6.20 ванна
И дальше все так же подробно…
8.00 откупорить вино
8.15 проверить, подрумянился ли картофель
8.20 поставить воду для горошка
8.25 зажечь свечи
8.30 придет Дж.!!
Я быстренько вернулась к столу и села, дрожа. Кроме всего, мне было стыдно, что я прочла его расписание, Стюарт, наверно, подумал бы, что я шпионю. Но меня оно ужасно растрогало, с каждым пунктом все больше. 8.25 зажечь свечи. Ты не волнуйся, Стюарт, мысленно сказала я ему, можно было бы и при мне зажечь, ничего страшного. И самая последняя строка: 8.30 придет Дж.!! Эти два восклицательных знака пронзили мое сердце.
Он вернулся из уборной, и я с трудом удержалась, чтобы не признаться и не сказать ему, что это вовсе не глупости, не психопатство, не нервы и всякая чушь, а просто очень внимательно и трогательно с его стороны. Ничего этого я, конечно, не сказала, но, должно быть, по мне как-то было видно, и он почувствовал и потом держался уже раскованнее. Мы долго сидели рядышком на диване, я бы и ночевать осталась, если бы он попросил, но он не попросил, и это тоже было трогательно.
Стюарт без конца беспокоится. Ему непременно хочется, чтобы все было как надо. Не только у него самого и у нас с ним. Сейчас вот он страшно волнуется из-за Оливера. Не знаю, что там у него случилось. Вернее, знаю. Он приставал к какой-то несчастной ученице в Шекспировской школе, и его выгнали с работы. Это я прочла между строк из того, что мне рассказал Стюарт. Сам Стюарт против очевидности склонялся к версии Оливера. Настолько против очевидности, что мы с ним даже чуть было не поссорились. Стюарт говорил, что девица, должно быть, соблазняла Оливера, кокетничала с ним, а я спорила, что она, наверно, робкая и страшно перепугалась приставаний учителя. Но потом мы оба все-таки спохватились, что в глаза не видели этой девицы и понятия не имеем, что там на самом деле у них произошло. Мы просто строили предположения. Но и в предположениях Оливер выглядел, на мой вкус, не слишком симпатично, Я не сочувствую близким отношениям между учителями и ученицам – по вполне понятным причинам. Стюарт сказал, что дал Оливеру денег, это мне показалось совершенно излишним, хотя я, разумеется, промолчала. В конце концов, Оливер– вполне здоровый молодой мужчина, да еще с университетским дипломом, и уж как-нибудь да найдет себе другую работу. Зачем давать ему наши деньги?
Хотя, конечно, тогда он был совсем какой-то раздрыз-ганный. Особенно ужасно получилось в аэропорте. Мы были со Стюартом одни в толпе. Мне еще подумалось, когда мы дожидались наших чемоданов, что так будет теперь до конца жизни: мы и чужие люди вокруг, и надо все делать правильно – идти по указателям, взять вещи, потом к таможенникам, и нигде никому нет дела, кто мы и откуда, только мы двое должны поддерживать друг друга… Звучит сентиментально, я согласна, но такое у меня было тогда ощущение. Выходим из таможни, оба смеемся от радости, что вернулись домой, и вдруг на нас бросается какой-то пьяный в шоферской фуражке. Он чуть не выбил мне глаз картонкой на палке да еще наступил на ногу. И представляете себе? Это Оливер. Страшный, как смерть. Ему, по-видимому, казалось, что он поступает очень остроумно, но ничего остроумного в этом не было. Это было жалкое зрелище. У таких людей, как Олли, всегда так: когда они в ударе, с ними весело и забавно, а уж если не задалось, то хоть плачь. Никакой середины.
Ну, мы, конечно, опомнились, взяли себя в руки, притворились, будто очень рады его видеть. Он вез нас в Лондон, гнал как бешеный и всю дорогу плел что-то несусветное, не закрывая рта. Я в конце концов перестала слушать, откинулась на спинку и закрыла глаза. Очнулась, когда машина резко затормозила возле нашего дома, и тут Оливер спросил каким-то странным голосом: «A propos de bottes [23], как прошел ваш lune de miel?»
ОЛИВЕР: Сигарету не хотите? Ах, вы же не курите, вы мне уже говорили. Ваше осуждение полыхает неоновыми оуквами. И брови сведены сурово, как у свекрови из «Кати Кабановой”[24]. Но могу вам сообщить забавную новость. Я читал сегодня утром в газете, что у курящего человека меньше вероятности заболеть болезнью Альцгеймера, чем у некурящего. Здорово, да? Просто блеск. Так что давайте закурим по одной, покоптим легкие и защитим мозг. Ведь жизнь, она, знаете ли, вся изукрашена противоречиями. Только-только все разложишь по полочкам, наведешь ясность, как р-раз, появляется шут с поросячьим пузырем и бум тебе по носу.
Я, между прочим, не дурак. Я понял в аэропорту, что Джилиан и Стюарт мне вовсе не рады. Я чувствую, когда совершаю piccolo faux pas [25]. Олли, старина, сказал я себе, твое щенячье братание здесь неуместно. Немедленно отпусти эту парочку, перестань вылизывать их физиономии. Но это вовсе не было братание и, конечно, далеко не щенячье. Я приехал их встречать, потому что я влюбился в Джилиан. А все прочее было кривляние.
Странная это была поездка из Гатвика в Лондон, Даже не просто странная, а совершенно sui generis[26]. Джилиан села сзади и вскоре уснула. Всякий раз, взглядывая в зеркало– а я, если хочу, веду машину с величайшей осторожностью, – я видел истомленную новобрачную со смеженными веками и разметанными волосами. Шея ее лежала выгнутая наверху спинки, и от этого рот казался поднят для поцелуя. Я все время посматривал в зеркало, но, как вы понимаете, не на машины. Я разглядывал ее лицо, ее спящее лицо.
А рядом со мной сидел пухленький, мирный, сексуально выпотрошенный Стюарт, такой дьявольски ублаготворенный, и притворялся, будто рад, что я их встречал. А сам, наверно, прикидывал, как бы ему получить обратно деньги за неиспользованные билеты от Гатвика до Виктории. Стюарт, имейте в виду, бывает жутким крохобором. Отправляясь за границу, он и в аэропорт всегда едет с обратным билетом из тех соображений, что а) на этом можно выиграть три миллисекунды времени; Ь) о том, что может не возвратиться; он даже мысли не допускает; и с) вдруг за эти две недели подскочат цены? А Оливер всегда покупает билет только в одну сторону. Разве можно предсказать заранее, не повстречается ли тебе на пути королева бразильского карнавала? И какой смысл беспокоиться из-за того, что через субботу в Гатвике у касс может оказаться очередь? Я как-то читал в газете про одного человека, который бросился под поезд метро. На дознании объявили, что он, по-видимому, не намеревался кончать с собой, ведь у него в кармане лежал обратный билет. Прошу меня простить, ваша честь, мало ли какие тут могут быть объяснения. Возможно, он купил обратный билет, чтобы у близких зародилось сомнение и облегчило их горе. Другая возможность – что это был Стюарт. Стюарт, если бы решил подарить машинисту шесть недель отпуска из-за перенесенного потрясения, или сколько там в таких случаях полагается, обязательно бы приобрел обратный билет. Он рассудил бы так: а если я все-таки не покончу с собой? Вдруг передумаю в последнюю минуту? Только представьте себе, какие очереди у билетных автоматов на «Тотнем-корт роуд»! Нет, уж лучше я куплю обратный билет, на всякий случай.
Вы считаете, что я несправедлив? Послушайте, у меня в последнее время такое творится в голове, в пору принимать валерьянку. Мозг готов лопнуть от перевозбуждения. Я сначала слегка скуксился. Вообразите только: предмет моей страстной любви уютно дремлет на заднем сиденье, а дородный муж, мой самый близкий друг, три недели ублажавший ее под жарким солнцем Эллады, сидит рядом со мной, зажав между щиколотками сумку с беспошлинными напитками, я остался без работы, и все попутные машины сигналят и проносятся мимо, будто состязаются по «Формуле-1». Как по-вашему, могу я сохранять спокойствие? Могу быть справедливым?
В этих условиях я, как повелось, принялся валять дурака и зубоскалить неизвестно о чем, Стюарт у меня всю дорогу давился от смеха, чтобы только не разбудить прекрасную Джилиан. А я то и дело со всей силой сжимал баранку, потому что на самом-то деле меня так и подмывало прекратить все это смехачество, съехать на обочину, повернуться лицом к моему пассажиру и сказать: «Да, кстати, Стюарт, я влюбился в твою жену».
