)
68
Аушрининки — ученическая организация социалистического толка.
(обратно
)
69
Бутку Юзе (1893–1947) — поэт-антифашист.
(обратно
)
70
Скабейка Ляонас (1903–1936) — поэт-символист, антифашист.
(обратно
)
71
Монтвила Витаутас (1902–1941) — один из основоположников литовской советской поэзии, расстрелянный гитлеровскими оккупантами.
(обратно
)
72
Перевод Л. Озерова.
(обратно
)
73
Да, конечно, иду (англ.).
(обратно
)
74
Очень хорошо (англ.).
(обратно
)
75
Иди к черту! (англ.).
(обратно
)
76
Черт (англ.).
(обратно
)
77
Поцелуй (англ.).
(обратно
)
78
Яблонскис Йонас (1860–1930) — языковед, педагог, публицист, переводчик, общественный деятель эпохи национально-освободительного движения.
(обратно
)
79
Буга Казимерас (1879–1924) — крупнейший литовский лингвист.
(обратно
)
80
Ты знаешь край, где зреет померанец (нем.).
(обратно
)
81
Кудирка Винцас (1858–1899) — писатель и крупный общественный деятель эпохи национально-освободительного движения.
(обратно
)
82
Стиклюс Костас (1880–1962) — прогрессивный журналист.
(обратно
)
83
Пяткявичайте-Бите Габриеле (1861–1943) — писательница, общественная деятельница.
(обратно
)
84
Шлюпас Йонас (1861–1944) — либеральный общественный деятель, публицист.
(обратно
)
85
Маргалис (Шнапштис Юозас) (1877–1921) — незначительный поэт.
(обратно
)
Антанас Венцлова
В поисках молодости
(перевод с литовского В. Чепайтиса)
ОТ АВТОРА
Бежит время. С каждым годом его остается все меньше. А когда посмотришь назад — дорога идет через годы, события и исчезает за далеким горизонтом детства. Эта дорога началась от порога родной избы и поначалу вела в близлежащее село, потом — в большие города, чужие страны, к незнакомым людям. Жизнь не скупилась на тяжелые часы, но наделила прекрасными друзьями, дала минуты счастья. Я немало работал, мечтал, искал. Времена выдались тяжелые, подчас даже трагичные, — времена опасностей, бурь и переворотов. Но человеческая память, к счастью, не любит хранить неприятности, куда ярче сохраняет она солнечное и радостное. Может быть, поэтому в моей книге тоже больше таких минут…
Шли дни и годы, и мне все больше хотелось вернуться в прошлое, найти молодость — свою и своих друзей, которые, как хотелось бы мне, с улыбкой и хорошими чувствами прочитают эту книгу.
Мое поколение редеет с каждым годом. Нет в живых ближайших друзей — Пятраса Цвирки,[1]
Саломеи Нерис,[2]
Йонаса Марцинкявичюса,[3]
Казиса Боруты, Винцаса Жилёниса, Йонаса Шимкуса.[4]
Некоторые из них собирались описать путь своего поколения, но не успели. Другие умерли молодыми — им и в голову не приходило писать мемуары. Я тоже долго откладывал эту книгу. Но, тяжело захворав несколько лет назад, я впервые понял — ничья жизнь не вечна. И вот я отложил в сторону другие работы и описал то, что увидел за свою жизнь.
Мемуары должны быть правдивыми. Но, по моему глубочайшему убеждению, они могут и должны быть субъективными. Я не собирался писать ни истории Литвы, ни хроники общественных движений. Я хотел написать только о себе, о своих друзьях и знакомых. А вместе с тем в той или иной степени всплывет и эпоха, в которой мы жили. Личная жизнь — моя и моих друзей — здесь не заняла много места только потому, что немало действующих лиц или их близких живы. А это требует от мемуариста не только такта, но иногда и просто молчания.
Не все описанные мною люди, да и я сам, во всем безупречны. Я рисовал их такими, какими знал, — без искусственных украшений и ненужной «героизации». Я думаю, они не рассердятся на меня за это, как не должны бы рассердиться и их почитатели. Я старался быть точным в каждой подробности, и лучше недосказать (если говорить это, по моему мнению, рано), чем сказать неправду.
Полагаю, читатель поймет, что в книге такого характера нельзя искать оценки жизни и деятельности того или другого писателя. Различные люди здесь затронуты лишь настолько, насколько сталкивался с ними автор.
Эта книга — продолжение «Весенней реки». Если первая книга написана как повесть и основана часто на памяти автора, то сам материал этой, новой, диктовал иную форму — документальную, а местами и публицистическую. И ту и другую книгу я писал, стараясь смотреть на события и людей прошлого глазами тех лет (кроме некоторых замечаний в скобках). Пускай читатель не удивляется, когда и я и изображенные мною люди многого не знают и не понимают того, что мы так хорошо понимаем сейчас.
И «Весенняя река» и эта книга должны были показать путь моего поколения из деревенской темноты к культуре, свету, творчеству, который вел нас к изменению общественного строя, к социалистической революции. Путь был долгий, извилистый и трудный. Если читатель почувствует повороты и трудность этого пути, я буду считать, что добился своей цели.
А. Венцлова
В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ
Если есть на свете счастливые люди, то один из них — я! И правда, мне невероятно повезло. Кто мог подумать, что, уехав из деревни неделю назад с восемью литами в кармане, я буду уже чиновником и окажусь в Каунасе, на втором этаже здания Министерства сельского хозяйства! Я сижу и скучаю. Но скука скоро кончится, начнется работа! Так утверждал референт Гасюнас, энергично расхаживая по двум небольшим пустым комнатам, в одной из которых стояли наши столы. Он искал места для шкафа с делами, для других столов, за которые сядут столь же счастливые юноши, как я, — канцеляристы департамента земельной реформы!
Расхаживая по комнатам, референт время от времени оказывался у своего стола, садился и от скуки принимался листать какое-нибудь дело или комплект «Правительственных ведомостей». Он удивился, увидев, что я пишу стихи, и попросил прочитать ему что-нибудь. Немного смущаясь, я продекламировал что-то о сумеречных переулках, и он меня похвалил:
— Ничего… Но, знаешь, надо бы про родину или про бога вставить. Майрониса читал?
Майрониса-то я читал, но спорить не решился и что-то буркнул себе под нос.
— Я тоже иногда пописываю в газеты. В «Утро». Раньше работал в Кретинге и посылал заметки, а теперь пишу статьи о земельной реформе. Хочешь почитать?
Он вынул из портфеля статью — странички в полторы.
— Ну как? — спросил Гасюнас, когда я кончил читать. — Нравится?
— Ничего, — ответил я, — но я бы исправил немного стиль.
Референт не обиделся — мои замечания ему даже понравились. После этого я каждую неделю правил его статьи. Мой авторитет в глазах референта сильно возрос. Он начал меня величать «знатоком языка».
В один прекрасный день из типографии начали свозить пакеты и сгружать в наших пустых комнатах. Развязав один из них, референт извлек несколько «Актов о передаче земли», напечатанных на плотной голубой бумаге. Это были бланки, которые придется заполнять нам, канцеляристам. Потом они отправятся к нотариусу или в ипотеку, их зарегистрируют в книгах и выдадут новоселам, которые получили землю после раздела поместий.
— Это тоже моя работа. Посмотри, — подал мне бланк референт.
Я с первого же взгляда заметил, что бумага кишит странными, неправильными фразами, словно какой-то невежда перевел их с иностранного языка. Я вежливо высказал эту мысль референту. Он попросил меня по своему усмотрению исправить документ. Прокорпев полдня (фразы были запутанные и непонятные), я кое-как выправил бумагу. Сев за свой стол, референт серьезно вникал в мои поправки, почесывал плешивую макушку, ходил с бланками в другие комнаты, кому-то показывал, с кем-то советовался. Несколько дней он был задумчив, а из кабинета директора департамента земельной реформы вернулся даже в полном унынии.
