Большой: (кашляет).

Девка: ― Как вижу, мистера секретаря перспектива завоевания Вселенной не возбуждает.

Гость: ― Я уже стар, миссис Алонсо, меня мало что возбуждает. И уж наверняка я не до такой степени извращен, чтобы возбуждаться страданиями других. Потому что все эти столь шумно называемые проекты стоят именно на людском страдании, или я не прав? Что вы делаете с этими детьми, что вы вытворяете… что творите этим несчастным "искусственным экстрасенсом"…

Девка: ― Мы призываем их к жизни. Страдают? Возможно, что и страдают, хотя Де Доор работает над тем, чтобы сделать их органически счастливыми, но если они и страдают, если вообще что-либо ощущают ― то благодаря кому?

Гость: ― Знаете, миссис капитан, когда мать прижигает своего ребенка утюгом или сигаретами, подвергает ударам тока, пытает и морит голодом, то это воспринимает ее ребенок, саму же ее садят в тюрьму. Такие законы мне известны.

Девка: ― А вам известно лекарство "СервеВиол"? Сколько миллионов людей оно спасло от смерти?

Гость: ― Вы хотите сказать…

Девка: ― Официально его производят на орбите. На самом же деле, мы собираем его с чего-то вроде травы в паре тысяч световых лет отсюда. Вы удивлены? Я могу множить примеры, только зачем ― дело не в количестве, и у вас все это имеется в документах, со статистикой можете ознакомиться в любой момент. На каждого ребенка или откормыша, которому мы, по вашему мнению, наносим страдания, приходятся миллионы спасенных от неизбежной смерти. Несмотря ни на что, это военная операция, господин секретарь. Когда вы стоите со своим отделением в арьергарде проигравшей армии, а неприятель наступает, отрезая путь для отхода, то для спасения армии вы жертвуете полк, а потом вам дают медаль, павшим строят памятник и снимают кино. Кричат им: "Слава! Ура!". Но кто кричит? Живущие.

Гость: ― Это чудовищная, отвратительная логика. Во что вы верите; здесь, в Школе, и там, в Лоне? Во что?

Большой: — В большее добро, господин секретарь, в большее добро. Ваш внук страдает комплексом Моугсона, я не ошибся? Как раз сейчас мы тестируем лекарство, доставленное из другого рукава галактики. Возможно, оно вылечит Джорджа. Или вы запретите ему его дать?

Гость: ― Вашу мать, Иникс!

Девка: ― Прошу прощения от его имени.

Молчание.

Гость: ― Но, ведь раскручивая все это ваше дело, создавая первых "искусственных экстрасенсов", вы же не знали, не могли знать про эти чудесные медикаменты…

Большой: ― Да; тут вы правы, это побочный эффект, совершенно случайное открытие ― хотя, признайтесь, крайне важное. Истинная цель заключается, как это определено, в "технологическом мегаскачке". Мы ищем чужие цивилизации, которые могли бы безболезненно ощипать от их знаний. Мы, то есть США. Вам известна история гонки за атомной бомбой? Так вот, по сравнению с проектом "Самородок", Манхеттенский проект ― это как теория относительности по сравнению с изобретением шпильки. Научные истины, до которых бы мы дошли только через тысячи лет, машины, подобные магическим артефактам, сама наука, сравнимая с магией, воистину божественные силы; для остального мира мы будем как Кортес для ацтеков: невообразимые силы, невообразимое оружие, невообразимая власть… Так что бы это был за президент, если бы не подписался под чем-то подобным? Будем говорить серьезно; из нас троих политикой занимаетесь как раз вы.

Гость: ― А Школа…

Девка: ― Как раз посредством таких вот Пуньо мы и будем Их "ощипывать".

Гость: ― Почему для презентации вы выбрали именно его? Ведь вы его ведущий офицер, правда?

Девка: ― Не только его, но он наиболее "мягкий". Завтра он отправится на Транзитную Станцию. Если можно выразиться, вы увидали уже финальный продукт.

Гость: ― В этих стенах, явно, можно все что угодно, так что выражайтесь. Финальный продукт. Вы сказали, сирота. Метис из Южной Америки. Почему именно он? Ведь вам пришлось учить его и по-английски.

Девка: ― Это как раз уже не вопрос выбора. До этого мы доходили методом проб и ошибок. Эти полудикие дети трущоб просто обладают наивысшими шансами для эффективного приспособления, они наиболее…

Гость: ― …"мягкие". Что это означает?

Девка: ― Тоже сленг. "Мягкий", то есть способный психически адаптироваться, приспособить свой разум к абсолютно любым новым условиям, и принять их подсознательно ― потому-то и дети. Как можно меньше возрастом. Оптимальный возраст ― это лет десять-двенадцать, что является результатом согласования двух противоречащих друг другу требований: максимального поглощения и пластичности разума наряду с ментальными способностями, с умом. Никто из более старших уже не обладает шансами столь инстинктивно и во всей полноте понять Чужих. В конце концов, позвольте, что прибегну к несколько неверной аналогии ― языки мы лучше всего учим именно в детстве.

Гость: ― Но… как вы этого не поймете? Ведь это же дети.

Девка: ― Дети. А что это означает? Этот период человеческой жизни ― детство ― обрел особое, чуть ли не метафизическое значение всего лишь несколько сотен лет тому назад. Ранее, веками и тысячелетиями, дети были просто людьми небольшого роста, временно умственно неполноценными, по причине возраста обладающими небольшим жизненным опытом, следовательно, более беззащитными ― вот и все. Их не оберегали перед миром, не обманывали, для их потребностей не создавали отдельной, фальшивой реальности детства; они жили в точно такой же жестокой и ничего не прощающей действительности взрослых. Вы же рассуждаете критериями девятнадцатого века. Вот Пуньо бы вас научил. Детство ― это искусственное состояние, вынужденное к существованию по причине неестественно комфортных внешних условий. Пройдитесь по любым трущобам.

Гость: ― Вы в это верите?

Девка: ― Что же, это одно из стандартных оправданий. Они сами его нам подсунули. Мы принимаем данную теорию, потому что она согласуется с практикой. И теперь ограничиваем наш набор лицами, происхождение и жизнеописание которых похоже на Пуньо.

Гость: ― Но ведь на самом деле, вам важно лишь то, что подобные дети легче подчиняются вашей воле?

Девка: ― Ни в коем случае. Именно они, эти Пуньо, могут, вопреки всему, сохранить свою собственную волю. Волю к выживанию, стремлению пережить, победить нас. Возможно, что даже гордость, если можно оценить это именно так. Другие отказываются сотрудничать, ломаются психически, им либо все равно, либо же оказываются слишком уж детьми. Кроме того, это уже проблема статистики. У нас должен быть относительно большой выбор, чтобы отобрать по-настоящему способных. Но ведь не можем же мы похищать детей у матерей, что ни говори, закон есть закон, мы действуем в его рамках, в полнейшем согласии с обязательным правом, мистер секретарь. Посему, такие как Пуньо для нас просто идеальны. Говоря по правде, мы еще не до конца понимаем, что является причиной, что как раз они… как бы это сказать…

Гость: — Лучше уже ничего не говорите.

СЕЙЧАС

Сейчас, именно теперь, через мгновение, через момент. Произойдет.

Пуньо стоит посреди Транзитного Зала номер два и своими закрытыми не-глазами видит хаос вокруг себя. Стены герметичной Транзитной Камеры, в которой его закрыли, изготовлены из броневого материала с прозрачностью стекла, но для него это не имеет значения, равно как и факт, что внутри она освещена ослепительно белым светом, а весь остальной Зал тонет в темноте; кого-нибудь иного этот свет и вправду бы ослепил, но не Пуньо. Он видит красные круги горячих прожекторов, но гораздо больше внимания он посвящает воспринимаемым его не-глазами рентгеновским лучам. За Камерой до сих пор царит хаос, хотя, по крайней мере тут не безумствуют силы разбуженных откормышей-телекинетиков из Зала номер один.