Как бы то ни было, грядущее виделось ей тоскливым, унылым и серым: стирать пеленки, варить мужу щи, топить печку. Никаких иллюзий по части собственной карьеры в ОКБ она не питала – да и какая там может быть карьера: стать начальницей отдела? Зачем? Чтобы не переводить самой, а раздавать переводы исполнителям? Чтобы штудировать совсекретные сводки «белого ТАССа» и обзоры смежников по ракетной тематике, а потом писать выжимки для ЭсПэ и прочего руководства? Иногда ей собственное положение казалось тупиком, из которого нет выхода. А сама она представлялась себе пленницей. И в плен ее взяло все на свете: съемный дачный домик с русской печью, увлеченный службой муж, будущий наследник, свекровь…

Вот и сегодня. Тридцать первого декабря у нее на душе всегда, сколько себя помнила – даже в войну! – царило радостное настроение, предвкушение чего-то нового, неожиданного, необыкновенного. Хотя бы – грядущих подарков. А сейчас – день как день, будний, серый, унылый. От «сабантуйчика» на работе, который устроили девочки в конце дня, она отвертелась: какая ей радость вместе с ними поздравляться, если даже выпить нельзя! Поехала срочно домой – доделать винегрет. Два основных блюда, которыми собирались отмечать празднество у Флоринского, поручались Иноземцевым: соорудить студень да винегрет. Спасибо, свекровь взяла на себя холодец – однако огромную кастрюлю винегрета предстояло нарезать Гале. Молодец она, что заранее сварила для коронного советского блюда овощи: свеклу, картошку и морковь.

Молодая женщина вернулась с работы около шести, привычно затопила печку. Зимой ее требовалось растапливать дважды в день, иначе тепло выдувалось. Никого дома не было: муж, видать, отмечал на работе; свекровь усвистала по магазинам – сегодня, в последний день года, торговля ради выполнения плана выбрасывала в продажу лучшие товары. Хозяйничать Гале пришлось одной – даже минут пятнадцати после прихода не полежала, хотя хотелось: спина болела и живот тянуло. Однако время поджимало, и Иноземцева бросилась резать вареные овощи.

Свекровь и муж явились одновременно, около восьми, на одной электричке, оказывается, ехали – она из Москвы, он подсел в Подлипках – и встретились на станции. Оба выглядели довольными, свеженькими. От Владика попахивало спиртным – отметили, значит, на работе. Свекровь явилась с покупками: Владику добыла китайскую рубашку-ковбойку, а Гале – платье. Сказала: «Это вам подарки к Новому году». Пришлось благодарить, целовать – а на сердце ком: она даже оценить платьишко не сможет, сейчас мерить – не налезет, как свекровь не понимает? Да и потом, если до рождения ждать: бывает, женщины расплываются, ни во что прежнее не влезают. А свекровь еще и подбодрила, ничего не скажешь: «Если вдруг поправишься после родов, ничего страшного, я сама тебе его расставлю». Супруг принес бутылку диковинного шампанского – французского. Сказал, что обязательно надо будет его сегодня у Флоринского выпить. Хотел рассказать историю, откуда оно у него взялось, – но женщины обе отмахнулись: не до баек теперь, до Нового года три с небольшим часа, а винегрет еще не готов!

Хвала всевышнему, свекровь была не из белоручек и немедленно бросилась Гале помогать. В четыре руки работа пошла веселее. Однако немедленно возник спор: добавлять ли лук? А зеленый горошек? И довольный Владик тут как тут, говорит: «Мама, мы возьмем тебя с собой. Я договорился с хозяином. Что ты одна здесь будешь сидеть? У нас ведь не то что телевизора, радиоприемника даже нет». – «Ну и прекрасно, побуду, отдохну, почитаю, выпью сама с собой». – «Нет-нет, я обо всем договорился, тем более хозяин – человек практически твоего возраста, да и остальные гости будут все свои».

– А кто, кстати, придет? – уцепилась за последнюю фразу Галя.

– Да наши все, из «ящика».

– Кудимовых не будет?

– Нет. Они ведь не наши.

После ужасного случая в квартире Старостиных – гибели Жанны – Иноземцевы больше ни разу не виделись ни с Виленом, ни с его молодой супругой Лерой. Отношений не выясняли, просто прекратили всяческое общение. И Галя, и Владик молчаливо полагали, что в смерти Спесивцевой повинна, если не прямо, то косвенно, эта семейка – Вилен и Лера.

– А кто придет?

– Тебя ведь женский пол интересует?

– Допустим.

– Зина, наверно, зайдет из нашего отдела. И Марина.

– Та самая? – неприязненно осклабилась Галя. Она не отрывалась от резки, на дощечке росла гора свеклы.

– Что значит – та самая? – немедленно окрысился в свою очередь Владислав.

– Та самая, что пирожки тебе таскала.

– Она всем таскала. И не только пирожки, но и другую снедь. Любит человек готовить.

– Слушай, а может, я тогда не пойду? – вдруг сорвалась молодая жена. – Сами, без меня отметите? А я тут с твоей мамой побуду?

– Галя, Галя, о чем ты? – укоризненно воскликнул будущий папаша и попытался заключить супругу в объятия – она вырвалась.

– Дети, не ссорьтесь! – голосом воспитательницы детского сада проговорила Антонина Дмитриевна. – Вы что, забыли? Как встретишь Новый год – так его и проведешь. Давайте-ка, не ругайтесь – как там в песне поется: мы за мир, за дружбу, за улыбки милых! И, пожалуй, да, я поеду с вами встречать. А не то вы там, чего доброго, перекусаете друг друга.

К десяти покончили с винегретом, нагрузили в кастрюлищу, замотали крышку тряпицей, поместили в авоську. Марлей прикрыли огромный таз со студнем – его требовалось нести в обеих руках, и емкость поручили Владику. Свекровь тащила в сумке бутылки: невиданное французское шампанское и армянский коньяк. Отправились на электричку – слава создателю, ехать было недалеко, всего одна остановка. Народу в поезде было мало, но все улыбались друг другу и поздравляли с наступающим. К одиннадцати добрались к Флоринскому.

Дверь открыл не хозяин, а какой-то незнакомый мужик с бородой, богемного вида. Объяснил: «Юрий Васильевич сражается с магнитофоном». Магнитофоны в ту пору были редкостью, весили пару десятков кило и воспроизводили запись с магнитной ленты, намотанной на огромную бобину – тем они были сродни ЭВМ, запоминающие устройства которых действовали по подобному принципу.

Семейство Иноземцевых разделось в крошечном коридорчике, поправило прически перед зеркалом и прошло в гостиную. Навстречу от звукозаписывающего аппарата оторвался хозяин.

Владик, как светский господин, представил:

– Это, Юрий Васильевич, моя мама, Антонина Дмитриевна Иноземцева. А это, мамочка, мой старший товарищ по работе, Юрий Васильевич Флоринский.

Реакция на представление оказалась неожиданной: мама побледнела, как полотно, на ватных ногах доковыляла до стула, села на него – и лишилась чувств.

Обморок, случившийся с мамой, когда они вошли в жилище Флоринского, поразил всех. Владик кинулся к ней. Галя бросилась в кухню, притащила воды в чашке, стала протягивать Антонине Дмитриевне – та не реагировала, сидела свесив голову набок. Тогда Флоринский отобрал у Гали сосуд, набрал воды в рот – и прыснул на маменьку, словно брюки гладил. Она дернулась и очнулась. Проморгалась, осмотрела всех столпившихся вокруг нее и проговорила:

– Извините, что-то мне вдруг нехорошо стало.

Гости вокруг заговорили наперебой:

– Может, таблетку? Валокордин, нитроглицерин? Вызвать «Скорую»? Выйдете на улицу? Не будоражьте вы ее, ей надо прийти в себя!

И лишь хозяин после своего удачного трюка с фырканьем молча, словно Чайльд-Гарольд, сложивши руки, отошел в сторону.

– Простите! – отчетливо проговорила мама. – Вот ведь – явилась на вечеринку, старая кляча! Вы меня извините, ради бога, за доставленные хлопоты. Уверяю вас, мне значительно лучше, и я вас больше не обеспокою! – и, подтверждая свои слова, Антонина Дмитриевна поспешно привстала с кресла.

– Мама! Не суетись ты! – воскликнул Владик.

– Абсолютно ничего страшного! – она похлопала его по плечу своей легкой ручкой. – И давайте, товарищи, отвлекитесь от моей персоны. Мне, право, и без того очень стыдно, а вы своим углубленным вниманием и вовсе заставляете меня краснеть. Ровным счетом ничего страшного не случилось. Скоро Новый год, – она глянула на часики, – осталось сорок минут, пора садиться провожать уходящий. Скажите мне, милые барышни, где в этом гостеприимном доме находятся тарелки-вилки?