В Берлин Фридрих прибыл 12 июля, а 28-го мир Пруссии с Австрией был окончательно заключен и подписан. Англия приняла на себя ответственность за точное исполнение договора. В Берлине мир был отпразднован торжественным образом, и жители столицы всячески старались выказать свой восторг и любовь к победоносному своему монарху.

   Вслед за тем все союзные дворы были извещены о заключении мира. Можно себе представить, какое волнение произвело это событие в европейских кабинетах. Больше всех был поражен Флери. Старый политик, не мог перенести мысли, что Фридрих, ученик в государственной науке, которого он хотел употребить только орудием для своих целей, перехитрил его. Он не верил глазам своим и несколько раз принимался перечитывать присланный рескрипт прусского короля.

   "Я слишком хорошо знаю прямой и благородный образ мыслей Вашего Величества и не могу допустить малейшее подозрение, что Вы хотите нас оставить!" -- Так писал Флери к Фридриху и, действительно, он хорошо постиг характер прусского короля. Фридрих сам сознавался Иордану, что шаг этот стоил ему сильной борьбы с {151} самим собой. "Но что делать, -- прибавил он, -- где между необходимостью обмануть или быть обманутым нет середины, там для монарха остается только один выбор".

   Фридрих изложил кардиналу Флери необходимость такой меры и все причины, которые побудили его к решительному шагу. Кардинал на это возразил, что пишет ответ свой слезами, и заключил письмо так:

   "Ваше Величество делаетесь теперь судьей целой Европы: это самая блистательнейшая роль, какую Вы могли принять на себя".

   Но Мария-Терезия была в совершенном отчаянии. Она говорила, что у нее из венца вырвали драгоценнейший камень и, если верить лорду Робинсону, то добрая королева плакала каждый раз, когда встречала силезца, но, к несчастью, почтенный джентльмен любил иногда прикрасить речь свою невинной риторической фигурой.

{152}

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Два года мира

   Армия Пруссии была сильно расстроена войной. Прежде всего Фридрих позаботился о приведении ее в порядок, о пополнении и усовершенствовании своих полков. Военные действия открыли ему многие недостатки в войске, которые надлежало исправить, но в то же время они показали и хорошие стороны, которые ему хотелось развить еще более.

   В одном из своих стихотворений он сказал:

   Чтобы государство не теряло своей славы,

   И на лоне мира должно

   Заниматься суровой военной наукой.

   Эту мысль старался он оправдать на деле. Неловкость и дурное устройство прусской конницы было им вполне испытано в Силезскую войну. С этой стороны Австрия имела над ним большой перевес: венгерские гусары и вообще все легкое конное войско австрийской империи почиталось тогда образцовым. Фридрих вполне оценил его достоинства во время своих битв, и зоркий глаз его тотчас постиг, в чем состояли главные его преимущества. {153}

   Итак, первой заботой его было преобразовать на австрийский образец свою кавалерию, оставленную отцом его без всякого внимания. Он утроил ее комплект против прежнего, делал беспрерывные маневры и с помощью Винтерфельда и неусыпного, деятельного Цитена скоро поставил конницу, особенно гусар, на высокую степень совершенства.

   Эти воинские заботы Фридриха, который, как мы видели из письма его к Иордану, душой стремился в область мысли и мечты, занимали его так сильно не потому, что он увлекся своими успехами и пристрастился к войне, но потому, что кусок, вырванный им из когтей могучего австрийского орла был слишком лаком и должен был возбудить зависть в других державах. Он предвидел, что последствия Силезской войны поведут за собой еще новые брани и торопился быть готовым на всякий случай, чтобы лицом к лицу во всеоружии встретить каждого нового неприятеля.

   Он делал частые смотры войскам своим, упражнял их, придумывал разные перемены в обмундировке и в самих приемах, приучал их к быстрым и неожиданным движениям. При теплом, сознательном чувстве любви к отчизне, которым были одушевлены прусские солдаты, он сделал из них послушную, органическую машину, действующую по убеждению и страшную для врагов.

   После войска, вторую заботу для Фридриха составляла вновь завоеванная область, Силезия. Дорого стоило ему ее приобретение, {154} но он не жалел трат на то, чтобы привести ее в цветущее состояние. Он вполне постиг, что в ней, при хорошем устройстве, может открыться неисчерпаемый источник государственного обогащения.

   Для большего обеспечения Силезии крепости ее умножились, многие города были обнесены новыми стенами, старые укрепления исправлены и расширены.

   На возвышенном месте, по ту сторону реки Нейсе, откуда Фридрих сам навел первую пушку на крепость во время ее осады, он основал новые укрепления. 30 марта 1743 года он лично присутствовал на закладке и своей рукою положил основные камни, соблюдая масонские обряды, так что эта закладка была как бы собранием ложи вольных каменщиков Пруссии и Силезии, в ордене которых Фридрих занимал степень гроссмейстера. Все постройки силезских укреплений производились под руководством генерал-майора фон-Вальраве.

   Город Глац был обращен в одну из значительнейших крепостей Силезии. Во время фортификационных работ около Глаца были найдены две старинные статуи, изображавшие св. Непомука, покровителя Богемии, и св. Флориана, защитника от огня. Когда король прибыл в Глац для осмотра новых укреплений, ему донесли о находке и спросили, что он прикажет сделать с этими статуями.

   "Св. Флориан, -- отвечал Фридрих, -- пригоден от огня: это дело частное и до меня не касается, но покровителя Богемии мы должны чтить и уважать. Пусть на дворце выстроят башню и на ней поставят св. Непомука".

   Приказание короля было исполнено в точности. Когда Фридрих вторично приехал в Глац, он увидел, что статуя поставлена лицом к Силезии. "Нет, -- сказал он с улыбкой, -- это не так: св. Непомук должен глядеть на ту страну, которой покровительствует, а наши дела до него не касаются". Таким образом, статуя была обращена к Богемии.

   Особенное внимание обратил Фридрих на укрепление города Козеля, близ австрийской границы. Он сделался одним из главных пунктов пограничной линии.

   Позаботясь о безопасности Силезии, Фридрих обратил все свое внимание на внутреннее ее устройство.

   Город Бреславль получил подтверждение всех своих привилегий; он был украшен многими новыми зданиями и переименован в третью столицу прусского королевства. Для оживления силезской {155} торговли Фридрих учредил в Бреславле две ярмарки и, чтобы придать им более значения, сам, со всем двором своим, посетил их два раза. Он уговаривал торговцев заводить фабрики и мануфактуры и даже давал им для этой цели заимообразно значительные суммы денег. Промышленный и ремесленный класс народа был им особенно поощряем, потому что в нем Фридрих видел основание будущего довольства страны и своего обогащения.

   Все изгнанные австрийским правительством за религиозные убеждения получили позволение возвратиться в Силезию, а для дряхлых солдат и пострадавших в войне были заведены инвалидные дома.

   Вникая в поземельное управление и в судопроизводство, Фридрих остался весьма недоволен силезскими чиновниками. Он нашел, что большая часть из них, занимая значительные места с большим влиянием, были люди не знающие дела, властолюбивые и недоброжелательные, которые интригами, связями и деньгами добились своего звания. Они употребляли власть свою во зло, со всем легкомыслием и бессовестностью наемников и людей продажных. Бедный народ, отданный им в жертву, слезами и последним куском хлеба должен был платить за их роскошь и плодами своего кровавого пота удовлетворять их жажду к стяжанию. В судопроизводстве господствовал такой же беспорядок и та же профанация правосудия. Судьи и судебные места делали, что хотели. К древним римским законам были, в разные времена, прибавлены новые, совершенно противоречащие прежним эдикты, и это представляло блюстителям закона обширное поле ворочать уставами по своему произволу и толковать узаконения и так, и сяк, смотря по тому, что выгоднее и доходнее. Вся юстиция двигалась на колесах, которые и правый, и виноватый должны были смазывать для того, чтобы они тронулись с места. Притом жалованье чиновников было так ничтожно, а костюм их так смешон и в таком неуважении у народа, что только самые негодные и необразованные люди поступали на службу, в надежде будущих благ от своего места. Полиция, учреждаемая в городах для соблюдения безопасности, спокойствия и достояния жителей, становилась для народа новым отягощением: для содержания ее с жителей взимались значительные поборы и, сверх того, торговый класс и всякий, кто только хотел заниматься своим делом беспрепятственно, должен был откупаться деньгами, чтобы в своих хранителях не найти грабителей. Дань, платимая полицей-{156}ским чиновникам, почти вошла в порядок вещей, и при исправном платеже каждое противозаконие и отступление от порядка сходило с рук откупившемуся нарушителю.