— Но, в конце концов, — запротестовал Пивень, — ваш сельсовет может связаться с раймилицией, выдать мне справку…

— Справку? Гм… — Ш.Ш. укоризненно покачал головой. — Такой большой и не понимаешь! Я не могу верить справке без печати! Понимаешь?!

— Ах да… — вспомнил судьбу злополучной печати Пивень, — что же делать?

— Нарушитель, сдайте ваше оружие! — приказал Ш.Ш.

— Какое оружие?

— Не притворяйтесь! В портфеле!

Пивень протянул нож.

— Сидоров!

— Я здесь! — вытянулся Сидоров.

— Отведите задержанного в гостиницу.

— Слушаюсь!

— Под домашний арест. По селу нэ ходить, в кино нэ ходить, на почту нэ ходить. Можно один раз в магазин ходить за продуктами, — напутствовал Ш.Ш. — С районом мы свяжемся сами.

— Но позвольте…

— Нэ позволю!

…Понурив голову, держа портфель под мышкой, по селу медленно шел Пивень. За ним Сидоров с Чарли на поводке.

— Твой?

Кащеев взял нож, спрятал его в карман:

— Конечно, я его сразу узнал.

— Больше нэ теряй!

— Хочешь, тебе сделаю?

— Хороший нож! — ответил Ш.Ш.

— Бери! — Кащеев вытащил находку из кармана.

— Ай спасибо! Будем шашлык делать!

В течение всего этого времени Джексон безучастно стоял рядом и смотрел в море. Он медленно переживал свою личную трагедию.

12

Четвертые сутки гудела пурга. Она, как и все весенние пурги, обещала быть недолгой, но на четвертый день люди поняли — дело зимнее, затяжное.

— Зима последние мешки вытряхивает, — вздыхал дед Пакин.

Ему недужилось. Он лежал накрытый двумя одеялами.

Таблетки не помогали. Вахты на маяке несли вдвоем — Иванов и Слава Чиж. Анастасия стала сиделкой при деде. Всем давно было ясно — деда надо отправлять в райцентр, в больницу, вот только не на чем, непогода. Вертолет не вызовешь, а морем — шторм.

«Гордый» ушел на промысел перед самой пургой, и, когда Мальчиков оценил в море обстановку, он понял, не до жиру — быть бы живу, сменил курс в направлении полярки: там уютная тихая бухта, можно отстояться.

Все эти дни радиограмм от Мельникова Кащеев не имел, соседние колхозы ничего определенного о катере тоже не могли сообщить, и одолеваемый односельчанами Кащеев оправдывался отсутствием связи.

А Мальчиков сидел с Ивановым в радиорубке, безуспешно вызывал райцентр, чтобы оттуда смогли передать в поселок Кащееву данные о «Гордом» и ближайшие его, Мельникова, планы относительно охоты.

На всякий случай связались с соседней полярной станцией. Им до колхоза ближе, полярники при случае обещали доставить радиограмму. «При случае» — это если каюр из колхоза завернет на станцию, но в такую погоду такая оказия практически исключалась.

«Дело темное — ложись в дрейф», — пробормотал Мальчиков и пошел на судно.

Иванов еще долго сидел в радиорубке, до смены вахты было много времени, и Слава Чиж, пользуясь свободным личным временем, в который раз решил его посвятить ревизии собственного гардероба. Дело в том, что накануне он получил очередную небольшую посылку с материка, ее, как мы помним, вместе с остальной почтой доставил Иванов из Полуострова, и в посылке был дакроновый костюм, неизвестно для чего нужный тут, на краю света, в пургу, при северо-восточном ветре в десять баллов, температуре воздуха минус семнадцать (влажность нормальная).

Это была его страсть. О ней говорил еще Алекс на «полярной пятиминутке». Страсть к гардеробу Алекс считал отрицательной, Слава с этим был в корне не согласен, а Иванову было все равно — лишь бы работа шла нормально.

И еще у Чижа был галстук из нерпичьей кожи производства Провиденского промкомбината (Магаданместпром). Изобрел галстук приехавший по договору хозяйственник, увидавший однажды, сколько обрезков шкурья выбрасывается в отходы. И какого шкурья — вожделенной нерпы!

Естественно, никто из северян такой галстук не носил. Он как бы специально был изготовлен для приезжих или на экспорт — для материка. Все командированные надевали галстук как свидетельство своего пребывания на севере, как орден за полярные заслуги. И пижонов было видно издалека.

Слава ничего этого не знал. Он вертелся перед зеркалом. И если какое-то представление о гармонии можно получить из русской поговорки о корове и седле, то в данной ситуации поговорка была бы как нельзя кстати. Галстук не шел к костюму, а Слава и к костюму, и к галстуку.

— Иди-ка ты… ужинать, кокетка! — посоветовала Анастасия. Она направлялась на кухню.

— А к ужину? — Слава заметил в ее руках бутылку спирта.

— Ишь, чего захотел! Забудь.

Днем эту бутылку принес капитан Мальчиков, последнюю из своих запасов.

— Вот, — протянул он ее Анастасии, — это… как его… от всего помогает… деду, значит.

Анастасия пошла приготовлять микстуру. По неизвестно кем заведенной веселой полярной традиции спирт надо разбавлять так, чтобы количество градусов соответствовало градусам широты, на которой находится полярная станция. И вот теперь вся сложность приготовления «коктейля» заключалась в том, чтобы он был слабее семидесяти градусов, но крепче шестидесяти пяти. И добавить чеснока с перцем по совету Иванова — вот тогда хворь навсегда покинет занемогшее тело Пакина.

Чиж наконец-то оставил в покое большое коридорное зеркало и пошел в свою комнату переодеваться. Одна из стен комнаты была оклеена вырезками из журналов мод, портретами кинодив, фотографиями красоток со всего земного шара. Всех девиц тащил на эту стену Слава Чиж, демонстрируя свое эстетическое кредо. Вот почему, когда приезжало начальство или гости с базы — гидрографические суда, в эту комнату никого не пускали, стеснялся Иванов такого разнузданного поведения своего подчиненного, Ночевать гостей при случае оставляли в кают-компании или в комнате Алекса — аскета и чистюли.

Но особое место в этом вернисаже занимала тумбочка. Цветные и черно-белые открытки в большом количестве веером обрамляли обложку журнала «Экран». И на обложке, и на различных открытках было одно и то же лицо — портрет молодой известной киноактрисы Натальи Ивановны (так из уважения ее величали на полярке, дабы не называть всуе ее фамилию и в то же время дать почувствовать посторонним, которые фамилию ее знали, что помимо общения с ней посредством просмотра кино коллектив полярки имеет к ней и свое, более близкое отношение, чем другие рядовые кинозрители. И это не было преувеличением. Коллектив, а особенно Слава Чиж, имел на это полное право).

Началось все в позапрошлую зимовку. Привезли на полярку новые фильмы, несколько банок с лентами. Среди них один цветной на обидную для полярников тему — знойный юг, Черное море, пальмы и загорелые молодые женщины рядом с загорелыми юношами.

Комедия оказалась весьма посредственной, но главная героиня запала в душу и растревожила сердце. Что и говорить, она была неотразима. Возможно, здесь сыграло свою роль то обстоятельство, что режиссер очень выгодно демонстрировал ее постоянно в пляжном костюме, который ей очень шел.

Чего греха таить, в большом количестве обнаженная натура действует на тебя совсем иначе, если сам ты ходишь в меховой одежде и видишь все время раздетыми только нос и глаза своих друзей-тундровиков (да и то глаза в противопурговых очках), а женщин вообще не видишь месяцами, даже одетых.

— А что, если завязать с ней переписку? — предложил Чиж.

— Не ответит, — сказал Алекс.

— Ни к чему, баловство это, — пробурчал дед Пакин.

— Еще чего! Нужны вы ей! — активно возразила Анастасия и подозрительно посмотрела на Иванова. Анастасии не хотелось, чтобы другая женщина вторгалась в ее полярные владения.

— Ну почему же? — пожал плечами Иванов. — Это смотря как написать.

— Играем же мы по радио в шахматы с Большим театром, — сказал Чиж, — а почему с ней нельзя?

— В шахматы она не умеет, — засмеялся Алекс.

— Давайте попробуем.

Письмо принялись сочинять Чиж и Алекс. Черновой вариант они принесли на утверждение Иванову. Тот прочитал и «задробил».