернулись и, сбросив на пол мокрые плащи, ни слова не говоря друг другу, не раздеваясь, повалились поверх спальных мешков.

Спать!

Глава седьмая

Маркову снились кошмары, и он проснулся первым. Был уже день. За окном по-прежнему шумел дождь. Он разделся и залез в спальный мешок. Голова побаливала.

— О-ой! — вздохнул он.

— Чайку бы, — отозвался дед.

Обоим после стольких дней поля, стольких дней воздержания было тяжело.

— А Меланья хороша, — печально сказал Марков. — Ой!

— Чего «ой»? Чего «ой»? — повысил голос Афанасьич. — Надо было у нее оставаться! А еще начальник! Она совсем была не против, а ты кашу размазывал…

— Да хватит тебе, — отмахнулся Аникей. — Тоже хорош гусь. Магда ему и так и эдак, а он…

— Обидно… — тихо сказал дед.

Раздался топот ног в коридоре, и в комнату постучали.

— Га-а… — что-то нечленораздельное промычал Афанасьич.

Вошла Меланья.

— Здравствуй, — сказала она.

— Здравствуй, голуба душа, — вздохнул дед.

— Болеете? — улыбнулась Меланья.

— И не говори…

— Давайте я вам сначала чайку приготовлю. Чаем отпиваться хорошо. Помогает…

Она открыла печь, вытащила совком золу, ссыпала ее в таз, вынесла на улицу, принесла дров, разожгла огонь, поставила чайник. Все это у нее шло быстро и без суеты, без разговоров.

Чайник загудел. Она вышла в коридор и вернулась с бутылкой, уже початой, было там больше половины.

— Сначала полечитесь. Дома нашла, давно стояла, не помню уж, когда и открывали. Попробуйте.

Она разлила мужчинам по кружкам, поднесла каждому, сама не стала.

— Хор-рр-рош! — рявкнул дед.

— Вот, а теперь чай — и спите. Сон — он от всего…

Она присела на койку рядом с Аникеем, взлохматила его волосы.

— И не забудьте, обед сегодня у Магды Германовны. Она приглашает. Персонально. Так что спите, ни о чем не беспокойтесь.

— Сегодня ни-ни, ни грамма. Побаловались, хватит… — проворчал Марков. — Завтра идти… а куда мы в таком разобранном виде?

— Правильно, — поддержала его Меланья.

— Чуть-чуть — и все, — внес поправку Афанасьич.

— Ну как с таким работать? — кивнул на деда Аникей.

— Трудно, — засмеялась Меланья. Она вдруг погладила его по щеке и выскочила на улицу.

— Хорошая девушка, — сказал дед. — Пожалела. Похмелиться принесла.

Аникей полулежал, задумавшись. Потом тихо, медленно проговорил:

— А что, если нам сегодня допустить отклонения от норм поведения… принятых в добропорядочном обществе?

— Чего, чего? — приподнялся дед.

— Это я так. Дождь, говорю, стихает.

На улице действительно не было слышно дождя.

…Она выскользнула из-под одеяла, накинула халатик и прошла на кухню.

— Не уходи, — сказал он.

— Я сейчас, только поставлю чай, — ответила она, включила плитку и вернулась.

«Дали свет… уже утро», — подумал он.

Она раздвинула шторы. Сквозь хмурый рассвет видны были мокрые деревья. Рядом на столе холодно поблескивали тумблеры радиостанции.

«Понедельник», — подумал он.

Она угадала его мысль.

— Сеанс у меня через полтора часа, — сказала она, сбросила халат и нырнула к нему под одеяло, дрожа от холода.

— Зима скоро, — сказал он. — Конец сентября… Ой, какие у тебя ноги ледяные! Ты чего босиком бегаешь?

— Ничего, — засмеялась она и прижалась к нему.

Вчера ночью, когда она уже заснула, Аникей никак не мог прийти в себя, волновался и думал: за что? За что такой подарок? Такая награда? За что это неожиданное счастье? Что он сделал такого, что его судьба благодарит? Может быть, воздается за поход, за погибших лошадей, за нервы, тоску, боль последних дней? Но ведь работа не кончена. И что ждет их там, впереди? Этого никто не знает. «А хотел бы знать? — вдруг спросил он себя. И тут же ответил: — Нет. Не надо. Пусть как будет».

…Зазвенел в другой комнате будильник.

— Подожди, не уходи…

— Чудак, — она поцеловала его. — У нас же с тобой целый день впереди… И ночь…

— Мне сегодня… — начал он.

— Тебе ответ только днем придет, если придет… Не пойдешь же ты вечером, на ночь глядя?

— Конечно.

Она встала с постели, накинула халат, надела на ноги чижи — они у нее были вместо тапочек — и села у рации. Бумага и карандаш, как всегда, были приготовлены с вечера.

Он одевался. Вспомнив, бросился на кухню: чай давно выкипел.

На плитке стоял пустой раскаленный чайник. Аникей с помощью полотенца снял его, нашел кастрюлю и, наполнив ее водой, поставил на плитку.