От Парижа до Гризона в Швейцарии – день езды на машине. Хоб захватил с собой свою подружку Хильду. Хильда была голландкой, получившей французское гражданство, работала в галерее «Рукс» в Париже и владела несколькими европейскими языками. Хоб боялся, что его французского в Швейцарии могут и не понять, а швейцарского варианта немецкого Хоб не знал. Он вообще не знал немецкого. К тому же Хильда была веселой и хорошенькой, с виду – типичная белокурая молочница. Короче, идеальная спутница для человека, собравшегося раскрыть темные и тщательно хранимые тайны одного из лучших санаториев и курортов Европы.

Хоб оставил свой взятый напрокат «Рено» на стоянке для посетителей, и они с Хильдой прошли в центральную приемную. Стояло летнее утро, прохладное и ясное, типичное для Швейцарских Альп. В такой день приятно жить, даже если ты не на Ибице.

У Хоба было множество вариантов, как обойти режим санатория – без сомнения, весьма строгий. Он решил начать с прямой атаки – просто чтобы прощупать оборону и посмотреть, насколько она серьезна.

По его просьбе Хильда подошла к столику дежурной и спросила разрешения встретиться с мистером Серторисом. Ей ответили, что мистер Серторис никого не принимает. Все это говорилось по-английски – мог бы обойтись и без Хильды.

– Но это же смешно! – воскликнула Хильда. – Мы прикатили сюда из самого Парижа по личной просьбе дочери мистера Серториса. А теперь нам придется уехать, даже не поговорив с ним?

– Я здесь ни при чем, – ответила дежурная. – Это приказ самого мистера Серториса.

– Откуда мне знать, что это действительно так? – осведомилась Хильда.

– У нас есть документ с подписью мистера Серториса. Можете посмотреть, если хотите.

Хильда оглянулась на Хоба. Хоб чуть опустил веки. Хильда поняла его.

– Бумагу показать всякий может! Мы хотим повидать самого мистера Серториса.

– О, повидать – это пожалуйста!

– Простите? – удивилась Хильда.

– Мистер Серторис и прочие наши клиенты селятся здесь, как правило, именно затем, чтобы избавиться от родственников. Они отказываются встречаться с членами своей семьи, потому что не хотят, чтобы их беспокоили. И мы идем навстречу пожеланиям клиентов. А повидать… – дежурная взглянула на часы. – Идемте.

Хоб с Хильдой прошли вслед за дежурной, поднялись по лестнице на несколько этажей, прошли по широкому коридору и оказались у стеклянной стены.

– Вон он, – указала дежурная.

За стеной был большой крытый каток, на котором кружились несколько десятков пожилых людей. Среди них выделялся высокий, жилистый старик в теплых брюках и бордовом свитере. Хобу даже не пришлось сверяться с фотографией – он сразу узнал мистера Серториса.

– До тех пор, пока наши пациенты ходят, катание на коньках является частью ежедневной терапии, – объяснила дежурная. – И мы показываем их всем желающим. Чтобы не возникало подозрений. Вы просто представить себе не можете, что начинают воображать себе некоторые, когда им не дают встретиться с родственниками!

– Представить-то как раз могу, – сказал Хоб. – Мистер Серторис неплохо выглядит.

– О да, – кивнула служащая. – Он на удивление крепок здоровьем. По всей видимости, он проживет еще много-много лет.

Итак, Хобу пришлось вернуться в Париж несолоно хлебавши и передать неутешительные вести Томасу Флери, рассчитывавшему в скором времени получить наследство от дядюшки Серториса и наконец перебраться из своей роскошной, но тесноватой виллы в Сан-Хуане на острове Ибица в просторную роскошную виллу в Санта-Гертрудис. Томас уже присмотрел себе подходящий домик, где можно было бы так уютно разместить всех своих гостей и четырех афганских борзых… Но отчет детективного агентства «Альтернатива» положил конец его мечтам. И источнику доходов Хоба тоже. Это случилось как раз перед тем, как появилось новое дело.

После дела Серториса Хоб решил немного потусоваться в Париже и посмотреть, не подвернется ли что-нибудь новенькое. Он воспользовался приглашением Мариэль Лефлер, главного редактора издательства «Шарлемань», погостить у нее несколько дней. Несколько дней растянулись на несколько недель, деньги, как всегда, закончились, и терпение тоже потихоньку начало иссякать.

Мариэль вернулась с работы более усталой, чем обычно, и Хоб понял, что этот вечер будет для него не лучшим. Она швырнула на стул свой «дипломат», набитый рукописями и корректурами, подошла к окну и выглянула на улицу. Все это – ни слова не говоря Хобу.

Квартира на пятнадцатом этаже «Саль-дез-Арм», нового здания на бульваре Монпарнас. С балкона открывается изумительный вид на сортировочные пути вокзала Монпарнас. Небо белесое, как рыбье брюхо, с холодным отсветом огней большого города. Сама квартира – узкая, но со множеством комнат. На стенах – фотографии родственников и детей Мариэль. Дети были на каникулах в Бретани. И фотография самой Мариэль рядом с Симоной де Бовуар. Фотография сделана четыре года тому назад, когда издательство «Шарлемань» опубликовало книгу де Бовуар о путешествии по Америке в обществе белокурого итальянского фехтовальщика, о котором она так трогательно писала в «Apres de ma Blonde».[1]

– Ну, что на этот раз? – поинтересовался Хоб.

– Я кой-кого пригласила посидеть, – сообщила Мариэль. Она снова курила свои крепкие сигареты «Житан». Мариэль курила их одну за другой, прикуривая от окурка. С утра до вечера, а иногда и полночи. Хоб, сам заядлый курильщик, возненавидел этот запах – крепкий черный табак в сочетании с кислым красным вином, запах, неразрывно связанный с Мариэль.

– Господи Иисусе! Кого на этот раз?

Она перечислила несколько имен. Все личности, имеющие отношение к издательскому делу – «куча блядей», как называл их про себя Хоб, неисправимый шовинист.

– Я им обещала, что ты приготовишь свое знаменитое чили.

– Ну нет! – заявил Хоб. – Никогда и ни за что. Никакого чили. Ваши здешние мясники так мелко рубят мясо, что получается не чили, а паштет.

– Объясни им это сам, – сказала Мариэль. – Ты же говоришь по-французски – вот и объясни.

– Французский меня подводит.

– А это потому, что ты им почти не пользуешься! Почему бы тебе не говорить со мной по-французски?

– Ну не могу я так язык выворачивать! У меня горло сводит.

Мариэль посмотрела на него с упреком.

– Ну что с тобой происходит? Ты сделался таким скучным!

Может, и сделался. А чего веселиться-то? Зачем он вообще живет здесь, в этой квартире, с этой женщиной? У него ведь есть своя квартира – унылая тесная квартирка на бульваре Массена, которую он делит с Патриком, флейтистом, своим приятелем с Ибицы. Недавно Патрик вернулся из поездки в По с Анной-Лаурой, француженкой, с которой он встречался уже давно. Они наконец сговорились поселиться вместе. Патрик должен был на днях переехать в ее маленькую муниципальную квартиру близ авеню д'Иври. Как только сын Анны-Лауры вернется в Институт музыкальной культуры в Риме. А пока что, с разрешения Хоба, Патрик поселил в квартирке на Массена родственников Анны-Лауры, чтобы они могли провести праздники в Париже. А Хоб переехал к Мариэль.

Это была не лучшая идея. Мариэль ему разонравилась. А нравилась ли она ему вообще? Когда-то – да, нравилась. Но это было до того, как они поселились вместе. Нет, ну почему она так боролась с сыром? Мариэль говорила, что в холодильнике сыры портятся. Сыр надо хранить при комнатной температуре. «Ага, чтобы он спокойно гнил», – заметил Хоб. В первый раз они поссорились по-крупному из-за сыра. Странно, из-за каких пустяков иногда ссорятся люди! Нет бы повздорить из-за чего-нибудь серьезного. Вот, к примеру – «Почему ты меня не любишь?» Вопрос в их случае абсолютно правомерный. А они – из-за сыра…