* * *

Я не полетел.

Заснул там же, у могилы. И остался. «Портвайн» стартовал час назад.

Господи Иисусе!

* * *

Через неделю.

Живу у Хонцля. Газма где-то бродит, я его не вижу. Сообщения с планеты не открываю, там одни только вопросы.

Мадлен занимает две трети небосклона, свет настолько ярок, что приходится ходить в защитных очках.

Читаю. Сплю. Наслаждаюсь видом Собора.

* * *

Глядь, и на кой хер я вообще

* * *

Я позвонил Миртону.

Он сказал, что фотографировал изменения фенотипа Собора, поскольку генотип, сам код зерен, является безошибочным.

— Это заняло много времени, потому что я все время искал в инициирующих алгоритмах ответственные за все это баги; у меня были соответствующие последовательности снимков, так что, в некотором приближении можно было определить пропуски процедур. — Именно это и было его хобби, он занимался анализом кода, чтобы расслабиться; никакой помощи и консультаций не желал и, если бы их предложили, отказался бы: вся радость от укладывания паззла возникает оттого, что картинка получилась исключительно благодаря тебе. — Но под конец был уже на сто процентов уверен, что ошибок нет. Но ведь Собор, вне всяких сомнений, менялся. Я пытался оценить темп таких изменений. Я был там достаточно долго, чтобы отметить корреляции скорости трансформаций с близостью к Леви. Я перешлю тебе файлы с анализами и необработанными данными. Кривая довольно сложная. Ниже двух астрономических единиц сходит на ноль. В окрестностях аплевия резко возрастает, но ты и сам сможешь в этом убедиться, поскольку Измираиды сейчас сойдут со своей предыдущей орбиты и вырвутся из гравитационного колодца Леви. Это прекрасно видно в первой производной. Ты займешься этим? — спрашивал он. — Будешь пересылать данные? Слушай, я знаю, что… — и тут он начал нести уже что-то такое, что пришлось разыграть целый театр в видео-режиме, чтобы он успокоился. — Ведь нужно же тебе чем-то заняться. Зацепиться мыслями за что-нибудь. И, чем более приземленным это будет, тем лучше. В противном случае…

Ну? В противном случае — что?

Эх, бедный Миртон никакого исключения не представляет. Никто уже не в состоянии глянуть мне в глаза и сказать правду: что ты труп.

Возможно, и хорошо, что я не вижу Газмы. Один Бог знает, что бы я мог наделать. Случаются мгновения, когда меня переполняет такая злость, что я весь буквально трясусь. Ха, я открыл корни выражения «Трястись от злости» — ведь человек тогда и вправду впадает в какую-то болезненную дрожь, все мышцы напряжены, быстрые движения челюсти, гипервентиляция, какой-то туман перед глазами, руки вытягиваются, чтобы схватить — что угодно — хотя именно они трясутся сильнее всего. Именно таким образом я полностью уничтожил несколько книг Миртона, порвал на клочки толстенные томища.

Спокоен я лишь в Соборе. Потому-то иду туда, сажусь (сзади или спереди) и гляжу сквозь Его цельность-скелет на звезды или на божественный фонарь Мадлен. Нет эха, когда я делаю записи. Нет эха, когда читаю мессу. Под светом Повелительницы Чудес меняется цвет тонкого отсвета, бьющего от дарохранительницы. Здесь уж я в своих руках не сомневаюсь. Вздымаю тело Христово и вижу, как сквозь облатку пробиваются радуги жарких красок планеты. Иногда я касаюсь второго полюса и застываю на длительное время, абсолютно спокойный, лишенный всяческих страхов и желаний, укорененный в вечности, пока неустанные обороты Измираид не отодвинут Мадлен за пределы Собора и под Рог.

Не знаю, то же это самое, что у Газды, но, по-видимому, я тоже болен.

* * *

Тем не менее, я взялся за работу отца Миртона и систематически регистрирую метаморфозы фенотипа Собора.

Я пользуюсь крупнейшим из оставленных на Роге компьютером, машиной Матабоззы. Главный терминал размещается в подвале их дворца, но там я был только один раз, чтобы назначить для себя наивысший приоритет и воспроизвести прочную связь с компьютером Хонцля. Теперь мне даже не нужно выходить из своей комнаты.

Искусственный Разум Матабоззы высмеял меня, когда я попросил программу для отображений трехмерных фигур.

— Подобные вещи импровизируют, — фыркнул мой «собеседник», который по умолчанию выглядел несносным геем-подростком. — А зачем это вам, отец?

Я объяснил ему, и тогда он с места пульнул пять вариантов крупномасштабных программ исследований / наблюдений. Я выбрал наиболее скромную. Она основана на монтаже вокруг Собора и на склоне кратера, а так же на куполе города пары десятков камер BuI, работающих во всем спектре излучения; на складе Матабоззы имелось шесть полных комплектов. Изображения поступали бы напрямую к Терренсу (именно так звали ИИ), и он уже делал бы с этим хозяйством все, что требуется. Конец с любительщиной Миртона, с фотографиями, которые щелкаются времени от времени.

Я отправился за этими швейцарскими чудесами космического надсмотра. И правда. Достаточно взять и прижать к более-менее гладкой поверхности.

А что мне еще остается делать?

* * *

По-моему, вчера я ужрался в дупель. Не помню, чтобы пил, но — Господи, какая похмелюга…! И не помогает ничего, даже ступак. Блюю прямо в фонтан. Как только подниму голову, Мадлен засветит мне в лицо, снова взрыв в череп ушке, не могу глядеть, черт подери, какое же у нее альбедо, или уже началось, и она сжигает водород, ведь эту яркость невозможно выдержать. Тем более, когда Саламандра с этой стороны. Где-нибудь спрятаться…

* * *

Уф. Ну так. Когда-нибудь какие-то Чужие найдут здесь мой скелет и воспроизведут эти записи. Знать обо мне они будут именно столько, сколько услышат (или вынюхают, после соответствующего преобразования). Так вот, этот скелет когда-то обладал вполне приличной мышечной массой, жировой ткани чуточку больше, чем это следовало бы из пропорций; кожа имела оттенок чуть светлее окружающих камней, а вот волосы — именно такие. По сути, он был столь же ничтожным представителем homosapiens (это внутренне, кодовое наименование), как и остальные его видовые побратимы, которые выроились со своей родной планеты в экосистемы ближайших звезд. Информация, преобразованная его нервной системой, не вызвала — во всяком случае, насколько это известно ему — каких-либо крупных изменений в окружающей среде. Вплоть до окончательного shutdown 'a он не был уверен, что его существование повысило, или же понизило, суммарную энтропию системы. В течение большей части времени функционировал, опираясь на предположении, что это система моделируется, а главный сисадмин никогда не забывал всех кодов доступа. Но иногда, все же, этот «я» менял свои установки, а именно, когда, наткнувшись на исключительно засоренные багами процедуры, обращался к manteiner 'у с жаркими предложениями patch 'ей, а при повторном исполнении оказывалось, что никакого upgradе 'а не случилось. Но все это проходило после очередной перезагрузке с ROM. И существовал он только в единственном экземпляре.

* * *

Блин, всякая херня, бред…

Быть может, снова воспользоваться всеми теми чудесами медицинской техники… Что-то уж слишком часто мне случается засыпать.

* * *

Терренс дает мне трехмерные проекции Собора, в любом масштабе, в каком угодно ускорении. Это несколько похоже на покадровый фильм из жизни растений. Мертвое, но живое. Сейчас, здесь, передо мной, в перекрестье мутных столбов света, Собор превращается из камня в животное. Не дыхание, но все же что-то двигает им, существует ритм — многочасовый, сложный ритм — в котором ребра главного нефа вздымаются и опадают, когти башен стискивают пустоту, фаланги костяных гребней топорщатся и укладываются по направлению к кресту, а сам крест, крест делается большим. Но под этим ритмом, на фоне, происходит значительно больше, вот только человеческий глаз, а точнее, человеческий мозг — не регистрирует этого с той же легкостью, ведь здесь нет никакой регулярности, нет плана. Изменения небольшие, но многочисленные, они накладываются одно на другое, иногда нивелируя, иногда усиливая явление. Все это течет в соответствии с ритмом, а то и вопреки нему — и кажется, будто бы и вправду никакого плана, целевой формы нет.