– С бутылкой по отделу не расхаживай, – бросил на прощание КаПэ. – В газетку заверни.

«Мог бы и не указывать, сам знаю», – проворчал про себя Владик. Он засунул бутылку за пояс и прикрыл сверху фуфайкой. Получалась на вид легкая беременность, как у Галки пару месяцев назад.

У себя он незаметно спрятал подарок в стол – однако история французского шампанского, вдруг пожалованного ему с самого высокого верха, не давала покоя. Он решил выйти из отдела, поискать Флоринского.

Юрий Васильевич снова вернулся с полигона в Тюратаме в Подлипки и опять едва ли не половину рабочего времени проводил в импровизированной курилке на лестнице: бродил, думал, мычал, потирал руки и всюду разбрасывал пепел. К Владику он снова потеплел, и они частенько обсуждали игру московских «Спартака» и «Торпедо» (уже без посаженного Стрельцова), шансы советской футбольной сборной на предстоящем первом чемпионате Европы, а также – наших хоккеистов на Олимпиаде в Скво-Вэлли. Флоринский, соратник ЭсПэ еще со времен планеров в Коктебеле, знал о подводных течениях в ОКБ многое и был накоротке с большинством заместителей Главного и начальниками отделов. Слава богу, Юрий Васильевич как раз бродил по площадке со своим «Беломором». Владик заговорщицки взял его за плечо и поведал историю о нежданном награждении «бутыльментом». Флоринский показался заинтригованным, хмыкнул: «Растете, юноша!» – и пообещал узнать, откуда вдруг взялся сей ценный подарок.

Примерно через час, когда Владик ломал голову над последними результатами расчетов будущей траектории изделия «Восток», Марина, сидевшая в отделе на местном телефоне, позвала его к трубке.

– Вас вызывает Таймыр! – Веселый голос Флоринского процитировал название популярной песни Галича (тогда еще совсем не барда и не диссидента, а успешного драматурга). – Явитесь к месту сбора с теплыми вещами!

«Место сбора, с теплыми вещами» означало – лестница-курилка. Владик поспешил туда – Юрий Васильевич как раз раскуривал свою тридцатую за день папиросу.

– А теперь расскажите мне, юноша, – без предисловий начал Флоринский, – какое отношение вы имеете к фотографированию обратной стороны Луны?

Молодой человек покраснел – он никому (за исключением юной супруги) не рассказывал удивительную историю, как летал вместе с самим Королевым в Крым, на станцию дальней космической связи. В его скромности сыграли роль два фактора: нежелание себя выпячивать и привычка, чуть не с молоком матери приобретенная, «не выдавать лишнюю информацию».

– Какое я имел отношение? – попытался и дальше валять ваньку Иноземцев. – Да такое, как все сотрудники нашего «ящика». Поддерживал ударным трудом…

– Рассказывай! Трудишься ты на совсем другом направлении и в другом отделе, – усмехаясь, парировал Юрий Васильевич. – Колитесь, юноша. Чистосердечное признание облегчит вашу участь.

Тогда Владик решился. В конце концов, Флоринский – один из самых близких ему людей в КБ, они даже сегодня Новый год договорились вместе встречать. Но рассказывать все следовало с самого начала, и он отвел старшего товарища к дальнему окну и полушепотом поведал все: про маму, некогда, еще в тридцатых, трудившуюся с Королевым сначала в ГИРДе, а затем в РНИИ; про ее письмо на имя «ЭсПэ», что она передала сыночку; про то, как он подлез с этой корреспонденцией к Главному конструктору, а тот неожиданно пригласил его в самолет, летевший в Крым, на сеанс космической связи с «Луной». И как Владик (правда, из-за спин старших товарищей) одним из первых в мире узрел изображение обратной стороны естественного спутника Земли. «Но при чем здесь шампанское?!» – воскликнул он напоследок.

– А при том, мой юный друг! Услуга за услугу, как говаривал старший майор НКВД Пилипчук своим подследственным. Поделитесь продуктом, пожалованным вам с барского плеча?

– Заметано, тем более мы с вами Новый год вместе встречаем!

– Итак! Повесьте ваши уши на гвоздь внимания. Один французский миллионер (как мы знаем, они там, на загнивающем Западе, все с жиру бесятся) учредил со своих капиталов приз: несколько ящиков шампанского для того (или для тех), кто первыми увидят оборотную сторону нашей ближайшей соседки. И мусью сдержал слово! Когда он узнал, что наша «Луна» первой сфотографировала загадочную Селену, он подарил бутыльменты нашей Академии наук. Советские академики оказались людьми благородными (Владик подумал об академике Келдыше, который вместе с ним и Королевым летал тогда в Крым) и, заначив для себя бутыль-другую, оставшийся продукт передали в наше КБ. А ЭсПэ – мужик, как известно, широкий – раздал шампань причастным: Чертоку, Воскресенскому, Осташеву… И непричастным, вроде тебя, досталось. Наш Главный ведь все про всех всегда помнит. Так что с Новым годом тебя, старичок.

– Грандиозно, – прошептал молодой человек. – Тогда я мамочке бутылку отдам. Ведь, если быть честным, когда б не ее письмо, я точно с Королевым в Крым не слетал бы.

– Минуточку, гражданин! Вы противоречите сами себе. Вы только что пообещали, что мы разопьем шампань вместе. А теперь – мамочка. Мама, конечно, дело святое, но как же наш договор?

– И впрямь я зарапортовался. Простите, Юрий Васильич. Но знаете что? Можно мы к вам сегодня придем с мамой вместе? Ей одной сидеть у нас дома совсем неинтересно – у нас даже радио нет. А нашей компании она совсем не помешает. А, Юрий Васильич?

– Как имя-отчество мамаши? – деловито спросил Флоринский. – Какого года рождения?

– Я знаю, – засмеялся Иноземцев, – вы предпочитаете гораздо более юный контингент. Она у меня с девятьсот восьмого года. А зовут Антониной Дмитриевной.

– Антонина Дмитриевна? Значит, Тоня? – Юрий Васильевич на минуту задумался. – Что ж, приводите и маму, юноша. А главное, не забывайте свою очаровательную беременную жену и вышеупомянутую бутылку шампанского.

Наступление Нового года Галю Бодрову-Иноземцеву едва ли не впервые в жизни не радовало. Чего веселиться-то? Во-первых, в гости пожаловала свекровь. И без того в домике, что они снимали, не слишком много места, а теперь и вовсе не развернешься. Антонина Дмитриевна спала на дореволюционном диване в «гостиной», отделенной от «спальни» занавеской. А Владька, будто не понимая, каждую ночь приставал со своею любовью – и без того ей никакой любви от него не хотелось, а тут прикажете ерзать и скрипеть практически в метре от свекровиного ложа. Галя попытки мужа отбивала – а тот как будто и не устает на работе, приезжает на последней электричке (или даже на первой утренней!) – и лезет со своими ласками! Он обижался, сердился.

Вдобавок свекровь если не холодна с невесткой была, то и не тепла – точно. Всю посуду расставляла по-своему, печку пыталась топить собственными методами, готовила по личным рецептам. Хорошо, не читала Гале нравоучений – если разногласие меж ними возникало, просто поджимала губы и замыкалась.

Словом, если учесть все неприятности, скопившиеся вокруг, то станет понятно, что Галя чувствовала одно: как ей все опротивело! И беременность – никакого радостного предвкушения, только тяжесть, боль и страх. И работа – когда она была училкой, то от школьников получала положительные эмоции: ребята ее подзаряжали, веселили, делали труд значительным. А тут, в ОКБ, сидишь, как червь, переводишь скучные американские журнальчики. И домик этот съемный надоел – с утра и с вечера приходится топить печку, иначе замерзнешь, и посуду мыть в тазу, в воде, нагретой на печи, – а от Владика помощи не дождешься, он все на работе пропадает. И муж, честно говоря, тоже надоел – да и не люб он. С утра до вечера на службе, а потом, как автомат, быстро-быстро рубает приготовленное и юркает в постель, пристает со своими ласками. А потом – сердится, не понимает, как ей плохо. И слова от него не дождешься, потому что мысли у него заняты только делом, а про него супруге не расскажешь: во-первых, секретность, во-вторых, что она понимает в траекториях небесных тел и космических аппаратов?..

Оставалось только мечтать о прошлом, когда она, легкая и свободная, как птица, в компании парней-парашютистов – вежливых, словно древние рыцари, – летала в вышине и наслаждалась молодостью, светом, небом, поклонением! А теперь – даже о будущем не получается ностальгировать, потому что куда денешься от новой жизни, которая у нее в животе пробует силы: ворочается, толкается, сучит ножками? Дитя скоро родится – и конец свободной, беззаботной жизни наступит навсегда. Вряд ли хотя бы разик с парашютом удастся снова прыгнуть, ведь все на дыбы встанут – и муж, и свекровь, и собственная мама, да и ребеночек наверняка не порадуется из-за того, что мама на аэродром вдруг засобирается! И, кстати, никакой обещанной радости, любви или умиления она по отношению к своему будущему чаду пока не испытывала. Может, она скверная, ужасная мать?