Вудлен нашел карточку с адресом матери Вайноны, это было в получасе езды от отеля. Он тут же завел машину… В дороге он думал о странных убийствах, о которых говорил Стивенс, все это не давало ему покоя, особенно тревожило то, что ему придется сообщить дочери Крейна о его смерти. Она могла знать о своем отце с самого рождения, значит, такое известие может стать потрясением.

Дом, к которому он приехал, находился в старой бедной части города, полной торговцев, кабаков и притонов. На улице было уже много людей, спешащих по своим делам.

Нужная ему квартира находилась под самой крышей. Он пару раз постучал в дверь. Ответа не было. В доме вообще стояла странная тишина, от которой было не по себе. Фрэнк решил, что в сложившихся обстоятельствах он не может медлить. Он толкнул дверь, и… она оказалась не заперта. Очень скверно. Вудлен был рад, что на этот раз захватил с собой пистолет, уже давно оставленный в бардачке машины. Осторожно продвигаясь вдоль стены, Фрэнк прошел по коридору и практически неслышно вошел в комнату, затем приблизился к двери в темном углу, ему показалось, что он слышит едва различимый шум шагов за закрытой дверью. Постояв, почти не дыша, напряженно прислушиваясь, он резко открыл дверь и тут же, в долю секунды, заметил темный силуэт в дальнем конце помещения и понял, что на него направлено оружие. После тяжелой ночи нервы не выдержали, и Вудлен выстрелил. В следующее мгновение он услышал пронзительный звук разбивающегося стекла. Фрэнк понял, что выстрелил в зеркало, не узнав в нем самого себя. Напряжение сменилось бессилием и опустошенностью. Он тут же прислушался, в доме было тихо, окно комнаты смотрело на пустой двор, в противоположную сторону от шумной многолюдной дороги, выстрел не был услышан или же никто не придал этому значения.

Люди в этом городе вообще имели удивительную способность не замечать чужих несчастий и начинать беспокоиться только тогда, когда опасность могла угрожать их собственной жизни или имуществу.

Фрэнк не хотел, чтобы кто-то вызвал полицию, на этот раз его могли обвинить в том, что он вломился в чужую квартиру или решить, что он сумасшедший, который боится собственного отражения и палит во все подряд. Он стал быстро осматривать квартиру. Здесь все перевернули вверх дном: вещи были раскиданы по всему полу, мебель разбита. На полу, кроме осколков от зеркала, валялись разбитые рамки для фотографий, которые хрустели под ногами. Казалось, что в квартире не осталось ни одной целой вещи, все было разорвано, сломано, разбито.

Среди раскиданной одежды, Фрэнк заметил фотографию женщины и девочки и маленькую рекламную афишу кабарэ «Ультрамарин». Вудлен всмотрелся в лица на фото, наверняка, это была Вайнона с матерью, но здесь ей было около десяти лет, сложно представить, как она могла бы выглядеть теперь. Он снова осмотрел комнату, заметив пианино с развороченными клавишами и разорванные ноты. В этом была какая-то необъяснимая горечь…

Нужно было уходить. Вудлен уже подошел к входной двери, но тут услышал стук. Кто-то стоял за ней. Это были соседи, которые встревожились шумом в квартире и все-таки решили проверить, что там происходит. Оставался только один выход: вылезть через окно и спуститься по сточной трубе. Фрэнк вернулся обратно в комнату, поднял раму и вылез наружу. Карниз был ненадежен, к тому же Вудлен заметил, что в одном месте он сильно продавлен, будто кого-то уже посещала мысль выбираться из квартиры через это окно. Так тот, кто разгромил квартиру, мог проникнуть туда незамеченным и так же покинуть ее.

Фрэнк быстро спустился на землю, вышел из двора и, смешавшись с толпой, дошел до машины. Он решил подождать какое-то время, чтобы не вызывать подозрений, и узнать, что возможно у жильцов соседних квартир. Вудлен стал рассматривать фотографию, на обороте ничего не было написано, никаких пометок.

Фрэнк не заметил, как заснул. Когда он проснулся, то на часах было уже около полудня. Он резко вышел из машины и направился через двор к уже знакомому дому. На первых нескольких этажах никто не отзывался на стук. На четвертом этаже Фрэнк остановился у одной из квартир и уже собрался постучать, как вдруг у него появилось отвратительное ощущение: за его спиной кто-то находится, и этот кто-то пристально за ним наблюдает. Фрэнк быстро обернулся и увидел в полутьме старую женщину, неопрятную, со странным выражением лица, она неотрывно смотрела на него. Это неприятно его поразило.

– Я ищу Вайнону. Вайнону Сирин, – голос Фрэнка прозвучал странно глухо.

– Ее здесь нет. Нет. Нет.

– Кто-то еще живет в этом доме, кто может знать, где она?

– Никто, ее мать и я – последние, кто жил здесь. Она умерла, я осталась. Осталась, – старуха продолжала неотрывно смотреть на Вудлена, – может, ты из той шайки, от которой она с матерью сбежала из одного грязного города в другой… Вайноны нет.

– Я ничего не знаю про эту шайку, я всего лишь юрист.

– Она ушла петь в кабарэ, в грязную забегаловку. Только скажи ей…, – старуха замолчала.

Фрэнк ждал, что она договорит, но старуха молчала. Он развернулся и начал спускаться по лестнице. И вдруг… она заговорила:

– Скажи ей, что когда ее убьют, пусть приходит бродить по дому со своей матерью… Ей так одиноко…

Фрэнк, стоял у кабарэ «Ультрамарин». Он добрался сюда в каком-то полузабытьи. Заведение открывалось только в шесть часов вечера. Это было одно из самых шикарных мест потопленного в дожде города. Фрэнк зашел в пустое помещение. Неяркий свет пасмурного дня освещал множество столов и небольшую сцену, с которой веселили посетителей, не знавших, куда деть свои деньги и какую, еще ненужную, роскошь втиснуть в свою богатую, но надоевшую жизнь. Он стоял и смотрел в никуда, вдруг его окликнули. Фрэнк обернулся и увидел молодую женщину в темном открытом платье; черты ее, наверняка, красивого лица странно смазывались в его сознании.

Из короткого разговора Вудлен понял, что Вайнона работает здесь всего пару дней, ее выступление будет ближе к концу увеселительной программы, где она может жить, знает только ее подруга, работающая здесь же, но ее тоже нет. Фрэнк решил не дожидаться вечера и взял телефон подруги Вайноны.

Он вышел на улицу и заглянул в ближайший бар, чтобы найти телефон и съесть что-нибудь впервые за последнюю пару суток. В баре было почти так же пусто, как и в кабарэ. За дальним столом, навалившись на спинку стула и опустив голову, сидел один из трех посетителей, лицо его было скрыто капюшоном куртки и полосатой тенью от жалюзи. Перед ним стояла бутылка и пара стаканов. Другие сидели спиной к входу. Фрэнк заметил только их темные спины.

Вудлен подошел к стойке бармена и заказал выпить и поесть. Скучающий бармен плеснул мутную жидкость ему в стакан, официантка лениво облокотилась на стойку рядом с Фрэнком. Полутьму бара заполняла глухая, невнятная музыка, от которой клонило в вязкий сон. Вудлен не заметил, сколько времени прошло с его прихода. Он только слышал сквозь полусон, как хлопала входная дверь, и бар постепенно заполнялся людьми. Когда он очнулся, на улице уже стемнело, и снова полил дождь, превращающий дороги в размытое зеркало. Бар был полон. Вудлен нашел телефон и набрал номер, который он получил в кабарэ, но длинные гудки не сменились ответом, он решил, что слишком долго просидел за стойкой, забыв обо всем. Надо было идти в кабарэ.

Он уже открывал дверь, чтобы выйти на улицу, как вдруг услышал пронзительный вопль из другого конца бара. Вудлен резко обернулся и увидел, как официантка отпрянула от человека, сидящего за дальним столом. Фрэнк плохо различал происходящее в дыме от сигарет, он подошел ближе и увидел, что этот человек мертв. Нет, не просто мертв, он походил на труп, которому по крайне мере несколько недель. Кожа в некоторых местах уже обнажала мышцы, полусгнивший рот превратился в отвратительный оскал мертвеца.

В баре началась суматоха. Вызвали полицию. Происшествие сильно обеспокоило Фрэнка: еще одно страшное совпадение, которое может оказаться знаком того, что Вайноне грозит опасность. Вудлена оттеснили к двери: люди стремительно покидали бар. Он быстро вышел на улицу, пересек дорогу и проехал на машине несколько кварталов. Фрэнк не хотел, чтобы полиция узнала о его присутствии. К кабарэ он шел пешком, ступая по воде, заливавшей улицы, холодный дождь бодрил и усиливал острое беспокойство и потрясение, которые были вызваны очередной смертью.