В то же время генерал Гольц действовал с успехом в Силезии. Лаудон вынужден был отступить к границам. В руках австрийцев осталась одна крепость Глац. Евгений Виртембергский, по удалении русских за Варту, ударил на шведов и прогнал их к Стральзунду. Гюльзен занял Рудный хребет и тем отрезал имперскую армию от Саксонии.

   Война с французами велась в этом году с переменчивым счастьем. Французы имели некоторые успехи, но не могли ими воспользоваться из-за несогласия своих вождей. Фердинанд Брауншвейгский, ослабленный Фридрихом, которому должен был уступить значительную часть своего войска, не мог действовать решительно. Малая война продолжалась между враждующими, без особенных выгод для каждой стороны. Вся кампания не имела важных результатов.

   Фридрих провел зиму в Лейпциге.

   Город этот в то время почитался средоточием германского просвещения и литературной деятельности. В нем жили знаменитейшие ученые, поэты и художники: король вошел в свою сферу. Здесь он мог отдохнуть душой и освежиться в беседе о науках и поэзии с отличнейшими умами Германии. Здесь сблизился он с саксонским поэтом Готшедом и с баснописцем Геллертом. Для придворных концертов король выписал из Берлина всю свою капеллу, но сам уже редко принимался за флейту. Наконец, прибыл в Лейпциг и последний задушевный друг Фридриха, маркиз д'Аржа-{388}нс. Когда он вошел в кабинет короля, Фридрих сидел на полу и кормил своих любимых собак.

   -- Как! -- вскричал он. -- Это ли страшный маркграф Бранденбургский, против которого воюют пять сильнейших держав Европы! Неприятели трепещут и ломают себе головы, полагая, что он в эту минуту замышляет новый план кампании, или пишет грозные статьи договора, или приискивает себе сильных союзников... а он -- спокойно сидит в кабинете и утешается комнатными собачками!

   Но Фридрих был не так спокоен, как казался. Он постоянно думал о предстоящей кампании. Каждый день набирались рекруты, и в продолжение шести часов их неутомимо обучали боевым приемам и упражняли в военных эволюциях.

   Были снова сделаны попытки к мирным переговорам. Франция первая вызвалась открыть конгресс в Аугсбурге. Финансы ее были сильно расстроены войной в Вестфалии и еще более неудачной борьбой с англичанами на море. Мир был для нее необходим. Но остальные державы на это не соглашались. Расчет их был верен: с каждой кампанией силы и средства Фридриха истощались. Наконец, он должен будет изнемочь -- и покорится. Чего не вынудит сила оружия, то приведут с собою обстоятельства. Но предположения человеческие хрупки: судьба прежде делает свой расчет и часто зароняет семена успеха там, где человек видит одну погибель. То же сбылось и с Фридрихом. Средства его, действительно, были истощены. Война обнимала своим пламенем все его провинции. Жители беднели, доходы уменьшались, поля были притоптаны, целые селения истреблены, войско видимо умалялось. Но это самое послужило к возрождению его сил. Крестьяне оставляли плуг и, вместо того, чтобы трудиться для неверной жатвы, брались за оружие и становились под королевские знамена с твердым намерением отомстить врагам отечества. Незаметно война сама собой обращалась в народную. Вся Пруссия запылала общим патриотическим энтузиазмом. Прежде, чем Фридрих смог придумать, откуда набирать солдат, войска его так пополнились охотниками, что он в начале зимы мог уступить 20.000 человек Фердинанду. Правда, армия эта далеко не походила на войско 1756 года. Ветераны сложили кости на полях своих побед, не много из этих героев уцелело в новых рядах прусской армии, для поощрения и поддержки неопытного войска. Сами офицеры, ознаменовавшие себя славными {389} подвигами, уступили место кадетам, поступавшим на фронт прямо со школьной лавки. Фридрих лишился лучших своих полководцев.

   Принц Леопольд Дессауский, фельдмаршал Шверин, Кейт, герцог Франц Брауншвейгский и Винтерфельд пали с оружием в руках. Фуке и герцог Бевернский томились в плену. Левальд страдал от тяжких ран. Но дух Фридриха по-прежнему господствовал в войске. Судьба его была скована с армией неразрывной цепью. Собрат солдата -- в походе и провидение его в бою, он сделался для всех предметом фанатического обожания. Анекдоты о тесном сближении его с войском бесчисленны и разнообразны.

   Во время усиленного марша в Бранденбург войско остановилось на несколько часов у болота, через которое прокладывали наскоро плотину. Утомленные солдаты разложили костры и легли на траве. Вечер был холодный; резкий северный ветер проникал до костей. Цитен также присел к огоньку и скоро заснул. Солдаты подложили ему под голову пук сена. Фридрих увидел это. Тихо подошел он к костру и, закутавшись в плащ, прислонился к дереву. При малейшем шуме он уговаривал солдат: "Тише, тише, дети! Не разбудите моего Цитена: старик устал". Вскоре пришла солдатка и, не примечая короля, так неосторожно поставила на огонь горшок с картофелем, что искры и пепел полетели ему в лицо. Не говоря ни слова, он только прикрылся плащом. Солдат, заметив это, закричал на бабу: "Ослепла ты, что ли? Здесь король!" Солдатка испугалась, схватила свой горшок и бросилась бежать. Но Фридрих приказал ее воротить и насильно заставил доварить кар-{390}тофель. "Ничего, душа моя", -- сказал он ей милостиво. -- На походе мы все равны, и кухня у нас общая". Другая солдатка во время ночлега родила мальчика. Едва оправясь, рано утром она схватила своего ребенка и прибежала к Фридриху.

   -- Государь! -- вскричала она. -- Вот вам еще солдатик! Я его сейчас родила.

   -- Крещен ли ребенок? -- спросил король.

   -- Нет еще, -- отвечала солдатка, -- но я непременно хочу, чтобы и его тоже звали Фрицем.

   -- Хорошо, -- сказал Фридрих, давая ей золотую монету, -- береги его, а на зимних квартирах я уж сам окрещу твоего Фрица.

   -- А где же ты был, старый Фриц? -- спросили короля гвардейцы, бывшие под командой Цитена, после Торгауской победы. -- Мы тебя совсем не видели. Или ты уж отказался драться вместе с нами?

   -- Нет, дети! -- отвечал Фридрих, -- я в это время бил неприятеля на другом крыле. Видите, он целил метко!

   Тут показал он им на свою рану и на шубу, продырявленную пулями.

   -- Да здравствует наш старый Фриц! -- закричали гренадеры в один голос. -- Он наш в огне и в смертный час! За него и жизнь, и кровь! Да здравствует король!

   Чего не мог предпринять такой человек! Чего не мог он совершить с таким войском?

{391}

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Начало кампании 1761 года

   Мария-Терезия имела средства продолжать войну, в которой она до сих пор ничего, кроме потерь, не испытала. Государство ее, за исключением некоторых частей Богемии и Моравии, осталось неприкосновенным. Каждую зиму в Австрии производили новые наборы для укомплектования армии. Императрица-королева вместе с сыном своим Иосифом выходила на балкон и приветствовала полки, выступающие в поход. Такой же внимательностью старалась она возбудить твердость и усердие своих полководцев. Когда Даун, после поражения при Торгау, возвращался в Вену, покрытый ранами, Мария-Терезия выехала к нему навстречу за три мили и осыпала разбитого фельдмаршала милостями. Но казна австрийская была истощена войной. Правительство выпускало множество ассигнаций, которые совсем не принимались в других землях. Офицерам, которые получали жалованье ассигнациями, приходилось ждать уплаты до окончания войны. {392} Между тем конца ей не предвиделось. Таким образом, большинство офицеров поневоле вынуждены были с большой потерей разменивать свои ассигнации в частном банке, основанном мужем императрицы на собственный его капитал. Такой невинной спекуляцией император Франц наживал огромные суммы, между тем как подданные его супруги разорялись. Зато, занимаясь подрядами и денежными оборотами, он не вмешивался в дела правительственные, а Мария-Терезия, которая того только и желала, не мешала его спекуляциям. Обе стороны были довольны, и дела шли своим порядком.