-- Государство мое богато, но сам я беден, -- говорил он, -- так что же? Зато мои подданные счастливы, а в этом состоит главное сокровище монарха!

   Прекрасная мысль в государе! Великая черта истинного самоотвержения!

   В одной Силезии Фридрих построил в восемь лет 213 деревень. Пруссия была открыта для всех семейств, гонимых религиозным фанатизмом в других государствах. Во время Семилетней войны преследование протестантов усилилось еще более в католических землях, и жертвы гонений толпами устремились под защиту Фридриха. В одном магдебургском округе было им поселено 2.600 новых семейств. В Померании, в Остфрисландии, на берегах Одера и Гавеля раскинулись обширные колонии иноземных выходцев, и места болотистые и песчаные покрылись цветущими нивами и молодыми лесами. Лесоводство вообще составляло один из главных предметов забот Фридриха. В течение войны прусские леса жестоко пострадали. Они были отчасти истреблены неприятелями, отчасти порублены самим правительством на продажу. Теперь огромное количество леса пошло на новые постройки, и король деятельно хлопотал, чтобы обеспечить грядущие поколения прусских подданных этой необходимой потребностью. {422}

   При таких усиленных действиях короля Пруссия заметно приходила в довоенное состояние.

   "Фанатизм и ярость честолюбия превратили самые цветущие страны моего государства в пустыни, -- писал Фридрих к Вольтеру. -- Если вас интересует итог опустошений, причиненных мне врагами, то знайте, что я построил в Силезии 8.000 домов, в Померании и Неймарке -- 6.500, а это, по всем вычислениям Ньютона и д'Аламбера, составит 14.500 новых жилищ. Большая часть была сожжена неприятелем. Нет! Мы не так вели войну; правда, и мы разрушили несколько домов в городах, которые осаждали, но число их не простирается и до тысячи. Дурной пример не ввел нас в искушение, и с этой стороны совесть моя свободна от всякого упрека".

   Но на все эти вспомоществования и улучшения были потребны огромные суммы. Обыкновенных королевских доходов не доставало на покрытие издержек, которые еще более увеличивались содержанием огромного войска. Фридрих начал думать о средствах умножить доходы, не делая налогов на народ. Прежде всего он бросил взгляд на таможенное управление и нашел, что в Пруссии пошлины на предметы роскоши слишком ничтожны, и что тариф на привозной товар можно значительно распространить. В других государствах эта отрасль политической экономии приносила казне огромную пользу. Особенно во Франции таможенное управление было доведено до высокой степени совершенства. Фридриху хотелось завести у себя то же самое устройство. Он вызвал в Берлин знаменитого Гельвеция, генерал-президента таможен во Франции, который на этом месте доставил Людовику XV большие денежные выгоды и сам нажил огромное состояние. Гельвеций ознакомил короля с ходом дела и устроил в Пруссии главную администрацию королевских доходов, известную в народе под простым названием Regie. Она состояла из департаментов: государственного акциза и таможенных пошлин. Начальником этого учреждения был сделан француз де Лоне, который прибыл с целой ватагой голодных одноземцев. Пошлина была распространена почти на все предметы заграничного привоза и потому стала для народа несколько отяготительной. Действия новой администрации скоро распространили ропот в народе.

   Чиновники ее, явясь в Пруссию почти нищими, вдруг стали играть значительные роли, обогащались за счет граждан, позволяли себе разные притеснительные меры. Незнание немецкого языка и {423} жадность этих людей возбуждали к ним всеобщую ненависть. К тому же они имели право не только осматривать проезжающих на границах, но даже останавливать путешественников на дорогах внутри государства и делать обыски в домах.

   Несмотря на такие меры, торговля контрабандой усиливалась, а ропот становился с каждым днем громче. Наконец, он должен был достигнуть до слуха короля. Фридрих увидел ясно, в чем состояла его ошибка. Он заменил французов немцами и строго запретил всякое притеснение граждан. Тогда народ примирился со своим королем. Не видя злоупотребления, пруссаки убедились в пользе самого дела и охотно платили пошлины в доход казны, зная, что эти доходы собираемы не для своекорыстных видов короля, не для обогащения временщиков и наложниц, не на роскошь придворных праздников, а для поддержки и облагодетельствования самого же народа. Кроме таможенных постановлений, король придумал и другие финансовые операции. Он присвоил казне исключительное право производства и торговли некоторыми предметами народной потребности. Первое место между этими предметами занимали табак и кофе. Табак был отдан на откуп за полтора миллиона талеров компании купцов, но компания не устояла, и казна должна была сама принять продолжение откупа. Эта монополия доставляла ежегодно миллион талеров государственного дохода и сильно развила и возвысила плантации и производство табака в {424} Пруссии. Король сам надзирал за действиями администрации табачного откупа. Вот что пишет об этом знаменитый Реденбек:

   "Невозможно, чтобы частный торговец или фабрикант, который с детства изучил свою промышленность, вел свое дело с большим трудолюбием, внимательностью и порядком, чем Фридрих. Проницательный взор его следил за всем. Он сам приводил в порядок счетную часть, наблюдал за продажей и закупкой материалов, за фабрикацией и облагораживанием внутренних плантаций. Его проекты, предписания и распоряжения ясно показывают, что он глубоко проник даже в самые мелкие частности этой полезной отрасли государственного хозяйства".

   Торговля кофе также исключительно была присвоена казне. Кофе продавался жженый и молотый, по довольно дорогой цене, а для наблюдения за контрабандой были приставлены особые чиновники, которые открывали злоупотребление по запаху жженого кофе, и потому назывались нюхальщиками. Фридрих смотрел на кофе, как на предмет роскоши, желал отучить от его употребления низшие классы народа и через то сберечь огромные суммы, которые ежегодно вывозились из королевства на покупку этого дорогого продукта.

   Чтобы истребить злоупотребления, закравшиеся в судопроизводство и провинциальное управление, а равно и дурные наклонности, прививаемые народу разной безнравственной сволочью, занесенной в Пруссию Семилетней войной. Фридрих вздумал учредить, по образцу Франции, тайную полицию. Для изучения этого дела он отправил в Париж молодого полицейского чиновника, Филиппи, приказав ему подробно узнать систему министра полиции Сартина, которого чудные действия гремели по всей Европе. По возвраще-{425}нии в Берлин Филиппи был сделан президентом полиции, и новое учреждение открыло свои действия. Но благая цель монарха не была достигнута. Как безответственное и самовластное правительственное место тайная полиция действовала помимо закона, оскорбляла права граждан, поддерживала сильных, боясь их влияния, и угнетала слабых, по одному подозрению, часто по ложному доносу, чтобы наживать от них деньги.

   Сам Филиппи тоже не принадлежал к праведникам. Таким образом, учреждение, назначенное для обеспечения прав и собственности народа, сделалось для него родом инквизиции, полновластной губить и миловать без апелляции. А между тем, сановники смело употребляли во зло свою власть и действовали деспотически, зная, что, в случае жалобы, их сторона всегда возьмет перевес в тайной полиции, и что слишком крикливым челобитчикам там скоро заткнут рот, опозорив их названиями вольнодумцев и бунтовщиков. Страх, трепет, вопль и всеобщее негодование были следствием прекрасной, человеколюбивой мысли Фридриха. Но скоро он сам убедился в дурном направлении своей секретной полиции. В Берлине произошло тайное убийство, и Филиппи не смог отыскать виновника. Фридрих призвал его к себе и изъявил свое неудовольствие. Филиппи оправдывался тем, что не имеет достаточных средств действовать так, как Сартин, и что для полного развития тайной полиции должно учредить систему доносов и содержать множество шпионов. На это король возразил ему следующими достопамятными словами: