— И вот, как-то на Рождество к нам приехали моя кузина с мужем. Мы решили шутки ради попробовать устроить спиритический сеанс. И Артур велел Пайку смастерить стол Кроуфорда…

— Это такой специальный стол, который сделан без гвоздей и винтов, — пояснил Кроули.

— Мы провели наш первый сеанс в комнате на третьем этаже. Сегодня мы соберемся там же, — объяснила Мина. — Вряд ли мы ожидали чего-то большего, чем несколько толчков да парочка странных звуков. Но, едва мы выключили свет и соединили руки, нам пришлось испытать не просто дрожание…

В комнате воцарилось молчание, я заметил, что был не единственным, кто и думать забыл о супе.

— Стол начал дрожать почти сразу же, словно неподалеку прошел поезд. Дрожание стало таким сильным, что крышка стола стала биться о наши колени. Я испугалась и потребовала, чтобы Артур включил свет. Но стол не унимался, а когда муж моей кузины попробовал выбежать из комнаты, он кинулся вдогонку, как злой пес…

— И гнался за ним до самых дверей, — подхватил Кроули, — а потом дальше по коридору. Бедняге пришлось вскочить на кровать, чтобы спастись от него!

Супруги Кроули обменялись улыбками, словно вспомнили какую-то только им известную шутку. Мина поспешила объяснить нам:

— Простите нас: мы не очень-то жалуем этого родственника.

Пайк унес суповые тарелки и начал подавать рыбу. Это, как я узнал из рукописного меню, была sole meunière с pommes Parisiennes.[18] Я старался не думать о том, как мой больной желудок вынесет еще три перемены блюд, которые были указаны в меню.

— И на этом все закончилось?

— В тот вечер — да, — кивнула Мина. — Но это было только начало. Эта удивительная перемена озарила наш союз… и принесла нам столько новых друзей.

На глаза ей навернулись слезы, она подняла бокал, желая выпить за здоровье гостей.

Мы тоже выпили и, как могли, постарались справиться с рыбой. Затем наши бокалы снова наполнили, а грязные тарелки убрали и принесли новое блюдо — riz de veau и farcie[19] из кабачков. Кроули пустился описывать эксперименты, которые они с Миной и гостившей у них супружеской парой провели за неделю между Рождеством и Новым годом: каждую ночь кто-то из них оставался вне круга, пока таким образом они не определили, что именно Мина вызывала паранормальные явления.

— Артур называет меня своим маленьким психическим маяком, — сообщила Мина тоном ребенка, который силится вспомнить стишок, чтобы прочесть его перед гостями, — маяком, который освещает иной мир, словно…

Она обернулась к своему мужу, ища поддержки, и Кроули продолжил описание:

— …словно огонек, светящийся в огромном темном океане, который ожидает нас всех по ту сторону жизни.

Это было весьма впечатляющее сравнение, у меня даже мурашки побежали по коже. Образ, представленный Кроули, — мрачный океан мертвых — преследовал меня на протяжении всего ужина и, судя по тому, как притихли мои коллеги, я не был одинок в моем смятении.

После кекса и персиков в желе ужин наконец завершился. Мы встали из-за стола и перешли в гостиную пить кофе и бренди. Мина попросила у нас извинить ее и отправилась наверх переодеться в более подходящую для сеанса одежду. Я отвел Кроули в сторону и попросил, чтобы он отослал на вечер Пайка и миссис Грайс: пусть-де сходят в кино, когда уберут посуду. Он удивленно вскинул брови, но не стал спорить и отправился в кухню объявить слугам о нашем решении. Немного погодя я увидел, как те покидали дом в пальто и шапках, и сам закрыл за ними дверь на ключ.

— Не мог бы кто-то из вас помочь мне? — попросил я.

Вызвался Флинн, а все остальные собрались вокруг посмотреть, что я задумал. Я дал Флинну свечу, которую купил по совету Маклафлина. Мы зажгли ее, и я собрал капли расплавленного воска в мой носовой платок. Пока воск не застыл, я сделал из него кружок размером в полдоллара и залепил им щель между краем передней двери и косяком. Я торопился: важно было, чтобы восковая печать не затвердела и отпечаток моего большого пальца проступил четко.

— Готово, — сказал я и знаком пригласил Флинна следовать за мной, чтобы проделать то же самое с дверями в кухню и в подвал, а также с большей частью окон. Мне потребовалось полчаса, чтобы опечатать все возможные входы в дом. Когда мы наконец вернулись из подвала, я услышал голос Мины, возвещавшей, что она готова присоединиться к нам в верхней комнате.

— Приступим, джентльмены? — пригласил Кроули, вернувшись из своего медицинского кабинета с черным докторским саквояжем. Он знаком пригласил нас следовать за ним, и мы двинулись гуськом. Странная это была процессия: пять едва знакомых друг с другом мужчин шествовали единым строем. Я шел в арьергарде, и сердце мое падало при каждом шаге по скрипучим ступенькам.

Мы поднялись на третий этаж и вошли в маленькую комнату, которую я про себя называл детской. Мина уже ждала нас. Она переоделась для сеанса в свободную многослойную тунику, верхние слои которой были из прозрачной материи. На ногах ее были тряпичные тапочки. В подобных нарядах выступают ныне исполнители современных танцев, эта ассоциация добавляла нежелательный налет богемности нашему и без того весьма сомнительному собранию.

Посреди стола стояла керосиновая лампа, отбрасывавшая мерцающий свет, отчего небольшая комната казалась еще меньше. Окна были занавешены тяжелыми муслиновыми занавесками, чтобы случайный луч света, проникнув сквозь щель, не спугнул духов. Пожалуй, это было лишней перестраховкой: окно выходило в темный переулок, куда не проникал свет уличных фонарей, а зимние облака надежно прятали луну. Кроме лампы на столе была еще шляпная коробка со всякими вещицами: там было кольцо из плотной резины, гавайская гитара, короткая палочка, кукольная головка — все предметы были выкрашены святящейся краской, чтобы их можно было различить в темноте. Мина предложила нам осмотреть свой инвентарь, а пока мы этим занимались, Кроули отошли в угол, где стоял граммофон, и открыли крышку. Это был дорогой аппарат в корпусе из полированного вишневого дерева. Краем глаза я наблюдал за тем, как Артур Кроули заменил старую стальную иглу на новую, затем вынул пластинку из конверта и, держа за края, проверил, нет ли на ней пыли. Он проделал это с такой тщательностью, что мне вдруг показалось, будто я смотрю представление, основанное на строгом ритуале, подобно японской чайной церемонии.

В конце концов Кроули обернулся к жене и спросил:

— Ты готова, дорогая?

— Да, — произнесла Мина задумчиво и пригласила нас занять места за столом. Не без тайного тщеславия я обнаружил, что супруги решили посадить меня между ними. Когда все расселись, Кроули открыл свой черный чемоданчик и приготовил инъекцию для жены.

— Что за лекарство вы ей вводите? — поинтересовался я.

— Оно называется «Чуткий сон». Это инъекция, которую применяют для обезболивания родов, — объяснил Кроули, одной рукой держа руку жены, а другой нащупывая вену. Веки женщины дрогнули, когда она почувствовала укол иглы, но я затруднился бы сказать — от боли или облегчения. — Это смесь экстракта белены, так называемого скополамина, и…

— Морфия! — подсказал неожиданно Фокс, мы все посмотрели на него, и он пояснил: — Моей жене делали подобный укол, когда она рожала нашу младшую дочь. Она по сей день утверждает, что ничегошеньки не помнит.

— Верно, — подтвердил Кроули, извлек иглу и убрал шприц в чемоданчик. Он помассировал руку жены, чтобы лекарство побыстрее всосалось в кровь, движения его были одновременно и нежными, и профессиональными. — К сожалению, это средство нынче не в моде. Я ввожу его Мине в минимальной дозе перед сеансами, чтобы уменьшить ее страдания.

— А что, ей приходится испытывать страдания? — спросил я.

— Лишь иногда, — ответил он, но не стал ничего пояснять.

Убедившись, что лекарство начало действовать, Кроули поднялся, чтобы завести граммофон, а потом, прежде чем заиграла пластинка, поспешил вернуться в наш круг.