— Все в порядке, держись, все в порядке.

Пока Сулиен развязывал черную ленту, кабатчик не умолкая бубнил:

— Клянусь, если бы она сказала, кто вы… но она разгуливала тут, знаете… даже уверяла меня, что вовсе не рабыня.

— Да, — сказал Марк, не ослабляя хватку, — она приличная девушка. На мой взгляд, это наше дело и не должно вас касаться. Или вы думали, что похищаете свободную гражданку?

Хозяин снова радушно ухмыльнулся.

— Никому никакого вреда, верно? — сказал он, понимая, чем рискует.

— Вы изувечили моего раба, а это будет стоить моей семье времени и денег, — сказал Марк, на этот раз довольно устало. Но, к его изумлению, хозяин обошел стойку, открыл кассу и слегка дрожащими руками отсчитал сорок сестерциев.

— Мои извинения, — слабым голосом произнес он, пододвигая Марку банкноты.

Марк почувствовал, что вот-вот не выдержит, но помедлил ровно столько, сколько было нужно, внимательно разглядывая деньги, как будто они грязные, и наконец без лишних слов сунул в карман.

— Если желаете выпить, то… за счет заведения… — сказал кабатчик, вслепую ощупывая бутылки у себя за спиной. Марк бесстрастно покачал головой и ответил:

— Я и так уже здесь задержался, — что, как одновременно подумал он, было едва ли не единственной правдой, которую он здесь сказал.

Он развернулся, Уна и Сулиен, пошатываясь, двинулись за ним под взглядами клиентов. Сулиен одной рукой обнимал Уну за плечи, но ему пришлось отпустить ее и остановиться, чтобы подобрать у стойки рюкзак.

Марк почувствовал себя менее уверенно, более уязвимым теперь, когда ему пришлось повернуться спиной к публике. Он слышал, как хозяин и несколько клиентов приближаются к дверям — проследить, как он уходит, и принудил себя не оглядываться. Но, едва оказавшись за дверьми, он замедлил шаг и поравнялся с Уной и Сулиеном. Руки Уны были теперь свободны, и поначалу Марку показалось, что она ранена, прихрамывает, но, едва приблизившись к ней, он понял, что девушка настолько закоченела, что с трудом стоит на ногах и вообще передвигается. Теперь, когда все было позади, его самого била дрожь, как, впрочем, и всех остальных. Он протянул руку, чтобы поддержать Уну, надеясь, что зеваки сзади примут это за собственнический жест превосходства. Девушка так резко отшатнулась, что Марк, в свою очередь, едва не отпрянул в сторону, но затем она, не поворачиваясь, не глядя на него, благодарно ухватилась за кончики его пальцев. Он хотел высвободиться, решив, что Уна не хочет, чтобы он к ней прикасался, но она не отпускала его, и тогда он понял, что она старается увести его вправо, совсем в другую сторону, через Волчий Шаг к Испанскому перевалу.

— Почему туда? Зачем? — вполголоса спросил Марк.

— Потому что они узнают, догадаются! Пока до них не дошло, но рано или поздно дойдет!

Уна перевела дыхание, голос ее звучал странно высоко, заглушённое рыдание сквозило в нем. Ее рука безвольно выпустила его руку, и больше она не заговаривала. Марка поразило, что при таких обстоятельствах она вообще может думать. Он непроизвольно оглянулся на следившую за ними шайку, столпившуюся в дверях кабака, и увидел над ними то, чего они пока видеть не могли, — собственное лицо. Кровь застыла у него в жилах, и все трое, медленно пройдя через площадь, свернули на главную улицу.

Как только кабак скрылся из виду, Сулиен снова опустил рюкзак на землю и прижал Уну к себе, но через секунду она механическим движением подняла руки и попятилась. Они неподвижно застыли на месте в полном молчании, пока Сулиен не спросил сквозь зубы:

— Они сделали тебе больно? Да? — И Уна в ответ только молча покачала головой. Марк было собирался отойти в сторонку, как вдруг Сулиен шагнул навстречу и прижал к себе их обоих, причем с такой силой, что Марк едва не потерял равновесия. Он почувствовал между собой и Сулиеном все еще дрожавшее тело Уны. Пораженный Марк легонько хлопнул обоих по плечу, внезапно осознав, что, кроме членов его семьи, почти все в Риме прикасались к нему с большой опаской, а если и делали это, то всегда медленно, с предосторожностями, словно он был очень хрупким, или очень агрессивным, или заразным.

Уна мягко высвободилась, повернулась к Марку и с какой-то суровой искренностью прохрипела: «Спасибо». Быстро миновав серую улицу, они дошли до другого моста и двинулись дальше под балконами бледных домов, над которыми высился храм Минервы. Им пришлось воспользоваться первым мостом за площадью, где стоял кабак, чтобы выбраться на дорогу, ведущую к сараю, где были спрятаны другие рюкзаки и одежда для Уны и Сулиена. Но теперь было уже по-настоящему темно, кабатчик скрылся в своем заведении и если и звонил стражникам, что Марк Новий обнаружился в Волчьем Шаге, то они еще не приехали.

Несмотря на случившееся, им пришлось остановиться, чтобы зайти в лавчонку в притихшей деревушке недалеко к западу от Волчьего Шага и купить там хлеба и несколько пакетов риса, но в ту ночь они не смогли далеко уйти, хотя и дожидаться утра тоже было нельзя. Через несколько часов они сошли с робко пробивавшейся тропинки, которая начиналась от разъезженной дороги, и углубились в темный горный сосняк. Круто уходившая вверх земля оказалась на удивление мягкой и пружинистой, с припухлостями мха на рассыпчатом черноземе. Впервые после кладбища им пришлось спать в полном смысле слова под открытым небом — до сих пор им всегда удавалось найти заброшенную ферму или заводской корпус. Они прошли мимо расположенной у подножия горы водоразливочной фабрики: теперь, по крайней мере, они могли спокойно пить воду из ручьев, но потом началось совершенно необжитое пространство — мили и мили без единого огонька или дорожного шума.

Уна и Сулиен никогда так не удалялись от этих признаков цивилизации, да и Марку не приходилось забираться в такую глушь. Он как-то проезжал через пустоши, окружавшие Большое Ущелье в Терранове, но то был целый кортеж: он ехал с родителями, телохранители — впереди, а слуги и адъютанты — в машинах сзади.

По крайней мере, теперь у них имелись спальные мешки, кастрюлька, в которой можно было сварить рис, и невероятно — однако им удалось развести костер.

— Волчий Шаг, — сказал Сулиен. — Стало быть, тут должны быть волки. Как думаете, они еще здесь водятся?

— Их почти везде перебили, — ответил Марк, — и на людей они нападают только зимой, когда нечего есть.

— А как насчет осени и людей, которые уютно спят в своих мешках?

— Думаю, с нами ничего не случится, — сказал Марк.

— Хм, — сказал Сулиен и стал приглушенно подвывать, как приближающийся волк. Марк рассмеялся. — Значит, нам теперь придется всю дорогу называть тебя Квинт Корнелий Как Его Там? — неловко поинтересовался Сулиен.

Марк никогда не обращал внимания на то, что Уна и Сулиен не знают, как его называть. Ему стало стыдно.

— Нет, — ответил он. — Если Уна права, эта кабацкая публика может сказать страже, что я назвался этим именем. Уна, — добавил он, — с тобой все в порядке?

Дело в том, что Уна уже очень долго не произносила ни слова и ни разу не открыла свою книгу. Она молча, неподвижно лежала на спине с открытыми глазами.

— Да, — сухо ответила она, но не пошевелилась.

— Но должны же были вас как-то звать до того, как мы встретились, — не отставал Сулиен.

— Да, — напряженно ответил Марк, не совсем понимая, куда тот клонит. — Но я… мне больше этого не хочется. Надоело. Вы не можете звать меня Новий или… каким-либо другим именем, потому что они тоже… А вот Марк — в самый раз. Каждого второго зовут Марк.

— Если только никто не узнает тебя в лицо, — невыразительно пробормотала Уна. Но в конце концов, повернувшись к нему, она произнесла все тем же бесцветным голосом: — Впрочем, здесь никого нет, так что неважно.

В таком случае, подумал Марк, они с равным успехом могли бы называть меня одним из моих более официальных, более опасных имен. Но вслух он этого не сказал. Было таким облегчением, что кто-то снова называет его по-свойски. Они помолчали, а затем Уна сказала в темноте: