47) Поздно вечером в пятницу в дверь снова звонят. Фвонк дергается в любимом кресле и капает красным вином на брючину. Часа два назад он слышал, как открылись ворота и въехала машина, но дальше все было тихо, и Фвонк, грешным делом, решил, что жильцы спят. На пороге стоит Йенс.
«Привет», — шепчет он.
«Привет».
«Хорошо бы нам потише, потому что эти двое, ну, в подвале, ну, которые мне не то чтобы именно друзья, не знают, что я ушел».
«Хорошо», — тоже шепчет Фвонк.
«А у нас есть еще детокс-чай?»
«Есть. И красное вино есть».
«Красное вино, говоришь?»
«Да».
«Вино лучше чая. Честно говоря, я не очень чай люблю».
«А зачем тогда попросил?»
«Не знаю. У меня такой период в жизни, когда я все время чего-то не знаю. Это очень печально, и меня это очень раздражает и злит. Раньше я знал все. Я почти не встречал людей, чтобы знали столько же, сколько знал я. Раньше».
48) Они идут в гостиную, Фвонк суетливо убирает газеты и несколько пар грязных носков со стула Агнес. У него завелась неприглядная привычка: вернувшись с лыжной пробежки, он садится на свой стул, отдышиваясь, стягивает с себя взмокшую форму и непременно швыряет потные носки на стул Агнес. Мелочно, конечно, но ритуал устоялся, потому что Агнес лопнула бы от злости при виде прелых носков на своем стуле, по какой причине Фвонк никак не может отказать себе в этом удовольствии, а Агнес не в силах ему помешать, тем более что она и не догадывается о происходящем, так что это личная, маленькая сиротская радость Фвонка, но в его жизни радостей не то чтобы ложкой хлебать, привередничать не приходится, радуемся, чему можем, однако сию секунду носки отправляются под диван, а газеты довольно варварски запихиваются в лоток с дровами. Йенса эти маневры не смущают, он как будто бы впитывает в себя комнату, вбирает ее, так сказать, и с видимым любопытством рассматривает фотографии на стене за пианино, то ли правда заинтересовавшись, то ли чтобы сделать приятное хозяину, другой вариант — чтобы в корне пресечь любые мысли о том, будто бы он считает себя лучше или значительнее простых людей вроде Фвонка.
49) «Славная девчушка», — говорит Йенс, кивая на фотографию, сделанную во время пешего похода по Гайрангеру лет десять-двенадцать назад. Девочка улыбается на фоне страшно белых цветущих яблонь.
«Это дочка?»
«Да».
«Как ее зовут?»
«Тереза».
«Милая».
«Да, на это ее хватает».
Йенс замолкает, просчитывая, что значит такой ответ.
«А на что ее не хватает?»
«Ни на что, да нет, она вполне хорошая, просто она… да нет, в общем, она хорошая».
«А занимается она чем?»
«Хочет стать переводчиком с языка животных».
«Переводчиком с языка животных?»
«Она считает, что может разговаривать с животными, особенно с собаками, что у нее такой особый дар».
«Тогда понятно. Понимаю».
«Вряд ли, но это не важно. Лучше сменим тему».
«Я стремлюсь понимать. Мне кажется, человек должен понимать, во всяком случае стараться. Значит, твоя дочь разговаривает с собаками?»
«Так она говорит».
«А о чем она с ними разговаривает?»
«Насколько я в курсе, с ними можно говорить о чем угодно».
«Но речевой, вернее, коммуникативный поток, или как это назвать, идет от животного к человеку и обратно, то есть в две стороны, или в основном от человека к зверю?»
«По-моему скорее последнее, но это мое частное предположение».
Йенс кивает, очевидно, и он того же мнения.
«Но дочка уверяет, будто слышит или как минимум различает, что звери отвечают человеку».
«Это как-то не совсем понятно для меня», — говорит Йенс.
«Да уж», — соглашается Фвонк.
«Но она милая».
«Очень даже».
50) Ни с того ни с сего, когда они по-прежнему стоят перед фотографией дочки Фвонка, Йенс вдруг заявляет:
«Мне кажется, нам глупо ломать комедию друг перед другом».
Фвонк напрягает спину и таращится на Йенса, не вполне понимая, куда тот метит.
«Я только тем и занят», — поясняет Йенс.
51) «Можешь назвать мне хоть одного человека в этой стране, у кого власти больше, чем у меня?»
Фвонк задумывается, не король ли это. Да нет, не король, значит, нет таких.
«Нет, — говорит он наконец. — Не могу».
«Вот именно, — отзывается Йенс. — Но думаешь, кто-то готов помочь? Или хоть кто-то понимает, что у меня за ситуация?»
«Наверное, друзья, семья».
«Казалось бы, должно так быть. Но люди, никогда сами под таким прессом не жившие, не в состоянии прочувствовать, о чем речь, а это знаешь, к чему приводит?»
«Не знаю, — говорит Фвонк, — но наверняка к какой-нибудь глупости».
«К одиночеству, — говорит Йенс. — Это приводит к одиночеству».
«Да», — говорит Фвонк.
«Что именно ты знаешь о политических играх?»
«Ничего почти».
«Но как ты думаешь, что это такое?»
«Не имею представления, но полагаю, что это очень сложно».
«Сложно? Ха-ха! Это мягко сказано. Должен просветить тебя, мой друг. Власть груба и дика, это чудовище, которое все разъедает. Люди — скверные существа. Жажда власти делает их гадкими и некультурными. Я играл в эти игры десятилетиями, и теперь мне от политики дурно. Ну вот, я это сказал, хотя не собирался; проговорился».
52) «Но народ тебя любит. И не только любит, но еще восхищается тобой и полагается на тебя».
«Верно, — говорит Йенс. — Но где среди всего этого место для человека Йенса?»
«Этого я не знаю».
«Еще бы, конечно не знаешь. Когда все еще шло по накатанной, я время от времени успевал встретиться с собой. Не часто, не буду привирать, но все же иной раз выдавался вечер, пусть и крайне редко, когда я чувствовал себя собой, мог расслабиться. Оставались такие карманы пространства и времени, куда за мной не втаскивался хвост ответственности. Но теперь мне больше не на чем выезжать, все буксует, причем я не могу произносить положенное и оставаться тем, кто я есть. Принято говорить, что у нас там дикие джунгли, но на самом деле там скороварка. Встречаются люди с таким восприятием действительности, что… я не знаю, как это назвать. Не представляю, через какие очки они смотрят на мир. Раньше я никогда не боялся. А теперь мне все время только хочется спать».
53) Фвонк наливает вина Йенсу, устроившемуся на диване. Добрый полный стаканчик вина.
«Как я люблю этот звук! — говорит Йенс. — Звук льющегося в бокал вина. Жаль, в силу некоторых причин я редко вижу, как вино разливают, обычно мне дают уже наполненный бокал, воистину, чем больше у человека власти, тем меньше он касается самых простых вещей, наверно, отчасти проблема в этом, я обожаю кататься на велосипеде по улицам моего города, а когда сотрутся подшипники, я хочу сам их менять, и своими руками мыть пол, и сам наливать себе вино, как минимум присутствовать при этом».
Фвонк смотрит на него, смотрит и говорит:
«Но что тебе мешает иной раз самому налить себе вина?»
«Ничего не мешает. Но как-то случай не подворачивается. Я работаю от зари до темна, деятельность моя малосовместима с алкоголем, к тому же я не люблю ходить в монопольку[5], все на меня так смотрят, я напрягаюсь, как бы они чего плохого обо мне не подумали».
«Пусть жена сходит».
«Это ничем не лучше. Народ смотрит на нее и думает: ага, премьер решил выпить. Это убивает часть радости».
«А нельзя попросить помощника сходить за вином?»
«Можно, конечно. Ладно, не будем зацикливаться на этом вопросе».
«А ты не думаешь, что народ будет считать тебя и приятным, и народным политиком, если будет иногда встречать в монопольке?»
«Не уверен. Людям нравится, что они встречают меня в метро, это факт, особенно если это связано со спортивными мероприятиями, — к тому же поездка на метро существенно укрепляет мой имидж человека, думающего о благе природы».
