Августин осторожно, чтобы ничего не задеть, прошел к письменному столу. Здесь, с правой стороны, лежала толстая рукопись.

— Это? — спросил он, указывая на стопу бумаги.

— Наверно... Посмотрите...

Когда Августин садился в кресло, слегка заскрипели пружины. Их звук царапнул Марию по сердцу. «Неужели так угодно богу?» — мелькнула мысль. Но разве может она противиться просьбе Августина? Нет, не может. Мария села на стул возле двери и молча наблюдала за ксендзом, а тот пододвинул к себе рукопись, надел очки и открыл первую страницу.

«Спрут», прочитал он заголовок книги, и лицо его сразу же стало напряженным и злым.

Августин понимал, что за короткое время, имеющееся в его распоряжении, невозможно прочитать всю рукопись. Поэтому он торопливо стал листать ее, прочитывая лишь названия глав, изредка задерживаясь на отдельных абзацах. Из всего того, что удалось просмотреть в первые же несколько минут, ему стало ясно: профессор Альберт Шамайтис поднял руку на католическую церковь, поносит и хулит ее, открывает простым верующим такие тайны, которые могут отвратить их простодушные сердца от князей церкви.

— О Иезус-Мария! — чуть слышно проговорил Августин, и от этих привычных слов, которые Мария сама произносила ежедневно по многу раз, она вздрогнула и перекрестилась.

— О Иезус-Мария! — тихо, как эхо, повторила она, тяжело вздыхая и в то же время прислушиваясь, не возвратилась ли с базара Катре.

«История католицизма в Литве», — читал Августин названия глав. — «Князья церкви, отцы тьмы», «Святой престол и его тайны», «Враги культуры и науки», «Лживые молитвы и черные дела»...

Лицо Августина покрылось красными пятнами. Он бегло прочитывал страницу за страницей, изредка мельком взглядывал в сторону Марии и снова углублялся в чтение.

Время идет, надо спешить. Подагрические узловатые пальцы ксендза переворачивают листы рукописи. Вот эта глава только начата, но пройдет немного времени, страниц станет больше, значительно больше. Скоро будет закончена и вся эта проклятая книга. О, Шамайтис заслуживает не только проклятия, но и кары господней, и пусть эта кара как можно скорее падет на голову богоотступника.

Августин задыхался, ему сделалось душно, его давила ненависть. Большие, костистые, крепко сжатые кулаки ксендза лежали поверх рукописи, и Мария, вытянув шею, с удивлением и страхом смотрела, как они вздрагивают и шевелятся.

А отец Августин читал начало пятнадцатой главы, читал и не мог оторваться. Буквы прыгали перед глазами.

«Все, что написано в этой книге, — так начиналась пятнадцатая глава, — правда. Она не только свидетельствует — она обвиняет!»

Августин перевернул несколько страниц и продолжал читать. «Святые» отцы католицизма цинично заявили: «Мы заключили бы договор с самим дьяволом, если бы это послужило интересам католической церкви...». Кому не известно, что католическая реакция была тесно связана с итальянским и германским фашизмом, благословляла все его черные дела, сотрудничала с гестапо. Во время последней кровопролитной войны, в которой гибли миллионы людей, она раздувала смрадное пламя этой бойни и оправдывала все преступления и зверства фашистских орд... Католическая реакция призывала католиков предавать свое отечество и помогать немцам. Пусть мой родной литовский народ знает, что осенью 1941 года, когда фашистские полчища уже топтали нашу советскую землю, тогдашний глава литовской католической церкви архиепископ Цвирескас получил директиву о том, что «обязанность всех духовных лиц — всеми силами помогать немецкой армии и немецким военным властям».

Ксендз судорожно проглотил слюну. Мария, услыхав стук входной двери, вздрогнула и встала.

— Отец Августин, — сказала она испуганным шепотом.

— Да-да, — понял ее ксендз.

Он быстро сложил бумаги, встал и вышел из комнаты. У него был, как обычно, суровый и бесстрастный вид. Мария поспешила за ним и тихо прикрыла дверь кабинета.

Через два дня отец Августин снова пришел навестить больную. Расспросил о здоровье, посоветовал уповать на бога, а потом, прикрыв глаза и закинув голову, долго беззвучно шевелил губами. Очевидно, молился за здоровье Марии.

Кончив молитву, отец Августин вытер лицо белоснежным шелковым платком и спросил, ушел ли из дома профессор.

— Да, ушел, — слабым голосом ответила Мария.

— Я хотел еще раз поговорить с тобой о нем. Твой муж — великий грешник. Его пером водит рука дьявола... Его книга — преступление перед церковью и богом...

Мария ждала этого разговора, и все же слова ксендза привели ее в ужас.

— Я понимаю, дочь моя, — продолжал Августин, — ты не можешь помешать ему писать, не можешь остановить его... Но ты должна подумать о том, чтобы уберечь свой дом от проклятия и кары божьей.

— О-о! — простонала старуха. — От проклятия?

— Да, Мария. И я, твой духовный наставник, тоже должен позаботиться об этом... Я обязан печься о тебе и обо всех верующих, которые пока еще посещают твой дом.

— Почему вы говорите — пока?

— Потому что, если в этих стенах богоотступник Альберт Шамайтис будет продолжать творить свое черное дело, верующие не смогут приходить сюда, чтобы не навлечь на себя гнев господен... И я не буду приходить... И ничем не смогу помочь тебе.

Мария ничего не ответила. Она прерывисто, с хрипом дышала и краешком простыни вытирала слезы.

— Я много молился, дочь моя! — Голос Августина звучал тихо и проникновенно. — Я много думал, как отвести от тебя и твоего дома беду... И хочу дать совет: пусть он уедет отсюда.

— Уедет? Куда? — Мария даже приподнялась на подушке.

— Пусть он делает свое греховное дело не здесь, не в этом доме, где живешь ты, где бывают верующие, — продолжал Августин. — Куда? Ну, хотя бы на вашу дачу. Уже весна... Может быть, там, среди простых людей, на лоне природы, твой муж многое поймет и от многого откажется.

— Но как же я могу заставить его уехать?

— А ты посоветуй... сама и через Катре... Скажи, что уже начинаются теплые дни, что ты собираешься делать в квартире ремонт... Здесь ему будут мешать, а на даче тихо, спокойно... Подумай об этом, Мария. Господь подскажет тебе нужные слова. А я буду молиться за тебя...

Альберт Шамайтис встретил предложение жены переселиться на дачу без удивления. Он выслушал ее, не поднимая головы, проводил взглядом, когда она выходила из кабинета, а затем, оставшись один, усмехнулся и даже повеселел. Пожалуй, Мария права: здесь будет суета, грязь, шум... Пусть уж ремонтируют без него. А он уедет в свой любимый дачный домик, вокруг которого уже распускаются и шумят деревья. Там легко дышится, там можно в тишине и покое думать, работать, заканчивать книгу. Решено, он уедет.

Прокурор придвинул к себе стопку смятых листков бумаги, исписанных мелким, но четким почерком профессора Шамайтиса.

«Спрут, или осьминог, как свидетельствует наука, — морское животное из рода головоногих моллюсков, имеющее восемь больших щупальцев, служащих орудием защиты и нападения. Тело этого жадного, крайне прожорливого и хищного чудовища лишено плавников. Щупальца снабжены двумя рядами присосков. Цвет изменчив — в зависимости от состояния хищника и цвета окружающей среды. Свою жертву спрут опутывает щупальцами и сжимает со страшной силой...

В отличие от спрута-осьминога, живущего в морских глубинах, «Священный» спрут, порожденный слепой рабской верой и фанатизмом, живет на поверхности земли. Он раскинул свои хищные щупальца во все концы мира. Не восемь ног с присосками, а великое множество двуногих, двуликих и многоруких кардиналов, архиепископов, епископов, прелатов, легатов, священников, со всеми своими тайными и явными ассоциациями, лигами, орденами, братствами, монастырями, семинариями, клубами, школами, газетами, радиостанциями растеклось по многим странам мира».

Прокурор откинулся на спинку кресла и задумчиво произнес:

— Здорово! Настоящая страсть бойца и ученого.