Шум затих. Сантана переждал еще пару минут, после чего оттянул левое крыло ворот. Я понятия не имел как он открыл их, я не заметил в воротах какого-либо замка, отверстия для ключа (впрочем, я не видел у Сантаны какого-то ключа) или щелей — башни попросту герметичные.

Изнутри повеяло пещерным холодом и сыростью; как-то резко вспомнилось подобное впечатление двухмесячной давности. Мы вошли вовнутрь. Сантана грохнул воротами, закрывая их за собой; что-то треснуло, что-то щелкнуло, сделалось темно. И вновь я услышал тот же самый шум. Теперь он был очень сильным, в его быстром ритме дрожал пол, вибрировали стены. Вода. Она дошла до щиколоток и стала подниматься еще выше. Сантана схватил меня за руку и потянул вперед. Он видел Врата, а я — нет. Теперь мы брели по вспененному потоку. В этой темени даже радугу перехода было невозможно заметить. Вместе с водой во мне начал вздыматься страх — страх перед медленной, бесконечной возможностью утонуть в каменном мраке; я же помнил заявление Алекса, что меня невозможно убить. Сантана упорно двигался вперед. Вода поднялась уже до моих бедер.

Я начал что-то быстро-быстро говорить, он крикнул, чтобы я заткнулся, в ответ я крикнул на него…

Мы были в Лондоне.

7. МУЛЯЖ

Лондон девятнадцатого века в большей своей части представлял собой одну громадную свалку. Знаменитый лондонский туман наполовину брался из тяжелых, вонючих испарений, вздымающихся над уличными горами гниющих отходов. В такой день — солнечный, жаркий, типично летний в своей липкой духоте — дышать было нечем.

В этом мире Врата уже ничем не предохраняли, впрочем, устроить это было бы крайне сложно. Их гексагон находился на крыше огромного, трехэтажного дома, стоящего чуть ли не над самым берегом Темзы. В этой поднебесной путанице башенок, будок, дымовых труб, душников, горгулий и странных фигур никто не заметил бы появления даже полусотни человек. Лабиринт крыши тянулся десятками метров. Даже у Сантаны имелись определенные сложности с ориентацией, и какое-то время он бродил нерешительно, пока не нашел нужную ему пристройку. Ее дверцы закрывались снаружи. Он раскрыл их и махнул мне рукой. Он стоял так и махал где-то с минуту, прежде чем я сдвинулся с места — уж слишком сильно я был занят тем, что присматривался к самому себе.

Сантана был прав, говоря, чтобы я не слишком привязывался к предметам — ни один из них не остался не измененным. Одежда из кожаной превратилась в льняную, с пускай и примитивным покроем, зато соответствующим эпохе. Бронзовый нож трансформировался в стальной кортик. Изменился и я сам: кожа сделалась светлее, черты лица стали напоминать англо-саксонскую физиономию. У Сантаны перемены были более тонкими, но, в то же самое время, более продвинутыми. Еще мгновение назад он был одет точно так же, как и я сам; но, пройдя через Врата, он каким-то чудом получил дорогой и элегантный двубортный костюм, отблескивающий морской волной жилет и шелковый платок на шее. Прическа — волосы сократились до четверти длины — и волшебный массаж головы превратили его в архетип английского аристократа среднего возраста. Ножа я у него не видел, но не сомневался, что тот превратился в антикварный стилет, либо в нечто того же самого рода.

По разваливающейся и запыленной лестнице мы спустились на чердак, а оттуда — в главный коридор третьего этажа. Когда мы проявились из темноты лестничной клетки, нас увидел слуга и не завопил только лишь потому, что у него «в зобу дыханье сперло».

— Надеюсь, — аристократически растягивая гласные, спросил Сантана, — сэр Джон Боттомли дома?

— Дда, конечно…

— Боттомли, — разглагольствовал Сантана, вытянувшись на громадном диване в библиотеке, где мы ожидали прибытия хозяина, — несколько странный тип; у него бзик на почве оккультизма, черной магии, духов, индийских факиров и тому подобных вещей. Мы этим воспользовались. Двадцать лет назад — понятно, по местному счету времени, это мир медленный — к нему пришло несколько наших людей; напрямую они ему не сказали ни слова, он сам прекрасно досказал за них. Как бы нехотя, они показали ему пару штучек. Здесь ограничение магии не такое уж и сильное, игрок с высокими показателями может кое-чего сделать. Так вот, мы дали Боттомли хорошие деньги, проинструктировали его… Он выкупил этот дом и соседний, и теперь осуществляет надзор над, но, точнее, под Вратами. Для такого мира это идеальный агент, кроме него у нас в Англии есть только двое. Мы частенько применяем муляжи подобным образом.

— Муляжи?…

— Естественно. А ты думал как? — будто Боттомли это настоящий человек? Это всего лишь последовательность нулей и единиц в памяти Аллаха. Точно так же, как и все остальное.

— А откуда у тебя этот безупречный английский из частной школы? — спросил я в свою очередь; количество имевшихся у меня вопросов было неограниченным — сейчас же мне хотелось воспользоваться хорошим настроением Сантаны, чаще всего, таким разговорчивым он не был.

Черный рассмеялся.

— Ты слышишь английский, так? Но на самом деле я даже и губами не шевелю. Вообще-то, я говорю только в мыслях, но Аллах на уровне Иррехааре обходит и попугачика — универсального вербализатора идей, так его называют. То, о чем я думаю, что говорю — я мысленно посылаю непосредственно в твой разум, но все эти мысли упакованы впечатлением, будто бы ты слышишь высказанные слова — так или иначе, на том или ином языке — слова, которые не могли бы мне прийти в голову. Ты что, думал, будто я на самом деле знаю все эти индейские наречия? Девяносто процентов игроков, свободно болтающих в своих видениях на китайском, испанском, шведском, французском или суахили — едва лишь разговаривает на бэйсике! Кажущееся знание ими языков, это всего лишь еще один из атрибутов персонажа, приспосабливающегося к новому миру во время перехода через Врата; этим процессом до некоторой степени можно управлять, когда-нибудь ты и сам этому научишься. Я проходил через Врата тысячи раз. Только лишь потому рядом со мной ты выглядишь недотепой. Тебе не нужно знать немецкого языка, чтобы, услышав, тут же его узнать. Это всего лишь впечатление.

Вошел Боттомли.

Он был моложе, чем я его себе представлял — низенький, пухленький, энергичный, улыбчивый. На одном глазу бельмо, большая часть зубов испорчена. Начинающаяся лысина. Говоря очень быстро, он глотал окончания слов. В темных, мокрых отблесках зрачков таился страх — смертельный страх перед нами. На какое-то мгновение я сам почувствовал себя равным Сантане, я сделался богом для Боттомли.

— Нам нужна пара вещей, — буркнул Черный. — Ничего особенного. Но время дорого. Постарайся, Джон. Рассчитаемся обычным образом.

— Да, да, конечно же. Карета, лошади, одежда, оружие…

— Именно. Обычный комплект.

— Уже, уже делаю, — заверил нас хозяин.

Он внимательно глянул на меня и выбежал.

И действительно, времени это заняло у него немного, видимо, он уже привык к постоянной спешке своих таинственных гостей — никто из них, пребывая в этом медленном мире, терять в остальных месяцы и годы.

Сантана, уже в карете, указал мне на мою ошибку.

— Это не совсем так, — сказал он, подгоняя лошадей бичом. — Действительно, те, которые пользуются гексагоном Боттомли, бегут отсюда как можно скорее. Но приличная группа одиночек, не связанных ни с Самураем, ни с нами, специально оседают в видениях с относительно медленным ходом времени — они желают здесь попросту переждать до того момента, когда придет освобождение. Другое дело, что подобное поведение, это все равно, что прятать голову в песок: на территории Самурая свободных людей уже просто нет.

В принесенной Боттомли одежде мне было еще жарче. Я выиграл на презентабельности, но потерял в удобстве; от здешних джентльменов летом должно было попросту вонять потом. Помимо того, мы получили еще два тяжелых и примитивных кольта.

— Вообще-то, — буркнул я, сражаясь с пуговицами, быстрые и медленные миры следовало бы определять наоборот, ведь быстрые…