Хаос, царивший на суше, отражался в зеркале морей. Те, кто выходил на большие дороги континен­тов, неизбежно, рано или поздно, оказывались и на больших дорогах морской торговли, а все новшества, вводимые в сухопутных армиях, немедленно приспосаб­ливались к войне на море. И все эти бедствия тыся­чекратно усиливались беспрерывными набегами кочев­ников и смешением наречий. Если киликийские или критские пираты античности говорили со своими жерт­вами на понятном им языке, то теперь нужно было быть незаурядным полиглотом, чтобы разобрать, что кричат с встречного корабля,- то ли спрашивают доро­гу, то ли предлагают обменять жизнь на кошелек.

Горцы толпами спускались в долины, чтобы грабить земледельцев; земледельцы поднимались в горы, чтобы завладеть скотом горных племен; кочевники пустынь опустошали плодородные оазисы и речные долины; жители речных долин устраивали засады на кочевников, чтобы отбить у них верблюдов.

И взоры всех их постоянно были обращены к морю. Мимо пустынных берегов плыли неслыханные богат­ства, стоило лишь протянуть руку. Те, кто отваживался на это, побуждаемые голодом или алчностью, первым делом обзаводились флотом, если они были береговыми жителями. А если не были? Пришельцы, не знавшие мо­ря, перенимали искусство судовождения у аборигенов, смешивались с ними, и на исторической арене появля­лась новая морская нация. Иногда - ненадолго, иногда - на века. Так, например, поступали вандалы, в течение трех десятилетий грабившие на чужих кораблях побережья всех государств и островов от Испании до Греции и от Африки до Венеции и Мар­селя.

Римский философ и сенатор Аниций Манлий Севе­рин, больше известный под именем Боэций, долгое вре­мя подвизавшийся при дворе Теодориха на ролях первого министра, в одном из своих сочинений дал принципиально новое определение «золотому веку». Если для античных авторов «золотой век» - это время, когда не существовало рабства и все люди были равно­правны, то для Боэция «золотой век» - это эпоха, когда не было морских разбойников.

Во времена Боэция и даже чуть позже Византия могла еще позволить себе ухмылки: битвы громыхали на чужих территориях (например, у берегов Египта, где в 645 году ромеям удалось внезапным наскоком захватить Александрию и спалить арабские верфи вместе с кораблями). Тем неожиданнее для нее оказа­лась осада Константинополя арабами, начавшаяся в 673 году при Константине IV и растянувшаяся на семь лет. Она была отражена и закончилась тридцати­летним миром, но с той поры на Средиземном и Черном морях оживленно заговорили об арабском фло­те, участвовавшем в нападении наряду с армией.

Собственно говоря, появление арабов в этих морях не было новостью. В 649 году они захватили Кипр, в 654-м - Родос. Родос достался арабам, можно ска­зать, даром, потому что византийцы не успели еще опра­виться от первого и сокрушительного поражения, нане­сенного их флоту, насчитывавшему до тысячи кораблей, двумястами арабскими кораблями в «битве мачт» при Александрии в 653 году. За Родосом последовали дерзкие, но неудачливые нападения мусульман на Си­цилию и Мальту. Для подобных налетов нужен перво­классный флот, тут двух мнений быть не может. Для западного Рима эти захваты прозвучали бы громом среди ясного неба, для восточного они были в лучшем случае досадными и не слишком волнующими эпизода­ми на далекой периферии.

Но ненадолго. Можно было, стиснув зубы, стерпеть захват арабами побережья Леванта, можно было как-то пережить захват ими южных берегов Малоазийского полуострова. Но покорение Смирны (Измира) и Кизика - ключевой базы в Мраморном море - трудно было «не заметить». Нападение же на столицу и ее семилет­няя осада круто меняли дело.

«Тридцатилетний» мир не продержался и двух деся­тилетий. Уже в 698 году Византия потерпела жестокое поражение от арабов на море в споре за Карфаген: в VII веке, столетие спустя после смерти Гейзериха и распада его государства, арабы пришли на северо­африканские берега как хозяева. Пришли надолго. На века. Они принесли с собой кроме новой веры еще и новые обычаи, и новое восприятие мира.

Новую окраску приобрел здесь и морской разбой. В значительной мере арабы перенесли в Средиземно­морье пиратский опыт южных морей, с которым они познакомились во время своих торговых плаваний. Это были отнюдь не увеселительные морские прогулки. Еще Птолемеи, по примеру египетских фараонов Древ­него царства, вменили в обязанность жителям Баб-эль-Мандебского пролива охранять береговую полосу от пи­ратов. Мавританцы, наоборот, регулярно совершали набеги на земли соседей во главе со своим царем. Точно так же поступал правитель острова Кайс в Персидском заливе, захватывавший жителей матери­ка для продажи. Такое положение сохранялось в южных морях повсеместно. В XVI веке посол Гренады в Судане Ал-Хасан ибн Мухаммед ал-Ваззан аз-Зайяти ал-Фаси, вошедший в историю под именем Лев Африканский, без особых эмоций отмечал, что местный правитель «не располагает иным доходом, кроме как грабить и разорять их соседей». Пленниками он расплачивался с купцами, чтобы немедленно влезть к ним в новые дол­ги - и все начиналось сызнова. В своих морских операциях африканцы и арабы использовали обычно мореходные быстрые лодки-долбленки наподобие пирог североамериканских индейцев. В VII веке такие лодки скарлатиновой сыпью усеяли всю южную часть Среди­земного моря.

В том же VII веке в северной части моря, где несколько веков назад бесчинствовали иллирийские пираты царицы Тевты, появилось еще одно пиратское племя. С севера, теснимые кочевниками, на этот тради­ционно пиратский берег пришли славянские племена сербов и кроатов. Слившись с остатками местного населения, они усвоили его обычаи и внимательно изу­чили основы мореходства. Из древних разбойничьих убежищ в устье Наренты они жадными взорами прово­жали тяжело нагруженные венецианские галеры, фла­нировавшие во всех направлениях по сонным водам Адриатики. Наконец терпение их лопнуло, и они сделали первый шаг...

Довольно скоро Венеция оказалась в затруднитель­ном положении. На западе в 798 году арабы захватили Балеарские острова, отрезав путь к Испании и океану. На востоке пираты, умело используя постоянство ветров и течений, терпеливо поджидали купцов, затаившись за каким-нибудь рифом между горой Кармель и Хай­фой и по существу блокировав берега Египта и Благо­датного Полумесяца. Генуэзские пираты превратили остров Корфу в свою главную базу. На большие дороги моря вышли пираты Тосканы. Венецианские купцы были не в состоянии оказывать сколько-нибудь действенное сопротивление морскому разбою: их кораб­ли попросту не были для этого приспособлены. Поэтому они поступили иначе. Галеры перестали ходить в оди­ночку, а купеческие флоты сопровождал теперь конвой.

С 827 года Венеция, вспомнив давний опыт Родоса, учредила нечто вроде морской полиции в северной части Адриатического моря, и результаты этого шага не замедлили сказаться. На рынках западного Средизем­номорья отныне оживленно обсуждали цены на славян­ских рабов - неудачливых пиратов Далматии.

Эти рынки попытались сделать своими арабы. В 839 и 841 годах они нанесли чувствительные удары Венеции на море, но всего лишь несколько лет спустя на тех же самых рынках появились невольники, изъяснявшие­ся по-арабски. Вскоре Венеция твердой ногой встала на полуострове Истрии, и ее купцы почувствовали себя в относительной безопасности у порога родного дома.

Но оставалось пиратским все остальное далмат­ское побережье. И нужно было еще суметь пройти про­лив Отранто, где начиная с 860 года в течение полувека постоянно дежурили сарацинские пираты. Кроме того, разбойники всех мастей по примеру своих древних предтеч организовывались в наемные флоты и на сход­ных условиях предлагали свои услуги всем, кто желал ими воспользоваться. Венецианцы не рисковали связы­ваться с этим отребьем, но Генуя и Константинополь не пренебрегали подобными услугами, и при их содей­ствии пираты создавали новые удобные ловушки на пути венецианских галер.

Столетия спустя, когда Константинополь был уже столицей Турции, бенедиктинский монах из Дубровника Мавро Ветранович с гордостью писал: