Она повернулась к Дэвиду Стоуну с выражением абсолютной беспомощности, которое, видимо, редко появлялось на ее лице.

– Поймите, нам страшно, – продолжил Дэвид. – Я сам, Люси, Четта – мы до смерти напуганы. И боимся мы не ее, а за нее. Потому что она еще такая маленькая. Что, если эта сила… Даже не знаю, как по-другому ее назвать… Что, если она еще не достигла своего истинного размаха? Что, если она только начинает расти? Как нам быть тогда? Она ведь может… Даже не представляю, какими словами это выразить…

– Он все отлично представляет, – вмешалась Четта. – Она может потерять контроль над своей силой и причинить вред себе либо кому-то другому. Не знаю, какова вероятность такого развития событий, но от одной только мысли, что это может случиться… – Она коснулась руки Джона. – От одной мысли становится жутко.

Дэн Торранс знал, что однажды поселится в башенке Дома Хелен Ривингтон, с того момента как увидел своего старого друга Тони, который махал ему из заколоченного окна. Он спросил о комнате в башне у миссис Клаузен, главной экономки Ривингтона, примерно через шесть месяцев после того, как был принят на работу в хоспис в качестве санитара, уборщика… и (сугубо неофициально) врача.

– Это не кабинет, а кладовка для хлама, – заявила миссис Клаузен, шестидесятилетняя дама с пронзительно-рыжей шевелюрой. Она часто отпускала саркастические, не всегда пристойные замечания, однако администратор из нее получился толковый и сочувствующий. Хотя совет директоров особенно ценил ее за исключительное умение выбивать на нужды хосписа «добровольные пожертвования», Дэн не мог сказать, чтобы она вызывала у него симпатию, но уважение – безусловно.

– Я все вычищу. Разумеется, в свободное от работы время. Мне бы следовало поселиться прямо здесь. Чтобы всегда быть наготове.

– Скажи мне лучше вот что, Дэнни. Как выходит, что ты так хорошо справляешься с некоторыми своими обязанностями?

– Сам не знаю. – И это было наполовину правдой. Даже на семьдесят процентов. Он прожил с сиянием всю жизнь, но до сих пор не понимал до конца, что же это такое.

– Ладно, хлам хламом, но в башне летом жарко, как у дьявола на сковородке, а зимой так холодно, что отморозит яйца даже бронзовой обезьяне.

– Это тоже устранимо, – сказал Дэн.

– Вот только не надо мне тут ничего устранять. – Миссис Клаузен строго посмотрела на него поверх узких очков. – Если бы совет узнал, что я тут порой тебе позволяю, я бы, наверное, уже давно плела корзинки вместе с другими старушками из дома для престарелых в Нашуа, где стены розовые и все время крутят музыку Мантовани.

Она усмехнулась:

– Тоже мне, Доктор Сон выискался.

– Но я вовсе не доктор, – смиренно ответил Дэн, уже зная, что добьется своего. – Настоящий врач – Аззи. Я только ассистент.

– Азрил всего лишь драный помоечный кот, – сказала она. – Беспородный бродяга, случайно попавший к нам с улицы и пригретый гостями, большинство которых уже успели отправиться в мир, который по непонятным мне причинам называют лучшим. Эту животину интересует исключительно регулярная кормежка.

Дэн не стал реагировать на ее слова. К чему? Они оба знали, что это не так.

– Мне казалось, у тебя вполне сносная комнатенка на Элиот-стрит. Паулина Робертсон вообще считает, что у тебя из задницы бьет луч солнечного света. Души в тебе не чает. Уж я-то знаю. Мы с ней вместе поем в церковном хоре.

– И какой же из псалмов ваш любимый? «До чего же охренительный чувак Иисус Христос»? – поинтересовался Дэн.

В ответ он удостоился того, что у Ребекки Клаузен сходило за улыбку.

– Ладно, черт с тобой. Разгребай грязь в засранной башне, если охота, и перебирайся туда. Проведи кабельное, поставь квадрофонию с усилителями и обзаведись мини-баром. Разве я могу возражать? Я же всего-навсего твой босс.

– Спасибо, миссис Кей!

– Да, и не забудь про обогреватель. Мой тебе совет: найди на дешевой распродаже какое-нибудь старье с хорошенько потрепанным шнуром и однажды в февральские морозы спали нашу богадельню к чертовой матери. Пусть построят в центре такую же жертву архитектурного аборта, какие стоят по бокам.

Дэн вытянулся по стойке «смирно» и приложил ладонь ко лбу.

– Будет исполнено, босс!

Она только махнула рукой.

– Выметайся отсюда, док, пока я не передумала.

Он и в самом деле поставил себе обогреватель, но с нормальным шнуром и даже с предохранителем, который отключал электрическую печку при перегрузке. Разумеется, ни о каком кондиционере в башне, считавшейся четвертым этажом, нельзя было даже мечтать, но пара вентиляторов из «Уолмарта», установленных перед распахнутыми окнами, создавали превосходный сквознячок. И хотя летом в его комнате все равно бывало жарковато, Дэн почти не заходил туда днем. А летние вечера в Нью-Гэмпшире душными не бывают.

Большинство из хранившихся там вещей действительно оказалось никому не нужным мусором, но школьную доску, которая стояла у одной из стен, он сохранил. Она, вероятно, пробыла здесь лет пятьдесят, если не больше, скрытая завалом из древних и уже не подлежащих ремонту инвалидных колясок. Доска оказалась ему весьма полезна. Дэн писал на ней имена пациентов хосписа и номера комнат, стирая тех, кто отдавал Богу душу, и прибавляя новоприбывших. Весной 2004 года на доске значилось тридцать две фамилии. Десять человек обитали в Ривингтоне-1, двенадцать – в Ривингтоне-2, тех самых уродливых кирпичных постройках, возведенных по обеим сторонам викторианского особняка знаменитой Хелен Ривингтон, которая когда-то жила здесь и сочиняла романы о бурной любви под экзотическим псевдонимом Жанетт Монпарс. Остальные пациенты разместились в комнатах на двух этажах под тесной, но удобной башенной обителью Дэна.

«А была ли миссис Ривингтон знаменита хоть чем-то еще помимо того, что кропала плохие романы?» – спросил как-то Дэн у Клодетты Албертсон, вскоре после того как его приняли на работу в хоспис. Они как раз сидели в курилке и предавались своей дурной привычке. Клодетта, жизнерадостная чернокожая медсестра с плечами как у левого защитника Национальной футбольной лиги, откинула голову и расхохоталась.

«Еще бы! Хотя бы тем, что оставила этому городишке обалденную кучу денег, милый! И свой дом в придачу. Она считала, что у стариков обязательно должно быть место, где они могут умереть достойно».

И в Ривингтоне большинство из них в самом деле имели такую возможность. Причем Дэн и его верный Аззи стали частью этого неумолимого процесса. Дэн даже решил, что нашел наконец свое призвание. Хоспис стал для него родным домом.

В то утро, когда у Абры был день рождения, Дэн встал с постели и увидел, что кто-то стер с его доски все фамилии. В самом центре крупными, но неровными печатными буквами было выведено всего одно слово:

Дэн в одних трусах долго сидел на краю кровати и просто смотрел. Потом поднялся, протянул руку и дотронулся до букв, слегка смазав их, надеясь на сияние. Хотя бы на его проблеск. В итоге просто убрал руку и вытер мел с ладони о бедро.

– И тебе привет, – сказал он и добавил: – Тебя, случайно, не Аброй зовут?

Ничего. Дэн надел халат, взял полотенце, мыло и спустился вниз, в служебный душ. Вернувшись, он взял влажную губку и начал стирать слово. Но, не закончив, замер, потому что в голове вдруг

(папа обещал много воздушных шариков)

мелькнула чья-то мысль, и ему захотелось дождаться продолжения. Однако он его не дождался и закончил очищать доску, чтобы восстановить список фамилий и номеров комнат, сверяясь с полученной в понедельник справкой. Когда ближе к полудню он снова заглянул к себе, то был готов увидеть на доске еще один пРИВЕТ!:) , но там ничего не изменилось.

Праздник в честь дня рождения дочери Стоуны устроили у себя на заднем дворе – просторной зеленой лужайке с цветущими яблонями и кизилом. Вдоль дальней стороны лужайки тянулась высокая ограда из проволочной сетки с калиткой, запертой на кодовый замок. Она определенно портила вид, но ни Дэвиду, ни Люси не было до этого дела, потому что за ней текла на юго-восток река Сако, извивавшаяся через Фрейзер и Норс-Конвей и пересекавшая границу штата Мэн. Стоуны придерживались четкого принципа, что река не для малолетних детей, особенно весной, когда Сако становилась полноводной, бурной и несла комья слежавшегося снега вперемешку со льдом. Местная пресса каждый год сообщала по крайней мере об одном утопленнике в неделю.