Да, ждут.

О Кассий, если б мог ты

И доблестного Брута к нам привлечь.

Доволен, Цинна, будь: письмо вот это

На преторское кресло положи,

Чтоб Брут его нашел; другое ж брось

К нему в окно; а это, третье, воском

К статуе Брута древнего прилепишь.

У портика Помпея ждем тебя.

Брут Деций и Требоний тоже там?

Все, кроме Цимбера; он за тобой

Пошел в твой дом. Я быстро все исполню

И письма все, как ты велел, подброшу.

И приходи потом в театр Помпея.

Цинна уходит.

Должны с тобой мы, Каска, до рассвета

Увидеть Брута дома: ведь сейчас он

Наш на три четверти и целиком

Наш будет после этой новой встречи.

Народ глубоко почитает Брута.

То, что казалось бы в нас преступленьем,

Поддержкою своею, как алхимик,

Он в доблесть претворит и в добродетель.

Ты верно понял, в чем его значенье

И для чего он нужен нам. Идем,

Ведь за полночь уже, мы до рассвета

Его разбудим, и он будет наш.

Уходят.

Рим. Сад Брута.

Входит Брут.

Эй, Луций, встань!

По звездам распознать я не могу,

Далеко ль до утра. Проснись, эй, Луций, пробудись!

О, если б мог я так же крепко спать.

Живее, Луций! Эй, проснись же, Луций!

Входит Луций.

Ты звал, мой господин?

В покой мой принеси светильник, Луций.

Когда зажжешь, то позови меня.

Все будет сделано, мой господин.

(Уходит.)

Да, только смерть его: нет у меня

Причины личной возмущаться им,

Лишь благо общее. Он ждет короны;

Каким тогда он станет – вот вопрос.

На яркий свет гадюка выползает,

И осторожней мы тогда ступаем.

Короновать его – ему дать жало,

Чтоб зло по прихоти он причинял.

Величье тягостно, когда в разладе

Власть с состраданьем. Я не замечал,

Чтоб в Цезаре его пристрастья были

Сильнее разума. Но ведь смиренье –

Лишь лестница для юных честолюбий:

Наверх взбираясь, смотрят на нее,

Когда ж на верхнюю ступеньку встанут,

То к лестнице спиною обратятся

И смотрят в облака, презрев ступеньки,

Что вверх их возвели. Вот так и Цезарь.

Предотвратим же это. Пусть причины

Для распри с ним пока еще не видно,

Решим, что, как и все, он, возвеличась,

В такие ж крайности потом впадет.

Пусть будет он для нас яйцом змеиным,

Что вылупит, созрев, такое ж зло.

Убьем его в зародыше.

Входит Луций.

Светильник я зажег, мой господин.

Кремень искал я у окна и вот

Нашел письмо с печатью, но его

Там не было, когда я спать пошел.

(Подает письмо.)

Приляг опять, еще не рассвело.

Не мартовские ль иды завтра, мальчик?

Не знаю, господин.

Взгляни же в календарь и мне скажи.

Сейчас, мой господин.

(Уходит.)

По небу так сверкают метеоры,

Что я могу читать при свете их.

(Вскрывает письмо и читает.)

"Ты спишь, о Брут: проспись, познай себя.

Иль Рим… Воспрянь, рази, спасай".

«Ты спишь, о Брут: проснись».

Такие подстрекательства мне часто

Подбрасывали, и я их читал.

«Иль Рим…». Как должен это я дополнить?

Иль Рим под игом одного? Как, Рим?

Из Рима предками моими изгнан

Тарквиний был, когда он стал царем.

«Воспрянь, рази, спасай». Меня зовут

Воспрянуть и спасать? О Рим, клянусь,

Что, если будешь ты спасен, спасенье

Получишь ты от Брутовой руки!

Входит Луций.

Четырнадцать дней мартовских прошло.

Стук за сценой.

Так. Отвори ступай; стучится кто-то.

Луций уходит.

Я сна лишился с той поры, как Кассий

О Цезаре мне говорил.

Меж выполненьем замыслов ужасных

И первым побужденьем промежуток

Похож на призрак иль на страшный сон:

Наш разум и все члены тела спорят,

Собравшись на совет, и человек

Похож на маленькое государство,

Где вспыхнуло междоусобье.

Входит Луций.

Мой господин, у входа брат твой Кассий,11

Тебя он хочет видеть.

Он один?

Пришли с ним и другие.

Ты знаешь их?

Нет, господин мой: головы склонив,

Они одеждой лица закрывали.

И я не мог черты их разглядеть,

Как ни старался.

Пусть они войдут.

Луций уходит.

То заговорщики. О заговор,

Стыдишься ты показываться ночью,

Когда привольно злу. Так где же днем

Столь темную пещеру ты отыщешь,

Чтоб скрыть свой страшный лик? Такой и нет.

Уж лучше ты его прикрой улыбкой:

Ведь если ты его не приукрасишь,

То сам Эреб12 и весь подземный мрак