Подобный вздор моих трудов не стоит,

Пой на мотив: «Блаженный свет любви»6.

Но стих тяжелый, а мотив — веселый.

Да что ж он — гири подвязал к словам?

Вы спели б сами — вышло б мелодичней.

А ты не можешь?

Слишком высоко.

Давай письмо, плутовка!

(Берет письмо.)

Разберемся.

Возьмите верный тон, — и песня будет

Чудесная. Пока ваш тон фальшив.

А ты дерзка.

Тут нужно петь дуэтом,

Ваш голос должен тенор поддержать.

Твой бас все портит.

Я ведь за Протея

Стараюсь.

Прекрати-ка болтовню!

Любовные мольбы, признанья…

(Разрывает письмо.)

В клочья!

И пусть лежат, а ты ступай, Лючетта,

Не смей их подбирать — я рассержусь.

Ишь, недотрога! А ведь как хотела б

Сердиться вновь — за новое письмо!

(Уходит.)

Когда б я рассердилась хоть за это!

Вы, руки ненавистные мои,

Зачем слова любви вы разорвали?

Как злые осы, сладкий мед сосете,

Кусая насмерть медоносных пчел!

Я в искупленье каждую бумажку,

Обрывок каждый нежно расцелую.

Не стыдно ль? «Доброй Джулии» — он пишет.

В отместку за свою неблагодарность

Я брошу имя «Джулия» на камень,

Я растопчу свою пустую спесь!

Смотри: «Любовью раненный Протей».

О сладостное раненое имя!

Лежи отныне на моей груди,

Пока твои не исцелятся раны.

Их боль я поцелуями смягчу.

А ведь Протей здесь назван был три раза.

О ветер милый, не умчи ни слова,

Дай мне собрать по буквам все письмо.

Но лишь не имя «Джулия»! Ты, буря,

Взмети его на край скалы прибрежной

И с вышины в морскую бездну кинь!

А! вот! В одной строке он назван дважды:

"Протей влюбленный, горестный Протей —

Прелестной Джулии". Я это разорву…

Нет, ни за что! Ведь правда, как красиво

Соединил он наши имена!

Я лучше приложу одно к другому:

Целуйтесь нежно, ссорьтесь, обнимайтесь.

Входит Лючетта.

Сударыня, обед уже готов.

Вас ждет отец.

Иду, иду, Лючетта.

А что ж клочки — останутся лежать,

Чтоб выдать нас?

Возьми их, если хочешь.

Когда я подбирала их, вы были

Разгневаны, но все ж я их возьму.

Ведь здесь они простынут.

Вижу, вижу,

Без них тебе и жизнь уж не мила.

Коль видите, вы так и говорите.

Я и сама все вижу — не слепая!

Идем, идем. Пойдешь ты, наконец?

Уходят.

Верона. Комната в доме Антонио.

Входят Антонио и Пантино.

Каким, Пантино, важным разговором

Мой брат вас задержал в монастыре?

Шла речь о вашем сыне, о Протее.

И что же говорил он?

Удивлялся,

Что ваша милость позволяет сыну,

Теряя дни, сидеть бесплодно дома,

Меж тем как люди победнее родом

Шлют сыновей за прибылью и славой,

Тот — на войну, чтоб испытать фортуну,

Тот — в море, чтобы земли открывать,

Тот — в университет, во храм науки.

Он говорит, что сын ваш преуспел бы

В любом из мною названных занятий,

И мне велел настойчиво просить вас,

Чтоб сын ваш дома больше не сидел,

Не пожалел бы в старости бессильной,

Что мир широкий смолоду не видел.

Меня не нужно долго убеждать

В том, что ему твердил я целый месяц.

Я знаю сам, что он теряет время,

Что не созреет ни умом, ни сердцем,

Покуда школу жизни не пройдет.

Мы лишь в трудах приобретаем опыт,

А время совершенствует его.

Куда ж послать мне сына, посоветуй.

Но ваша милость, вероятно, знает,

Что друг Протея, юный Валентин,

Не так давно в столицу перебрался

И состоит при герцоге.

Я знаю.

Отправьте также сына ко двору,

Чтоб он учился рыцарскому делу,

Изысканным речам и обращенью,

Беседовал с вельможами и видел,

Каким быть должен юный дворянин.

Совет хорош. И мне он так по сердцу,

Что я б ему последовал немедля,

Когда бы вдруг представился мне случай

Тотчас же ко двору его отправить.

Осмелюсь молвить: завтра дон Альфонсо

И с ним другие знатные синьоры

В Милан поедут к герцогу, чтоб лично

Свои услуги предложить ему.