Обо всем этом мы узнали совершенно случайно из крохотной книжки, выпущенной издательством «Красный рабочий» в 1927 году. Мы искали в архивах и памяти знатоков происхождения якутского названия озера и натолкнулись на странную до невероятности человеческую судьбу.
— Сволочь был каюр! — резюмировал Валька.
— Стоило такого кругаля из-за бога давать! — сплюнул Гришка.
— Раньше людям было гораздо труднее разобраться, — назидательно ответил Виктор.
Драмы
Гришка Отрепьев сбежал. Прямо удрал посреди ночи.
Утром Виктор нашел в палатке записку: «Не надо мне вашей зарплаты, ребята. Жизнь эта не для меня. Сами ешьте гагару. Тундру я знаю, можете не искать. Пока. Григорий».
Мишка возится в палатке с продуктами.
— Продукты он взял? — спрашивает Виктор.
— Дней на пять, — глухо доносится из-за парусины. Плоскость делится на триста шестьдесят градусов.
По которому градусу двинулся Гришка? Бредет, бредет где-то сейчас одинокий человек неизвестно куда, неизвестно зачем…
А если он не выйдет к людям?
А если закружит тундра одинокого человека?
Виктор бесстрастен, как монгольский хан. Проклятый миридолит изматывает его душу. Мы это видим. Но сегодня не до миридолита. Гришка, Гришка!.. Разве нельзя было уйти открыто?
Что-то мешало тебе, Гришка, взглянуть в наши глаза перед уходом.
Мы томительно долго собираемся в маршрут, мы тянем время. Что-то надо решать. Где-то бредет одинокий человек. Низкая пелена облаков нависла над серой равниной. Покрапывает дождик. Надо решать…
— В конце концов, я не нанимал его через отдел кадров, — говорит Виктор.
— А если тундра закружит человека?..
— В конце концов, я геолог, а не воспитатель рвачей.
Манная крупа чукотского дождика серебрит наши волосы.
— Расходимся по маршрутам, — приказывает Виктор.
Расходимся, значит, по маршрутам. Металлогения требует жертв.
Мы с Лехой возвращаемся из маршрута первые. Потом приходит Мишка с Валентином. Рабочие кадры держат себя молчаливо. Виктора нет. Ночь потихоньку заглатывает тундру. Мы рвем крохотные кустики полярной березки. Они отчаянно цепляются за жизнь и за землю. Мишка поливает березку керосином, разводит костер. Дальше она уже горит сама. Мы сидим в неровном кругу пламени, темнота сжимает нас, как камера-одиночка.
Виктора нет…
Все, как по уговору, — ни слова о Гришке. Был человек — и вдруг исчез. Испарился.
Лохматое небо все ниже и ниже падает на костер. Немытыми стеклами синеют сквозь тучи прорывы. Одиноко вопит гагара.
— Клади больше, — говорит Мишка и снова уходит рвать березку. Он носит ее прямо охапками.
Костер среди тундры торчит, как одинокий маяк. Маяк в океане кочек. Виктор выплывает из темноты и устало садится у огня.
— Спасибо за костер, — говорит он. — Блуждал бы я, как лунатик.
— Я боюсь за того чудака, — сказал Мишка. — Неизвестно, что с ним может случиться. Надо добраться до рации, вызвать самолет.
Виктор молчит. Добраться до рации — это значит идти к югу залива, где стоянка охотников. Потом на их вельботе переплыть залив: поселок на той стороне. Десяток потерянных дней.
Виктор ничего не отвечает Мишке. После ужина мы молча вползаем в мешки. Одинокая фигура сидит у костра. Это Мишка. Сквозь сон я слышу, как он снова уходит рвать березку. Люди — родные братья букашек, думаю я. Их тоже тянет в темноте на огонь.
— Старина, — слышу я голос Виктора. — Разбуди меня, если проснешься рано. Сегодня мне не хватило времени в маршруте.
— Хорошо.
Я вижу во сне Ленку. Она купается в каком-то странном фиолетовом море. Я вижу ее знакомое до каждой черточки тело. Мне хочется подойти к ней и поцеловать мокрые завитки волос на затылке, положить руку на тонкую спину. Но Ленка уплывает.
«Очень ты боишься красного света!» — кричит она издали голосом Сергей Сергеича. От этой чепухи я просыпаюсь. За палаткой голоса. Что за чертовщина?!
У костра сидят двое: Мишка и Лжедимитрий собственной персоной.
— Дура ты, дура!.. — слышу я Мишкин голос. — Большой, длинноногий, но глупый до невозможности!
Они не замечают меня.
— Ну разве я не прав? — говорит Гришка. — За сто двадцать целковых такая мука! Без дома, без кино, голодуха… Даже рыба, говорят, понимает, где лучше.
— Что же вернулся?
— Ну, ты пойми. Я ведь тоже соображаю… Я сразу не ушел, держался тут поблизости. Думаю: пойдут искать, надо будет объявиться. Не пошли. Ах так?! — думаю. Наплевать вам на Гришку Отрепьева? Решил в эту ночь уходить. Смотрю, костер. Ночь уже. Думаю: сидят сейчас у костра ребята и решают, какая это сволочь Гришка. Голодали, думаю, вместе. Рвач Гришка! Вместо совести — длинный рубль. А костер все горит. Ты пойми меня. Я долго ждал, а он все горит. Понимаешь?..
— Так ты же соображай не как рыба…
Я тихо ретируюсь в палатку.
— Уже пора? — вскидывается в мешке Виктор.
— Темно еще, — говорю я. — Гришка вернулся.
— Тем лучше, — сухо говорит Виктор. — Я, пожалуй, встану. Не буди ребят. Я пойду в маршрут в одиночку…
Тундра все больше и больше приобретает цвет спелого лимона. Значит, приходит осень. Исчезли линные гуси. Большеголовая утиная молодь перелетает по озерам. Вечерами в стороне залива Креста пылают страшной красноты закаты. Такое небо я видел только на иллюстрациях к космической фантастике.
Сегодня все в сборе. Виктор и Мишка о чем-то тихо спорят над картой. На западе отчаянная марсианская иллюминация. Журавли за озером заводят ленивую ссору. Какой-то одинокий гусь бросает в земное пространство редкие крики. Мерзлотные холмы синеют, как могилы неведомых завоевателей.
— Я читал где-то, — говорит Лешка, — что световое давление можно использовать для паруса. Представляете: межпланетные бригантины с парусами, надутыми светом.
— Все в мире крутится по спирали, — не отрываясь от карты, говорит Виктор. — Здесь паруса, и там паруса… Присматривай себе трубку, Лешка, будешь капитаном. Космический корсар! Чернев — Гроза Созвездий.
— Эй, помолчите, — просит Мишка. — Слушайте землю.
— А вот я капитаном не буду, — говорит Валька. — В шалабане у меня больше пяти классов не уместилось.
— Раньше надо было думать, — рассеянно бросает Виктор.
— Гора разума в океане глупости! — фыркает иронически Мишка.
— Ну, а разве не так? Тебя в институт за уши, что ли, тянули?
— Нет. Я же Человек Символ. Я с шести лет копил деньги на высшее образование. И ты тоже и он. — Мишка кивает на меня.
Мы вышли от озера Асонг-Кюэль к подножью Нельвунея. Судя по всему, именно из этого района были взяты исторические миридолитовые образцы.
Пару раз нам удалось поймать членов миридолитовой шайки: дертил и розовый кармалин. Виктор теперь сам инструктирует ребят, которые моют шлихи. Шлихи сейчас надо мыть «с блеском», до особого серого тона, при котором еще не смываются с лотка легкие минералы.
Нам нужно промыть целую кучу проб у подножья Пельвунея.
Моет Лешка. Валька, как робот, ходит по склону, подтаскивает их к реке. Мы лежим в палатке, отчаянно дымим махрой, «сбиваем» свои маршруты. По долине гуляет пронзительный ветерок. Глухо шумит под снежником вода. Чертыхается у ручья Лешка. Пробы готовы часа через два.
— Так быстро? — удивился Виктор и начал их проверять. Через минуту он выругался. Громко, грубо, отчетливо. Мокрые мешочки со шлихами лежат перед ним как цепь прокурорских обвинений. Привычно сереют утренние шлихи, и, как взятая на ходу горсть песка, в наглом белесом отсвете лежат последние. Лешка отчаянно и явно халтурит!
Он стоит перед нами, опустив голову. Синяя шея и красные сосиски-пальцы, распухшие от воды… Эх, парень!.. Видно, мама не гоняла тебя в свое время к проруби помогать полоскать бельишко. И мы напрасно жалели, спешили кончить с делами, чтобы помочь. И Валька зря потел все утро на склоне.
Валька с глухим стуком сбрасывает рюкзак. Он только что спустился со склона. Короткие потные волосы прилипли ко лбу. Он медленно подходит к Лешке. Немая сцена.
