Я добился того, чего хотел. Охваченный яростью, Маркабру бросился на меня, забыв о какой бы то ни было хитрости и стратегии ведения боя. Как многие пьяницы, он переоценивал свои силы. Загубленная алкоголем нервная система плохо регулировала его рефлексы. Да, он сильно напрягал мышцы, но когда работаешь шпагой, мышечная сила мало что значит, а ловкость и скорость значат все. Именно ловкость и скорость принадлежали сегодня мне, моему здоровому, натренированному телу.

Я встретил его удар, как встречает разъяренного быка тореро, отбросил его руку в сторону и, не дав ему закрыться, полоснул острием по щеке.

Взвыв от злости, Маркабру размахнулся снова, да с такой силой, что моя шпага, сдерживая его натиск, согнулась чуть ли не пополам, но затем я ловко провел ею по лезвию его шпаги и поранил вторую его щеку.

Маркабру весьма картинно отпрыгнул назад — пытался показать, что он якобы не ранен, но мышцы лица выдали его. Наверное, ему казалось, что щеки его действительно рассечены.

Я медленно пошел на него, решив не дать ему окончательно обрести равновесие.

Когда же, когда он вдруг начал казаться мне отвратительным? Наверное, это случилось из-за того, что раньше мы с ним и наши былые соперники всегда бывали примерно в таком же состоянии, как он сейчас.

На какое-то мгновение зрение мое обрело исключительную ясность. Черная тень Маркабру лежала на камнях мостовой, я видел его искривленное злобной пьяной гримасой лицо, его налитые кровью поросячьи глазки, вперившиеся в меня, глубокие складки его старомодного костюма. На миг все происходящее показалось мне сценой из романтической пьесы двухсотлетней давности, полной чисто аквитанского изящества и трагичности…

Маркабру сделал выпад. На этот раз я довольно тонко парировал удар и аккуратно надсек мышцы запястья на той руке, в которой он сжимал шпагу. Шпага Маркабру со звоном упала на камни, и он, мгновение спустя осознав, что в руке его более нет оружия, отступил. Я небрежно ранил его в грудь, дабы заставить попятиться еще сильнее, и наступил на выроненную им шпагу. Он был безоружен, ранен и беспомощен.

Следовало отдать ему должное. Хоть он и являл собой жалкое зрелище, какая-то толика enseingnamen у него все-таки сохранилась. Он сделал еще шаг назад, сцепил руки за спиной, вздернул подбородок и расставил ноги. Поскольку уговор был насчет поединка безо всяких ограничений, теперь он вправе был ожидать, что я стану его пытать или унижать, либо займусь тем и другим сразу, но он решил избежать хотя бы такого унижения, как мольба о пощаде.

Тут уж я заговорил по-терстадски.

— Ты требовал от меня такого, чего не вправе был требовать. Ты обвинял меня в том, что я не такой, каким ты хотел бы меня видеть. Если я оскорблял тебя, то я делал это потому, что в противном случае ты бы вообще не стал меня слушать. Если я вообще обратился к тебе, то только для того, чтобы ты встретился со мной лицом к лицу — с таким мной, каков я есть, и прекратил требовать, чтобы я носил маску, которую для меня подобрал. Я желаю, чтобы наш поединок был non que malvolensa, que per ilh tensa sola. Поэтому я предлагаю тебе честный вариант: либо ты честно сдаешься, либо честно погибнешь — выбирай сам, но сначала мы обменяемся рукопожатием в знак того, что не имеем друг к другу претензий.

По аквитанским меркам такое предложение с моей стороны было поистине невероятно благородным, но благородство мое было просчитанным до мелочей. Если бы он принял мое предложение, я бы намного превзошел его в тегсе, а если бы отказался, меня бы все равно прославляли за тегсе еще много лет, хотя Маркабру бы в этом случае проявил великое enseingnamen. Пожалуй, еще ни разу в жизни я столь цинично не ковал собственную карьеру.

— Ages atz infemam, — решительно ответил Маркабру.

— Per que voletz.

Я шагнул к нему, вытащил из-за пояса шнурок и связал его руки, унизив его тем, что как бы усомнился в том, что он сам не станет держать их за спиной.

А потом, под паническое аханье зевак, я сорвал с него штаны, швырнул его на скамью и так отшлепал по голой заднице, чтобы потом у него остались внушительные синяки.

Затем, поскольку даже по аквитанским меркам я зашел слишком далеко, я преспокойно удалился, не удостоив Маркабру coup de merce, и тем самым лишил его возможности поваляться несколько дней в больнице для оживления. «Пусть теперь поднимется, натянет портки и отправится восвояси, — мстительно думал я. — И пусть дает вечерние аудиенции, будучи униженным до предела».

Потом, когда мы все-таки зашли поужинать, Маргарет рассеянно смотрела в тарелку и ела с полной отрешенностью. Я понимал, как выглядела наша драка с Маркабру для нее. Мы почти не разговаривали. Ближе к концу ужина Гарсенда предложила Маргарет пройтись по магазинам, и я дал моей бывшей entendedora еще одно призовое очко. А я направился прямой дорожкой в заведение Пертца, где теперь вовсю тусовались межзвездники, но по дороге приобрел напрочь консервативную уличную одежду. Теперь, когда я был одет совсем не так, как на старых видюшках, меня никто не узнал, кроме Пертца, конечно. Мы с ним премило поболтали.

Большей частью он рассказывал мне про тех, кто повесил свои шпаги на стену и уехал из Молодежного Квартала.

В общем, Маргарет почти не говорила со мной о моем поединке с Маркабру. Уж и не знаю, что ей сказала Гарсенда и сказала ли что-нибудь, но через пару дней Маргарет вела себя как ни в чем не бывало.

И честно признаюсь, у меня не хватало смелости самому заговорить с ней об этом.

В тот день, когда мы собрались отправиться на лодке в Элинорьен, чтобы навестить моих родителей, на пристань проводить нас пришла Гарсенда.

— Кстати, — шепнула она мне на ухо, — я знаю, ты мне вряд ли поверишь, но Маркабру несколько раз ко мне подкатывался, когда у нас с тобой была finamor, но я ему все время отказывала.

Я улыбнулся ей и проговорил:

— Я так и думал.

Мы с Маргарет прекрасно доплыли до маленькой гавани, и она замечательно подружилась с моей матерью. Я много бродил с отцом по окрестностям, от берега к горам, по извилистым тропкам. Я даже в саду и на огороде ему немного помог. Ему хотелось как можно больше узнать о горах и тропах на Нансене. К своему глубочайшему изумлению, я обнаружил, что моему отцу всего-то пятьдесят с небольшим. Если Шэн был прав и если цены на путешествия с помощью спрингера действительно могли упасть лет через десять настолько, что этот вид транспорта стал бы доступен для туристов, то мы с отцом запросто могли бы постранствовать по Содомской котловине и ее окрестностям.

Маргарет почти все время проводила у моей матери в университете. На самом деле только из-за моей матери фамилия «Леонес» и была известна во Внутренней Сфере, поскольку она была признанным экспертом по архивированным цивилизациям. Так назывались те малочисленные цивилизации, которые во времена Диаспоры не смогли набрать достаточное количество средств на организацию перелета и основание колоний и потому оставили множество записей о своей культуре. Потом, к сожалению, эти цивилизации тихо и незаметно ассимилировались в процессе так называемого «Возврата». Я рос, непрерывно слушая рассказы матери о самоанцах, онандагу и прочих малых народах… и вот теперь, когда по ночам мы с Маргарет уединялись в гостевом бунгало, ее голос звучал словно бы эхом из детства, но восторга в нем, конечно, было намного больше, чем в эхе.

Сначала я не обращал внимания на прозрачные намеки матери на то, что они с отцом вряд ли сумеют прибыть на нашу свадьбу в Каледонию. Хотел сказать, что наша с Маргарет помолвка была придумана исключительно для того, чтобы обзавестись бесплатным билетом на спрингер для нее, — а потом подумал и решил, что это не так.

Не сказать, чтобы мы сочетались законным браком, поскольку по аквитанским законам ни она, ни я еще не достигли брачного возраста, но мы устроили очень симпатичную свадьбу в саду моего отца, откуда через помидорные грядки открывался прекрасный вид на серое море и Арктур, опускавшийся за горизонт. На это торжество прибыла Гарсенда и клятвенно пообещала, что не упустит возможности поздравить нас и в Утилитопии. В общем, всех подружек невесты представляла Гарсенда в единственном числе, но энергии в ней было столько, что казалось, подружек целый выводок.