Это был чистой воды нонсенс, Август даже не смотрел на Лассе, да и ни на кого другого тоже, и он никому не хотел зла. Внешний мир ему лишь мешал, больше всего мальчику нравилось замыкаться в себе. Однако Лассе, пребывая в белой горячке, полагал, будто мальчик планирует какую-то форму мести, и наверняка поэтому позволил Августу и деньгам исчезнуть из их жизни. Какая глупость! По крайней мере, так истолковала это Ханна. Но сейчас, когда она, стоя возле раковины, так напряженно и нервно курила, что табак попадал ей на язык, ей подумалось, что, может, что-то в этом все-таки было. Возможно, Август питал к Лассе ответную ненависть. Возможно, ему действительно хотелось наказать его за все полученные удары, а возможно… Ханна закрыла глаза и прикусила губу… мальчик плохо относился и к ней тоже.
Подобные самоуничижительные мысли появились у нее с тех пор, как по вечерам ее начала охватывать почти нестерпимая тоска, и она стала задаваться вопросом, не навредили ли они с Лассе Августу. «Я плохой человек», – пробормотала Ханна, и тут как раз Лассе ей что-то крикнул. Женщина не расслышала.
– Что? – переспросила она.
– Где, черт побери, постановление суда об опеке?
– Зачем оно тебе?
– Я докажу, что он не имеет права держать его у себя.
– Ты же только что так радовался, что избавился от него.
– Тогда я был пьян и глуп.
– А сейчас ты вдруг протрезвел и поумнел?
– Чертовски поумнел, – подходя к ней, прошипел он, озлобленный и вместе с тем полный решимости.
Ханна снова закрыла глаза и в тысячный раз задумалась над тем, почему все пошло наперекосяк.
Франс Бальдер больше не походил на того элегантного служащего, который приходил к бывшей жене. Теперь волосы у него стояли дыбом, над верхней губой сверкали капельки пота, и он уже по меньшей мере три дня не брился и не принимал душ. Невзирая на намерение полностью посвятить себя отцовству и на яркое мгновение надежды и душевного волнения на Хурнсгатан, он вновь сидел, погрузившись в глубокую концентрацию, которую можно было ошибочно принять за злость.
Бальдер даже скрипел зубами, и вот уже несколько часов, как мир и буря за окнами перестали для него существовать, поэтому он не замечал происходящего возле его ног – мелких, неловких движений, словно между ног проскользнул кот или какой-то зверек. Лишь через несколько минут он осознал, что к нему под стол заполз Август. Франс посмотрел на него мутным взглядом, как будто поток кодов программирования по-прежнему пеленой застилал ему глаза.
– Что ты хочешь?
Август поднял на него умоляющие, ясные глаза.
– Что? – продолжал Франс. – Что?
И тут что-то произошло. Мальчик взял с пола лист, полный квантовых алгоритмов, и принялся лихорадочно водить по нему рукой, взад и вперед. На мгновение Франсу подумалось, что у мальчика сейчас случится новый припадок. Но нет, Август скорее притворялся, будто суетливо что-то пишет, и тогда Франс напрягся всем телом, вновь вспомнив о чем-то важном и далеком, в точности как на перекрестке на Хурнсгатан. Только на этот раз он понял, что это.
Ему вспомнилось собственное детство, когда цифры и уравнения были для него важнее самой жизни, и поэтому он, просияв, воскликнул:
– Тебе хочется считать! Ведь правда, тебе хочется считать?
В следующее мгновение он бросился за ручками и линованными листами формата А4 и положил их перед Августом. Затем написал простейшую серию чисел, пришедшую ему в голову, – последовательность Фибоначчи, где каждая цифра равнялась сумме двух предыдущих: 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, – и оставил место для следующей суммы, равнявшейся 34. Но тут он подумал, что это, вероятно, слишком просто, и поэтому написал еще геометрическую серию: 2, 6, 18, 54…, где каждая цифра умножалась на три, и таким образом, недостающим оказывалось число 162 – для решения этой задачи, по его мнению, талантливому ребенку никаких особых подготовительных знаний не требовалось. Иными словами, у Франса было достаточно своеобразное представление о простом в математике, и ему сразу стало казаться, что мальчик вовсе не отстает в развитии, а скорее является улучшенной копией его самого – ведь он тоже запаздывал с речью и социальной интерактивностью, но зато понимал математические связи задолго до того, как произнес первое слово.
Бальдер долго сидел рядом с мальчиком, выжидая. Но, разумеется, ничего не происходило. Август просто фиксировал цифры своим стеклянным взглядом, будто надеясь, что ответы поднимутся с бумаги сами собой, и под конец Франс оставил его в одиночестве, пошел на второй этаж, выпил газированной воды и продолжил работать за кухонным столом с ручкой и бумагой. Однако концентрацию словно ветром сдуло. В конце концов он стал немного рассеянно листать новый номер журнала «Нью сайентист» и провел за этим занятием, вероятно, полчаса или около того. Потом встал и снова спустился к Августу.
На первый взгляд казалось, что ничего не произошло; Август сидел на корточках в том же неподвижном положении, в каком его оставили. Затем Франс обнаружил кое-что, вызвавшее у него поначалу лишь небольшое любопытство.
В следующее мгновение ему подумалось, что перед ним нечто совершенно необъяснимое.
Посетителей в «Бишопс Армс» было не слишком много. Еще только начиналась вторая половина дня, да и погода не располагала к прогулкам, даже до ближайшего паба. Тем не менее Микаэля встретили криками и смехом, а какой-то хриплый голос завопил:
– Калле Блумквист!
Голос принадлежал мужчине с красным одутловатым лицом, пышной шевелюрой и закрученными маленькими усиками, которого Микаэль много раз видел в своем квартале и подозревал, что его зовут Арне. Обычно он с точностью минутной стрелки каждый день прибывал в паб ровно в два часа, но сегодня, вероятно, появился здесь раньше и вместе с тремя собутыльниками уселся за столик слева от бара.
– Микаэль, – с улыбкой поправил его Микаэль.
Арне, или как его там зовут, и его друзья захохотали, словно правильное имя Микаэля было самым забавным из того, что им доводилось слышать.
– Готовишь какую-нибудь сенсацию? – не унимался Арне.
– Подумываю над разоблачением всех сомнительных делишек в «Бишопс Армс».
– Считаешь, Швеция уже созрела для такого материала?
– Вероятно, нет.
Вообще-то Микаэлю эта компания нравилась. Не потому, что его разговор с ними когда-либо выходил за рамки таких незатейливых фраз и приветственных возгласов. Но эти мужики тем не менее были частью его будней, благодаря которым он так хорошо чувствовал себя в этом квартале, и Блумквист ничуть не обиделся, когда один из них изрек:
– Говорят, твои дела идут под гору?
Напротив, его слова, казалось, низвели всю травлю на тот низкий, почти комичный уровень, где ей было самое место.
– Друг бутылка, под гору мой путь! Милое не вечно – вот в чем суть, – ответил Микаэль, цитируя Фрёдинга[11] и озираясь в поисках кого-нибудь достаточно надменного вида, чтобы выставлять из кабака усталых журналистов, но, кроме Арне с компанией, вообще никого не увидел и поэтому подошел к стоящему за барной стойкой Амиру.
Амир – толстый, добродушный и работающий, не покладая рук, отец четверых детей – открыл этот паб несколько лет назад. Они с Микаэлем успели неплохо подружиться. Назвать Блумквиста завсегдатаем заведения можно было лишь с натяжкой, но они помогали друг другу в делах иного рода; пару раз, когда Микаэль, ожидая в гости даму, не успевал сходить в винный магазин, Амир снабжал его несколькими бутылками красного вина, а тот, в свою очередь, помог не имевшему документов приятелю Амира составить ходатайства властям.
– Чему обязаны такой честью? – спросил Амир.
– Мне надо кое с кем встретиться.
– Что-нибудь интересное?
– Не думаю. Как дела у Сары?
Жена Амира Сара только что перенесла операцию на бедре.
– Ноет и ест болеутоляющие таблетки.
