— Теперь обратите внимание на заметку на полях, — тихо проговорил Чуев.

— С Адольфо Переро эту проблему мы разрешили еще три года назад…

Орлов посмотрел на Чуева. Лицо старика было возбуждено, глаза блестели. Затем он выпрямился и сказал:

— Эта надпись сделана рукой моего брата в тринадцатом или четырнадцатом году. Словом, как только он познакомился с этой книгой. Вот почему, Владимир Иванович, — вздохнув, сказал Чуев, — я и поверил во второй вариант.

Орлов молчал. Появилась мысль о возможной связи между событиями в домике Чуева и розысками Роберта Пилади. Он понимал случайность увлекшей его мысли и пытался изгнать ее из своего сознания. Но мысль эта была настолько цепкая, что чем больше он хотел отделаться от нее, тем притягательнее становилась ее новизна. Взглянув на Чуева, он увидел, что старик с надеждой смотрит на него.

— Что вам, Тарас Максимович, известно об Адольфо Переро?

— Очень мало. В тысяча девятьсот девятом году Переро читал лекции по радиологии в Глазговском университете в Шотландии, вообще он был страстным исследователем в области радиоактивных веществ…

Орлов сел на диван рядом с Чуевым и мягко спросил:

— Кто знал, что вас вечером дома не будет?

Чуев покачал головой.

— Никто.

— Говорили вы, что идете в гости? Например, кому-либо из своих знакомых молодых фотолюбителей?

— Абсолютно ни с кем не говорил, — ответил Чуев.

— А вы припомните. Это очень важно.

— Никому не говорил, — убежденно повторил Чуев. — Да и как я мог говорить, когда сам об этом узнал только за три часа до ухода к виновнику торжества. Как все это получилось… Я был на почте, выписывал газету и совершенно случайно встретил его, директора Алибина. Тут он и позвал меня к себе…

— Ну хорошо. Вы никому не говорили, что идете в такие-то часы к Алибину. Но когда он вас приглашал, мог кто-нибудь слышать ваш разговор?

— Безусловно, могли, — мы не одни находились на почте.

— Не можете ли припомнить, кто около вас был в тот момент?

— Вот этого не могу, Владимир Иванович, — развел руками Чуев. — При всем желании.

— Допустим, у вас действительно был тот, кто ищет какие-то документы или еще что-нибудь. Надо полагать, что это опытный в такого рода делах специалист. И вот возникает вопрос: почему же он грубо сработал и не замаскировал свои поиски под откровенную кражу? Грабитель мог взять больше, а польстился только на сторублевую бумажку… Вот почему я сомневаюсь в правильности вашего вывода…

Чуев пожал плечами и ответил:

— Я думал об этом еще до вашего прихода. Возможно, что здесь был не сам, как вы его называете, «специалист», а кто-то из подосланных им лиц, может быть, человек малоопытный…

— Да, так могло быть, — согласился Орлов.

— Прежде чем уйти, Орлов попросил Чуева описать происшествие, изложить все свои доводы и соображения, а также составить список знакомых фотолюбителей, которые бывали в доме. Он предупредил учителя, чтобы тот никуда, не отлучался из дома в течение суток. Чуев пообещал в точности выполнить все, что требуется.

Максим в эту ночь остался у Чуева, а Орлов пошел предупредить Анну Александровну, чтобы она не беспокоилась о сыне.

Он остался доволен своим «выходным» днем.

В тот день, около десяти часов утра, Адамс с книгой в руках, опираясь на железную трость, вошел в старый Спиридоновский лес, расположенный в шести километрах к северу от Лучанска, у села Спиридоново. Прежде чем углубиться в чащу, Адамс остановился на опушке и, прячась за стволом толстой сосны, внимательно посмотрел на поле, и проселочную дорогу, по которой только что шел. Не обнаружив ничего опасного, он двинулся дальше. Шел Адамс медленно, часто оборачиваясь и останавливаясь, вслушиваясь в тишину.

В лесной чаще Адамс закопал в землю привезенный багаж и уже в третий раз приходит проверять его сохранность. Эти прогулки не были для него приятным занятием, но он считал, что гораздо надежнее хранить вещи в лесу, чем в доме Бочкина или в другом месте.

Убедившись, что закопанные чемоданы находятся там, для чего ему достаточно было прощупать почву железной тростью, Адамс направился обратно.

Выйдя на опушку, он сел под березой и раскрыл на коленях книгу. Одетый в простой легкий серый костюм, Адамс вполне мог сойти за скромного служащего, отдыхающего на лоне природы. Он почти беспрерывно курил, волнуемый тревожными размышлениями. С того самого часа, как он прибыл в Лучанск, началось ощущение постоянного беспокойства. Сон его, как правило, был насыщен кошмарными видениями. Адамсу казалось, что в городе все знают, кто он. Это было мучительно. Он дорого бы заплатил за то, чтобы узнать, известно или нет органам госбезопасности о его появлении. Честер Родс уверял его, что такая возможность исключается полностью, надо только самому на месте не вызвать подозрений.

В сознании Адамса всплыла мысль: «Угнетенное состояние объясняется наступающей старостью и жаждой покоя…» Он даже на какое-то мгновение обрадовался, будто сделал открытие, которого долго добивался. «Вот, оказывается, в чем дело!» Но, поразмыслив, понял опасность такого настроения. «Старость, покой. Да время ли думать об этом!»

— Идиот! — вырвалось у Адамса.

Вспышка злобы на самого себя как бы подхлестнула его. Он сбросил с колен книгу и, поднявшись, сделал несколько шагов. Движение уравновесило его. Закурив папиросу, он опять сел на траву и взял книгу. Но, машинально перелистывая страницы, снова подумал: «Не надеется ли Родс связать его с собой и на будущее? Ничего не выйдет! С него довольно! Он сам сумеет распорядиться своей собственной жизнью. И вообще, если бы не этот беспокойный старик, ненавидящий коммунистов, он, Адамс, не сидел бы около этого мрачного леса, а жил в свое удовольствие в стране с другим укладом. Но только ли Один Родс причиной тому? Бочкин! Да, и по милости своего презренного дядюшки ему теперь с документами на имя Ивана Васильевича Печеночкина, уроженца города Свердловска, приходится рисковать жизнью, доставать то, что Бочкин не мог добыть в свое время…»

Около Адамса скопилась изрядная грудка окурков. Из чувства предосторожности, оглянувшись по сторонам, концом железной трости он выкопал в земле ямку, собрал в горсть окурки, положил их туда и сравнял землю.

Взглянув на часы, Адамс поднялся.

Утром Орлов доложил генералу о происшествии в доме Чуева и своем разговоре с учителем. Генерал заинтересовался сообщением и одобрил действия Орлова.

Возвратившись в свой кабинет, Орлов успел навести справку о Слободинском. То обстоятельство, что он — директор Дома культуры номерного завода, заставило Орлова задуматься. Он решил серьезно заняться Слободинским, а пока отправился вместе с майором Заливовым в областной архив.

Четыре часа, проведенные в архиве, не оказались бесплодными. Просматривая комплекты лучанской газеты «Речь», Заливов в подшивке за 1914 год нашел такую заметку:

«25 июня состоялось годичное общее собрание членов Лучанского фотографического Общества. Были заслушаны отчеты правления о работе Общества за 1913 год. Избрано правление Общества. Собрание подтвердило благотворную деятельность прежнего состава правления под предводительством графа Сычинского.

На этом же собрании единодушно был исключен из членов Общества г-н Чуев Николай Максимович, как лицо, стремящееся к подрыву незыблемости трона и нарушающее правила русского гостеприимства. Это выразилось в грубом отношении к коллеге господину Честеру Родсу, любезно открывшему при посещении нашего Общества достижения заграничной фотографии, а также продемонстрировавшему поразительно эффективные опыты в этой части.

Г-н Чуев, будучи личностью грубой и нетактичной, нанес господину Ч. Родсу оскорбление, когда тот посетил его квартиру и пожелал ознакомиться с достижениями г-на Чуева в фотографировании…

Любитель-фотограф».

Эта заметка была для Орлова настоящим откровением. Внимательно читая и вдумываясь в каждое слово, Орлов почувствовал ту обстановку, в которой жил Чуев в дореволюционном Лучанске. Уже в какой-то степени приобщившись к атмосфере маленького домика на Лесной улице, Орлов понимал, что за строками, написанными в газете, кроется какая-то драма. «Оскорбление» заморского гостя не могло быть случайным.