упрямо находит девочку, несмотря на все грозные предостережения своего напуганного Вани.
Тяга деревенской бабы к дитю не что иное, как опять-таки инстинктивная попытка
отвоевать право частной семейной жизни в коммунальном общежитии Страны Советов. Образ
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
79
ребенка как обещание некой будущей, возможно лучшей, чем настоящая, во всяком случае
живой, жизни так или иначе присутствует в сюжете едва ли не всех картин Кончаловского.
В «Ближнем круге» ребенок, по словам историка кино Евгения Марголита, «запускает
действительный сюжет вещи».
«Если хотите, действительные похороны Сталина состоялись не в марте 1953 года на
Красной площади, но на экране — в фильме Андрона Михалкова-Кончаловского «Ближний
круг» в ноябре 1992 года, когда, освободившись от присутствия всеобщего Отца, от страха,
который легче было бы объяснить себе как любовь к великому вождю, Иван Саньшин
бросился-таки к несчастной Кате Губельман, вытаскивая ее из костоломки, из коллективного
детоубийства, называемого в этой Системе общественной жизнью, уговаривая девочку идти…
куда? — домой, в тепло. Пришествие ребенка, пришествие Дитяти — не державного —
человеческого — завершается актом удочерения как воскрешением героя. Частный человек
отбирает у Державы родительские права. Здесь ищут не ту улицу, которая ведет к храму, но ту,
которая ведет к дому. На этот сюжет, на эту элементарность надо было решиться…»
И в «Ближнем круге», и в «Утомленных солнцем», и в «Хрусталев, машину!» Алексея
Германа коммунальное общежитие, которое возводила тоталитарная Система, населяя его
своими «детьми», — образ исторически изжитого, омертвевшего существования.
В «Ближнем круге» и Кончаловский подводит жирную черту под нашим «сталинским»
прошлым. Но в противовес своему брату он опирается не на миф чаемых единения и тепла, а на
реальное, восстающее из лагерной пыли и пепла семейное единство конкретных людей.
Единство добывается в страдании и преодолении.
Именно так Иван Саньшин выпадает из порожденного им и такими, как он, режима. В нем
говорит безотчетное стремление спасти девочку как свое, личное дитя, защитить, уберечь
стенами своего, частного дома от катка уже фактически мертвой системы.
В финале картины Иван вытаскивает Катю из сталинской «Ходынки», привлекает к себе и
называет дочкой. Вот когда героя настигает прозрение, вырывая из «ближнего круга» смерти:
нельзя любить вождей больше, чем себя, своих детей, родителей, жену. Это слепота крепи — от
страха. Сын за отца и отец за сына отвечают! В этот момент Саньшин становится бесстрашно
ответственным отцом, восстает из мертвых. Блеклое небо, переполосованное еще голыми
ветками дерев, небо, к которому обращает свое с надеждой вопрошающее лицо Иван, и есть
оттаивающая натура. Под этим неласковым небом начинается путь живого Ивана. Но только
начинается! Произошло ли это с его прототипом?
Одна из главных претензий критики к фильму состоит в том, что он явился тогда, когда
«пресловутая сталинская тема навсегда отошла в прошлое», была «исчерпана до донышка». Что
же, «Ближний круг» безнадежно запоздал? В ответ на эти претензии автор картины сказал:
«Видите ли, я никогда не снимаю кино вовремя. Я не попадаю во время. Но когда мне говорят,
что «Ближний круг» опоздал, то я, грешным делом, думаю: а не рано ли я его снял? Это ведь
фильм не о Сталине и даже не о сталинизме. Это фильм о русском характере и его
неистребимой тяге к сильной руке. Вот и сейчас все просят-требуют Хозяина. Так что я не
считаю, что это фильм о прошлом. Он о будущем».
Кончаловский действительно снимает «не вовремя», поскольку всегда оказывается на
сломе времен, на границе между уже уходящим и едва мерцающим приходящим. Он
проскакивает застывший в форме «настоящего» временной промежуток.
Недальновидность критики вызывает удивление. Оглянитесь на кинематографическое
десятилетие, предшествующее появлению «Ближнего круга». Там мы не найдем ничего в русле
«сталинской» темы, что можно было бы поставить вровень с картиной Кончаловского —
прежде всего по глубине и значимости затронутой проблемы «иванизма». Но и впереди ничего
нет равного по серьезности и глубине, кроме, может быть, картины Алексея Германа
«Хрусталев, машину!» (1998). Ни одна картина, кроме этой, в последовавшие после «Ближнего
круга» два десятилетия не «дотягивает» как образ нашего «крестьянского» мировидения,
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
80
травмированного нашим же семидесятилетним социализмом.
Тогда, когда вышел «Ближний круг», его создателю очень хотелось думать, что
воскрешение, происходящее с его героем в финале, происходит со всем народом в реальной
истории. Собственно, об этом он и хотел сказать в картине. Ему казалось, что наступает
историческое мгновение, когда народ обретает «чувство вины».
«В день начала путча, когда мы сидели на «Мосфильме», а мимо окон проезжали военные
машины, — рассказывал режиссер, — я сказал Джеми Гамбрелл, приехавшей специально из
Штатов готовить с нами книгу к выходу «Ближнего круга»: «Ты понимаешь, что сейчас
творится история». Чувствовалось, что именно сейчас, в эти минуты, происходит нечто
колоссально меняющее жизнь всего мира. Крах, конец великой мечты. И начало чего-то нового,
пока неведомого…»
Очень скоро Андрей покинет страну, куда он приехал из Лондона, где проживал в это
время. Приехал на перезапись, и надо было возвращаться, чтобы закончить картину. Как раз
перед отъездом в Англию он с братом Никитой сидел на кухне — 20 августа 1991 года, в день
своего рождения.
«…Никита, возбужденный, забежал всего на двадцать минут, у него в машине автомат и
противогаз — он приехал из Белого дома и сейчас же вернется в Белый дом — защищать
демократию……В его глазах светилась решимость. Он сделал свой выбор… Политика уже
стала для него делом серьезным и настоящим. Думаю, его очень увлекало ощущение, что теперь
в политике вовсе не обязательно быть членом партии, бывшим секретарем райкома или
директором завода. В политику мог прийти любой, кто чувствовал в себе силу стать политиком.
Он ее чувствовал.
На мой взгляд, идти в Белый дом было бессмыслицей, чистым безумием. Мы обнялись,
перекрестили друг друга. Он уехал.
На следующий день я улетел в Лондон. На прощание телевидение взяло у меня интервью
в аэропорту, которое безобразно обкромсало, пустило в эфир лишь слова о том, что я уезжаю,
потому что боюсь. Действительно, боялся. За жену, за новорожденную дочь, за судьбу
неоконченной картины. Страх — самое нормальное, естественное чувство…»
А что чувствовали Шаляпин, Рахманинов, Бунин, когда покидали вздыбленную
революцией Россию?
Часть третья Сотворение мира. Тезис
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен…
А. Пушкин, 1827 г.
Глава первая Первый учитель
…Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас — будьте
терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту.
Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые
корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть,
пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода…
Евгений Шварц. Дракон. 1941 г.
1
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
81
Диву даешься, насколько насыщенными оказались вгиковские годы для Андрея! Он
