Удивительное дело, но в силу неведомых причин, его слайдер оказался рядом с инфортационной фильерой. Объяснить такой казус миарт не смог, потому как с момента отделения от “Ясона” ничего не помнил.

Шлейсер кинулся к телеквантору — та же картина. Запись событий, следующих за разделением тандема, оказалась стертой.

«Вот так номер! — мысленно изумился он. — Выходит, кроме моей памяти, этот кошмар нигде не запечатлелся?»

От неоднозначных размышлений его отвлек голос Астьера, вызывающего на связь Сету. Спохватившись, Шлейсер отладил коммуникатор и послал встречный вызов.

— Шлейсер!.. — Астьер захлебнулся от захлестнувших его чувств. — Наконец-то! Ты где?

— Здесь я, — через силу выдавил командор. — У фильеры.

— Как ты туда попал? — изумился Астьер. — И где остальные?

— Возвращайтесь, — только и смог сказать он, чувствуя как горло перехватывает спазм.

Через три часа слайдер Астьера пришвартовался к аппарату Шлейсера. А еще через три часа к ним присоединилась Сета.

Весть о гибели “Ясона” потрясла кампиоров. Раз за разом они заставляли Шлейсера воспроизводить детали трагедии, дублировать переговоры и вновь воссоздавать наиболее драматические моменты. Пришлось изворачиваться. То, что на самом деле произошло, включая диалог с Вселеноидом, он даже не пытался объяснить. Свое же чудодейственное спасение объяснил случайностью, а отсутствие записи — происками метаценоза.

— Но почему?.. Почему Снарт пошел на этот безрассудный шаг?.. — повторял один и тот же вопрос почерневший от горя Астьер.

Шлейсер молчал или в отвлеченных тонах комментировал принятое универсалом решение. А что оставалось делать? Разве он мог без доказательств поведать о последних, наполненных безумной решимостью воплей съедаемого цитологическим распадом Снарта? Или передать выражающие безмерный ужас крики Аины?.. Гриты?.. Они ведь тоже видели свои, донельзя обезображенные копии. И с ними пытались наладить диалог. Но не смогли. Или не успели… Как это объяснить? И потом, как теперь не оказаться в рядах свихнувшихся от непомерных нагрузок экзотов? Можно ли поверить в то, что довелось ему на самом деле пережить?.. Сам бы он в такое не поверил… Даже наказание за провальный финал пугало его меньше, чем перспектива пополнить своей особой коллекцию кунсткамеры, стать учебным пособием для сосунков-практикантов.

Как выяснилось, в рамках системного времени он отсутствовал более двух суток, между тем как его хронометр оценил этот тайм-интервал лишь в два с половиной часа.

Все это время Астьер и Сета утюжили космос, оставляя где только можно навигационные падраны. Неизвестность настолько вымотала их, что держались они исключительно на тилерафосе. К счастью, они не знали о происходящем в их организмах переустройстве, иначе вызванные гибелью “Ясона” психические травмы были бы еще более тяжелыми…

Реакция Метрополии на события в энвиате Анцельсы была сдержанной. Но даже самая богатая фантазия не могла передать шок, вызванный известием о разыгравшейся здесь трагедии. После непродолжительного молчания из Центра поступило распоряжение: «Работы свернуть. Приступить к эвакуации».

Состояние кампиоров оставляло желать лучшего. Но, несмотря на приказ и уже сказывающиеся последствия клеточной интоксикации, они еще не меньше недели вели поиски следов “Ясона” в пределах доступного обследованию инфернатива. Казалось, осмотрен был каждый уголок вероломной метафазы, идентифицирована каждая, будь сколько выраженная аномалия. Но тщетно. Остатков аллоскафа обнаружено не было.

Впоследствии, несмотря на сверхтщательное расследование, поступок Снарта так и не нашел объяснения. Сбой программы артинатора списали на ревальвацию метрики пространства. Убытки отнесли на счет страхового фонда.

В итоге пришли к выводу: действия экипажа признать неправомерными, экипаж расформировать, флаг-кампиора отдать под суд.

На том и завершилась карьера одного из лучших разведчиков ГУРСа. Ушло ощущение исключительной значимости не только в своем самосознании, но и в глазах близких, друзей, бывших коллег. Наступило пресыщение жизнью…

4

На станции в очередной раз накалилась обстановка. Причиной тому стал конфликт между Шлейсером и Тибом, разгоревшийся казалось бы из-за пустяка. Надо отметить, в последнее время характер биолога окончательно испортился. Он и раньше не отличался любезностью: хамил, язвил по всякому поводу и без повода. Шлейсер старался не обращать внимания на его, да и остальных тоже выходки, подлаживался, уступал в чем только мог. Но всему есть предел. И он не выдержал.

После последнего погружения он решил заночевать на Главной станции. День выдался тяжелым. Вместо запланированных трех-четырех часов он пробыл под водой до темноты, порядком вымотался и сильно проголодался. В это время на Главной находились Тиб и Рон. Пользуясь тем, что место стоянки аквацикла находилось неподалеку, Шлейсер иногда заглядывал на законсервированную базу, где всегда можно было передохнуть и чем-нибудь разжиться.

Причалив к берегу, он закрепил аппарат и поднялся на вершину уступа, где размещался центральный модуль лаборатории.

К его удивлению, вход оказался заблокированным изнутри. Это показалось странным, потому как раньше такого не наблюдалось. От кого прятаться? От стегоцефалов?.. Но от этих тварей вреда не больше, чем от муравьев.

На стук долгое время никто не отзывался. Шлейсер был в растерянности и не знал что предпринять. Наконец, вмещающая дверной проем диафрагма раздвинулась. На пороге вырос разъяренный Тиб. Таким Шлейсер его еще не видел. Из-за спины биолога выглянул Рон. Его вид тоже не предвещал ничего хорошего.

— Какой черт тебя принес?! — вместо приветствия прорычал Тиб. При этом лицо его исказила гримаса, а глаза налились кровью.

Такого приема Шлейсер не ожидал. Да, отношения в коллективе складывались непросто, и он понимал это как никто другой. Бывали стычки, порой нешуточные. Но такого враждебного отношения к себе он еще не испытывал. И это, надо полагать, не было случайностью. Похоже, он оторвал их от какого-то важного занятия, в суть которого они не собирались его посвящать.

— И долго будем так стоять? — спросил Шлейсер, уже в полной мере осознавая, что Тиб не собирается освобождать проход.

— Проваливай! — раздраженно бросил биолог. — Нечего тебе здесь делать.

— Может, все-таки войдем, поговорим? — Шлейсер через силу улыбнулся, все еще надеясь уладить неожиданный инцидент дипломатическим путем. Обычно ему это удавалось.

— Убирайся! — взревел Тиб и, отступив на шаг, активировал входной замок.

Застоявшиеся от многолетнего бездействия лепестки диафрагмы с лязгом сомкнулись, осыпав кампиора обрывками стеблей мгновенно заполняющей любое незанятое пространство растительности.

«Какая наглость! — закипая в свою очередь яростью, подумал он. — Все! С этой минуты — никому никаких поблажек». Сгладившаяся было со временем неприязнь к коллегам по несчастью, вспыхнула с новой силой. В памяти всплыли неоднократные попытки разобраться в паутине связей колониантов, выявить истинные причины смерти Янза и Схорца, сорвать маски с лицемерных лиц, вызвать хотя бы у одного если и не симпатию, то хотя бы нейтральное (не на словах — на деле) отношение к себе. И что в ответ? Косые взгляды. Недомолвки. Язвительные ухмылки за его спиной… Нет! Унижать себя он не позволит. Никогда. И ни при каких условиях…

Так, накачивая себя злостью и перекраивая уже не отвечающий прежнему состоянию души уклад мыслей, он добрался до аквацикла, преодолел участок моря до места его стоянки, и лишь потом, всадив микролет в ночное, истекающее звездной капелью небо, окончательно выстроил программу действий.

Отныне что бы ни случилось, он будет вести себя исключительно как подобает кампиору. И если кто-то из этих мимикрирующих охлабуев еще раз попытается выставить его дураком, то останется одно: плюнуть на установки эстетствующих уродосоциологов, спроектировавших здесь жалкое подобие научно-преступного эдема и принять решительные меры, вплоть до разрыва отношений.