— Он имел в виду еретиков, — возразил отец Августин.

— Но ведь еретиком можно при желании объявить любого неугодного церкви человека.

— Я не склонен сейчас, сын мой, спорить на эти, простите меня, несколько надуманные и отвлеченные темы.

— Почему же отвлеченные? Они имеют прямое отношение к нашей общей заботе.

— Какой?

— О семье Шамайтис.

Отец Августин удивленно пожал плечами.

— Не улавливаю связи, — сказал он равнодушно.

— Связь установить нетрудно, — в голосе Юшкаса послышались жесткие нотки. — Как вы думаете, гибель профессора Шамайтиса...

— Простите, — перебил ксендз, — покойный Альберт Шамайтис не имел никакого отношения к церкви.

Это был промах ксендза. Отец Августин облегчил задачу своему гостю.

— В том-то и дело, — подхватил Юшкас. — Альберт Шамайтис был неверующим, инакомыслящим. Даже больше — он был активным противником католической церкви...

— Да простит ему господь бог, — тихо протянул отец Августин.

— Мария Шамайтене считает, что трагическая смерть мужа — это кара божья. Вы согласны с ней?

— Все в руках всевышнего, — уклонился от ответа ксендз.

— А может быть, эту кару придумал не всевышний, ее придумали и осуществили люди?

Лицо ксендза не дрогнуло.

— Вы следователь, — сказал он, — вам и знать положено.

— А вы об этом ничего не знаете? — Юшкас не сводил глаз с ксендза.

Словно молния блеснула в глазах отца Августина. Не меняя позы, он сказал:

— Сын мой, я не понимаю вас.

Юшкас улыбнулся:

— Попытайтесь понять. Я хочу знать подробности убийства Шамайтиса.

— Вы клевещете и богохульствуете! — не выдержал отец Августин.

Юшкас не двинулся с места. Он продолжал внимательно смотреть на ксендза. Отец Августин порывисто встал и с еле сдерживаемой ненавистью проговорил:

— Вы пришли в мой дом, чтобы оскорблять меня и святую церковь?

— Сядьте, отец Августин... Нет, гражданин Каувючикас. Сядьте! — повторил Юшкас, и ксендз повиновался. — Я следователь и имею полномочия спрашивать. Неужели мои вопросы так оскорбительны? Прошу отвечать: что вам известно об обстоятельствах гибели Шамайтиса?

— Ничего.

— Свою заботу о старой Марии Шамайтене, — заговорил Юшкас, — я вижу сейчас в том, чтобы раскрыть ей глаза на многое, чего она не понимала. Я хочу ей, и не только ей, рассказать, от чьей руки погиб ее муж, честный советский ученый. Вы могли бы облегчить мне эту задачу. Но раз вы не хотите этого сделать, я сам вкратце расскажу вам, что и как произошло. А потом вы дополните, когда поймете, что так будет лучше.

Ксендз, чуть прищурив глаза, взглянул на следователя, тяжело вздохнул и прошептал невнятно по-латыни несколько слов молитвы.

— Профессор Шамайтис, — начал Юшкас, задумчиво глядя перед собой, словно позабыв о собеседнике, — писал книгу. Правдивую, резкую книгу под названием «Спрут». В ней советский патриот и ученый рассказывал о подрывной человеконенавистнической деятельности некоторых больших и малых отцов католической церкви. О том, что в своей слепой, безудержной злобе к советскому народу эти так называемые духовные пастыри пренебрегли чаяниями верующих и даже игнорировали призывы к миру ныне покойного главы Ватикана Папы Иоанна XXIII. Служители зла!.. Они стали агентами тех, кто готовит новую войну, исполнителями черной воли иностранных разведок. Им мешал Альберт Шамайтис, и они убили его, так же как несколько лет назад убили коммуниста, писателя Ярослава Галана.

Расправиться с профессором здесь, в городе, было опасно. Слепо верующая и обманутая Мария Шамайтене стала невольной пособницей преступников. По настоянию жены профессор переехал на дачу, а накануне его переезда там побывал «столяр», которого рекомендовали вы. Столяр, кроме обычной работы, за которую ему заплатила ничего не подозревавшая Мария Шамайтене, выполнил и нечто другое, за что ему уплатили или еще должны уплатить... Впрочем, мы скоро выясним, кто оплачивает эту дополнительную «работу».

Ксендз не шевельнулся.

— Этот человек забил вторую дверь в комнате Шамайтиса, а в его письменный стол заложил взрывчатку, горючее вещество и специальный часовой механизм. На этом механизме, как мне представляется, стояла марка одной из иностранных фирм.

За минуту до того, как часовой механизм должен был сработать, взорвать взрывчатку и воспламенить горючее вещество, в комнате Шамайтиса раздался телефонный звонок. Звонили вы... из города. Профессор уже спал. Разбуженный звонком, он подошел к столу, чего и добивались убийцы, снял телефонную трубку — и в этот момент раздался взрыв, вспыхнуло пламя, загородившее окно и выходную дверь, которая к тому же была закрыта на два запора самим профессором. Старик невольно кинулся ко второй двери, забыв о том, что она была предусмотрительно забита побывавшим на даче «столяром». Огонь охватил всю комнату, весь дом, и в этом огне погиб профессор Шамайтис. Вот как, гражданин Каувючикас, представляется мне вся эта история. И выходит, что некоторые отцы церкви, когда им нужно, весьма активно вмешиваются в дела мирские.

Все время, пока Юшкас говорил, отец Августин молча сидел в кресле, чуть наклонив голову и переплетя пальцы рук. Он ничего не ответил Юшкасу и после продолжительного молчания порывисто встал с кресла и прошел в угол комнаты. Здесь стоял платяной шкаф. Ксендз, не поворачивал головы, глухо спросил:

— Вы обвиняете меня в убийстве профессора Шамайтиса?

— Да!

— Обыскивать мою квартиру будете?

— Возможно! Несколько позднее... Пока я пришел только побеседовать с вами.

— А мне бы хотелось поговорить с вашими начальниками, молодой человек.

— Мы предоставим вам эту возможность.

— Я буду разговаривать в качестве арестованного?

— Возможно, — опять повторил Юшкас.

— У вас нет никаких оснований для ареста. Вы не располагаете против меня никакими уликами. Все ваше обвинение надуманно, противоестественно, чудовищно. Мне легко будет доказать свою невиновность. Но я предпочитаю сделать это в другом месте.

В словах и в движениях ксендза следователь уловил какую-то поспешность, суетливость.

Прошла минута, вторая. Отец Августин открыл шкаф, взял черный, хорошего покроя костюм и стал одеваться. Одевшись, он подошел к продолжавшему сидеть Юшкасу, встал перед ним и сказал с едва заметной иронией:

— Идемте, сын мой. Не надо никого звать. Вы молоды, я стар. Попытки к бегству не будет. Я верю, что скоро вернусь в свой дом, и не хочу, чтобы кто-нибудь из моих прихожан или соседей знал о вашей ошибке. Так будет лучше для меня.

Он выдержал паузу и закончил со скрытой угрозой:

— И для вас.

Не глядя на гостя, отец Августин направился к выходу. Юшкасу ничего не оставалось, как последовать за ним. Однако уже в дверях отец Августин неожиданно остановился и обернулся к шедшему позади следователю. На лице ксендза было написано смущение.

— Простите меня... Совсем запамятовал. В квартире цветы, было бы грешно, если бы я забыл о них. Ночи холодные. Цветы могут померзнуть. На ночь я всегда закрываю окна. Служанка небрежна, постоянно забывает об этом. — Он тяжело вздохнул. — Цветы — моя единственная человеческая слабость. Разрешите. Я могу вернуться через один-два дня, и тогда они завянут.

Не дожидаясь ответа, отец Августин торопливо пошел обратно в комнату. Юшкас посторонился и пропустил его. Он следил за каждым движением ксендза и, кажется, понял, что к чему. Удовлетворенно кивнув, он шагнул вслед за отцом Августином. А тот стремительно прошел к закрытому легкими занавесками окну, раздвинул их и, не оборачиваясь, произнес:

— Вот она, моя любимая герань. Я выращиваю ее уже несколько лет.

Действительно, на подоконнике, с левой стороны, стоял большой вазон с геранью.

Не обращая внимания на следователя, отец Августин закрыл окно, задернул занавески, подошел ко второму окну и проделал то же самое. Потом повернулся к Юшкасу и сказал смиренно и тихо:

— Цветы — тоже живые существа и тоже требуют неустанной заботы. Благодарю вас, сын мой. А теперь — идемте!